Бог непокорных

потерял сознание; река быстро несла его прочь, он несколько раз то приходил в себя, то снова

отключался. В конце концов река вынесла его на поверхность, в низину в трех милях от Лаго, где

его заметили рыбачившие крестьяне, которые немедленно принесли его в деревню. Следующую

неделю Лэйн провел в полубредовом состоянии: хотя на руку ему наложили повязку и зашили

длинную рану от меча Фангеля, от длительного нахождения в холодной воде он тяжело заболел и

все эти дни находился при смерти. Потом наступило некоторое улучшение. Лэйн, попросив

краски, даже сумел изобразить несколько лечебных офуд. С этого момента выздоровление пошло

быстрее, он смог самостоятельно есть и пить, и начал разговаривать с людьми, в доме которых

находился. Новости, которые он узнал, были хуже одна другой. Орденцы как будто с цепи

сорвались – обыскивали деревни, задерживали путешественников, а всех подозрительных

отправляли в застенки либо убивали на месте. Заявились они в деревню, где находился Лэйн и не

схватили далкрума только потому, что хозяева дома выдали его за своего больного родственника, которого на охоте растерзал медведь; увидев, что «родственник» и в самом деле находится на

грани жизни и смерти, энтикейцы потеряли к нему интерес и ушли. Однако, другим так не

повезло: хозяин дома рассказал о том, что в соседней деревне схватили юношу и женщину,

которые приезжали туда закупиться едой; женщина, одетая в мужскую одежду, была похожа на

охотницу или наемницу, а юноша, хотя и имел при себе меч, едва умел им пользоваться. Это

сообщение повергло Лэйна в мрачное расположение духа, но следующее оказалось еще хуже:

крупный отряд орденцев, выступив из Ротана, взял Латтиму и сжег ее. Все жители города и все его

защитники были убиты.

Боль, ненависть и отчаянье смешались в душе Лэйна в гремучую смесь; он не хотел ни о

чем думать, хотел забыться и исчезнуть. Люди, которых он призвал к оружию и в сердцах которых

пробудил веру, оказались перебиты, все до единого, из-за него. Если бы он был более осторожен

при проникновении в Лаго… если бы выиграл бой с человеком в черном… если бы иначе

спланировал всю операцию, выбрал бы иной план действий… все могло повернуться по-другому.

Он был слишком успешен поначалу, слишком самонадеян – и в результате судьба ткнула его

носом в его собственную слабость, и Лэйна переиграли на том самом поле, где он полагал себя

мастером. Слабость собственного тела, дурнота, невозможность сделать что-либо прямо сейчас

лишь подбавляли масло в огонь. Физические страдания его сходили на нет, далкрум шел на

поправку, зато в душе поселился полный раздрай. Он постепенно, поначалу неуверенно, начал

ходить; сердце жаждало мести, но возник и страх, которого не было прежде – боязнь, что любые

его действия навлекут новые беды на людей, которых он хотел защитить. Один невыносимо

долгий, мучительный день следовал за другим; в какой-то момент Лэйн осознал, что раздрай в его

душе будет продолжаться до тех пор, пока он не начнет что-то делать – как только новая цель

будет поставлена, сомнения отпадут, его злость и боль превратятся в энергию, а неизбежные

жертвы среди союзников он снова станет воспринимать как еще один повод для мести и

жестокости по отношению к врагу – но не как узы, стягивающие его по рукам и ногам. В это время

пришло известие, может быть, еще более худшее, чем новости о смерти Хейлы и Калила и

разорении Латтимы: к Цейну подошли новые корабли, из которых на землю Ильсильвара вышли

воины энтикейских кланов и рыцари Семирамиды. Далкруму стало ясно, почему Тезак и Коршуны

так сконцентрировались на обороне города, не пожелав придти на помощь своим товарищам,

умиравшим в Латтиме и Энно: они вовсе не готовились бежать, они защищали порт, в который

вскоре должна была прибыть новая волна завоевателей.

