Бог непокорных

никак нельзя было назвать), враз позабылись. — Я тебя сама защищу, если что!.. Нашлю на них

проклятье, если только вздумают тебя обидеть!

— Ах ты моя ведьмочка… — Тарок ласково провел ладонью по голове дочери. —

Чернокнижница ты моя ненаглядная… Ну что мне с тобой делать?..

— Ничего не делать. Я останусь здесь и буду тебе помогать.

Барон вздохнул и подумал, что высылать ребенка за пределы замка при приближении

завоевателей может быть, еще более глупо, чем оставлять девушку в крепости, которая будет

сдана врагу без боя: здесь, по крайней мере, Дейри будет у него на виду, а за пределами замка — в

неизвестности. Здесь, в замке, они будут иметь дело с руководящим составом вражеской армии, представители которого, возможно, поведут себя в согласии с рыцарским достоинством; в то

время как те, кто покинут замок, в случае обнаружения будут принуждены иметь дело с простой

солдатней… Так было всегда: если Дейри принимала какое-либо решение, Тароку легче было

придумать доводы для обоснования правоты принятого дочерью решения, чем настаивать на

своем.

Глядя на дочь или касаясь ее, Тарок всегда испытывал сокрушительный прилив теплоты и

нежности; его сердце таяло, как кусочек масла на солнцепеке. Он часто смущался собственных

чувств — подчас они были настолько сильны, что казались ему самому чем-то, выходящим за

границы приличия.

Тарок вздохнул и сказал:

— Ну хоть не выходи никуда, пока они тут будут. Надеюсь, северяне у нас надолго не

задержатся.

— Хорошо, папочка! — Дейри мило улыбнулась, точно зная, что это обещание она

выполнять не станет.

— И не шали.

— Не буду.

Еще раз вздохнув, Тарок вышел из комнаты. Ему нужно было разослать сообщения

соседям и придумать, куда спрятать молодых женщин, а также запасы зерна и еды, оружия и

лошадей — он точно знал, что завоеватели позарятся на все это.

После ухода отца Дейри прибралась в комнате (она терпеть не могла, когда другие люди

трогали ее вещи, поэтому слугам в ее комнаты вход был строго-настрого запрещен), наскоро

запихав, по обыкновению, весь обнаруженный мусор под кровать и произвела смотр магических

ресурсов.

В правом углу комнаты, за коричневой занавеской, росшитой золотыми нитями, на

специальных подставках, напоминающих подставки для оружия, покоились три метлы. Метлы

были сделаны на заказ, волоски тщательно подобраны и идеально пригнаны друг к другу, черенки

изукрашены рунами и витиеватыми заклинаниями на Искаженном Наречье. Все три метлы были

выполненны в разных стилях, их цвет и форма различались: одна попроще и ощутимо потрепана

— это была первая метла Дейри, другая посветлее и третья, самая зловещая и большая, потемнее.

Дейри прикоснулась пальцами к метлам — по очереди, словно гладила своих цепных псов. Потом

она взяла тряпку и тщательно протерла черенки от пыли.

Справа от стойки с метлами находилась ниша, в глубине которой была низенькая дверь;

Дейри открыла дверь своим ключом и вошла в небольшое помещение, служившее ей

заклинательной комнатой. Полки справа и слева забиты различными ингридиентами и предметами

для чародейства; книги, некоторые из которых были запрещены даже в Ильсильваре (не говоря

уже о прочих странах); узор на полу с засохшими пятнами крови — каждое новолуние Дейри

приносила тут в жертву силам тьмы черных куриц, черных кроликов и два раза — щенят, которым

не повезло уродиться черными. Дейри не слишком любила прибираться, но пускать в эту комнату

служанку значило разрушать всю атмосферу таинственности и зловещести, которую она тут так

долго создавала, и пришлось баронессе принести ведро с водой и собственными руками оттирать с

пола кровь, а заодно и остатки ритуального узора. Когда она мыла пол, плетеная корзина в углу