В этот же день он попросил у хозяев теплую одежду и немного еды; на улице бушевала

метель, он был еще слаб, и хозяева пытались отговорить его от ухода – безуспешно. Лэйн вышел

из дома, представляя собой слабую и легко уязвимую цель как для непогоды, так и для людей: свои ножи он потерял в Лаго, один из двух арбалетов был безнадежно испорчен, а второй,

сделанный под правую руку – бесполезен, поскольку эта рука Лэйна все еще находилась в лубке.

Сквозь метель он кое-как добрел до следующей деревни, потом, узнав, что одному из крестьян

нужно отправиться на юг, напросился к нему в спутники. Их пути вскоре разошлись, Лэйн опять

побрел по холодным дорогам один – зная, однако, что цель его не слишком далека и уповая на то, что идет верно. Слухи о приближении генерала Альрина бежали впереди его армии, и хотя это

войско, отчасти из-за непогоды, отчасти – из-за беспрестанных атак Джена и Гайна, продвигалось

на север очень медленно, к текущему моменту оно уже вступило на южные границы былых

владений графов эс-Лимн. И вот, наступил момент, когда оборванный, грязный, полузамерзший

Лэйн увидел впереди огни множества костров и направился к ним через заснеженное поле. На

подходе к лагерю его остановил патруль.

– Ты кто? Нищим здесь не место, – бросил командир патруля. – Убирайся. Мы не подаем.

– У меня… сообщение для генерала… – просипел Лэйн и закашлялся. В последние дни его

снова мучила горячка.

– Вот как? – Командир пренебрежительно осмотрел невысокого человечка. – Что-то я

сомневаюсь. И что же это за сообщение? Скажи мне, я передам.

– Оно не… – Кашель. – Не для твоих ушей…

Командир патруля еще несколько секунд рассматривал бродягу, а затем отдал

распоряжение своим людям:

– Тащите его в лагерь. Пусть Малькос с ним разбирается.

Один из патрульных усадил Лэйна посадил на лошадь позади себя; его отвезли в лагерь и

доложили о случившемся лейтенант Малькосу, в подразделении которого состояли доставившие

Лэйна патрульные. Лэйну, беспрестанно кашлявшему, дали попить теплой воды, после чего

Малькос принялся выяснять, что же за дело привело больного оборванца в их лагерь. Лэйну

повторил то, что прежде сказал командиру патруля: его донесение должен получить только

генерал Альрин и никто другой.

– Не держи меня за дурака, – раздраженно сказал Малькос. – У нас, конечно, есть люди,

которые поставляют сведения, но ты к ним никакого отношения не имеешь. Кто ты такой и для

чего тебе генерал? Что еще у тебя за сведения такие особые, а?!

– Тебе об этом… знать не нужно…

Грубый тычок отправил Лэйна на землю. Правая рука, не смотря на защищавший ее лубок,

взорвалась болью. Лэйн кое-как привстал на локте левой. Закашлялся. Малькос навис над ним с

поднятым кулаком – словно лейтенант не знал еще и сам, ударит ли он Лэйна второй раз или нет.

– Не морочь мне голову! Ты все расскажешь – или мы переломаем тебе кости, а потом

закопаем прямо здесь, в снегу! Зачем тебе генерал?! Может, ты служишь энтикейцам и хочешь

убить его, а?! Говори, падаль! Или мне позвать палача?! Пусть спилит тебе пару лишних зубов!

– Можешь делать со мной… что хочешь… – Лэйн говорил с трудом, с перерывами, изо

всех сил контролируя дыхание для того, чтобы вновь не зайтись в кашле. – Но если… ты не

сообщишь генералу… или покалечишь меня… на дыбе в итоге… окажешься ты сам…

Лейтенант презрительно скривился.

– И что же я должен передать генералу? Что встречи с ним требует какой-то грязный,

обоссаный бродяга?!

– Скажи ему… – Лэйн замолчал, не зная, что сказать. В голову ничего не приходило. Тело

болело, легкие как будто разрывали на грудную клетку изнутри. – Скажи ему, что пришел Лэйн.

Малькос терпеливо ждал, но продолжения не последовало.

– И все? Просто Лэйн?

– Просто Лэйн.

Малькос сплюнул.

– Ладно… Эй, парни! – Обратился он к своим солдатам, которые наблюдали за допросом и