комнаты несколько раз шевельнулась, затем оттуда донеслись невнятные звуки. Отложив тряпку, Дейри подняла плетеную крышку и поморщилась от запаха мертвой плоти. В корзине находилась

голова Ника Далкуна, разбойника, год назад схваченного бароном эс-Шейн на своих землях. Тогда

Дейри уговорила отца отдать приговоренного к смерти ей и долго отпиливала ему голову, вся

перемазалась в крови, устала, но выполнила то, что хотела. Убийство человека принесло ей

странное ощущение: как будто бы она переступила через некую невидимую грань и очутилась в

мире, в котором никогда не бывала прежде. Все осталось таким же, как раньше, но стало чуточку

другим… Ее эти перемены не пугали, более того — преимущественно ради этого ощущения все и

затевалось, ритуальные процедуры с телом убитого были вторичны. Котя подсказал ей, как можно

поступить с головой: она вырезала мертвецу глаза и воткнула иголку в язык; рот мертвого Ника

она смазала пеплом от свитка со сгоревшим заклятьем. Было еще несколько процедур, в конце

которых голова задергалась и стала произносить звуки; но, похоже, в чем-то Дейри ошиблась, потому что ничего осмысленного мертвый Ник ей так и не сообщил. Вместо ответа он бессвязно

мычал и таращился на нее пустыми глазницами. Дейри наложила на голову бальзамирующее

заклятье, но оно подействовало не до конца: мягкие ткани головы продолжали разлагаться, но

медленнее. Котя хихикал и говорил, что от головы воняет дерьмом, которое при жизни заменяло

разбойнику мозг.

Дейри закрыла корзину и критически оглядела свои «церемониальные покои» размером

десять на десять футов. Пока пол высыхал, она решила написать письмо Керстену эс-Финлу, сыну

барона Зайрена, владевшего землями неподалеку от эс-Шейнов — таким же скромным кусочком

земли с несколькими деревушками, полями, куском леса и небольшим замком в центре всей этой

роскоши. Когда-то с Керстеном они дружили и даже несколько раз танцевали на балу; одно время

Дейри планировала лишишься девственности с этим юношей в какой-нибудь романтической

обстановке: например, в новолуние, на залитом кровью алтаре, в круге из черных свеч… увы, Керстен не оценил ее затей, нажаловался отцу и отношения между баронствами охладели. Но все

же вторжение захватчиков — общая угроза, и Дейри решила, что стоит на время забыть об их

местных и, в общем-то, маловажных, дрязгах. Она взяла чистый лист, обмакнула кисть в

чернильницу и написала:

«Керстену эс-Финлу, сыну Зайрена эс-Финла, барона Йонвельского

Дорогой Керстен! Поскольку у вас нет Шепчущих камней (как часто ваша 

принципиальность идет вам во вред, ты не находишь?), хочу сообщить, что не далее как сегодня 

через туннель Ареншо прошли северяне — те самые, что разрушили Браш — и карлы не сумели 

остановить их. Поскольку их слишком много, отец не видит смысла вступать с ними в 

сражение; наверное, также стоит поступить и вам… хотя если вы героически погибнете, то 

наверняка попадете на небо, что, возможно, кажется тебе лично более привлекательным. В 

любом случае, у вас есть время принять решение.

В отличии от кое-кого, я умею ставить общие интересы выше личных обид.

Дейри эс-Шейн, дочь Тарока эс-Шейна, барона Ранкедского.»

Закончив писать, она спустилась вниз, во двор замка и добралась до голубятни. Пожевывая

дурман-траву, на лестнице сидел старый птичник Этхоль.

— Мне нужен черный голубь, — величественно сообщила ему баронесса.

Не вставая, Этхоль искоса посмотрел на благородную девицу. Он видел четыре поколения

эс-Шейнов на своем веку и был уже слишком стар, чтобы скакать по щелчку какой-то девчонки, которая еще совсем недавно писалась в пеленки и носилась по двору вместе с детьми слуг и

стражников, распугивая куриц и поросят.

— Где я возьму черного? — Этхоль пожал плечами. — Ты их уже всех позабирала. Бери