Бог непокорных

голубей, ворковавших на подоконнике, Вельнис закрыла ставни, погрузив комнату в темноту,

села, скрестив ноги, на коврик и прислонилась спиной к поставленному вертикально пуфику,

прижав его таким образом к стене. Ладони она положила на бедра, закрыла глаза и

сосредоточилась на дыхании. Спустя минуту она погрузилась в состояние между сном и явью,

перестала ощущать тело и скользнула в глубину своей собственной души. Эдрик мог сколько

угодно твердить о том, что сны и фантазии не имеют значения — она знала, что это не так. Сны и

фантазии были частью Сальбравы — пусть не такой, как вещи и живые существа, но частью не

менее важной, чем все остальное. Сны и фантазии были подобны листве, но у этого дерева

имелись еще ветви, корни и ствол, а где-то там, на далекой глубине под корнями, простиралось

Озеро Грез, означавшее конец пути всякого сновидца. Но так далеко Вельнис забираться не

собиралась.

Поднявшись с уровня конструктов на уровень архетипов, она оказалась перед огромным

колесом, занимавшим все пространство — и одновременно внутри этого колеса, бродящей по его

множащимся спицам. Ей пришлось приложить определенные усилия, чтобы не позволить

подсознанию превратить колесо в конструкт, расписав его всевозможными красками, усложнив

его форму и вид. На самом деле это колесо не имело никакого отчетливого образа — скорее, это

была идея колеса как такового, а не какой-то предмет с набором характеристик. Когда Вельнис

почувствовала себя уверенно, то произнесла мантру, которой ее обучила Изель. Колесо, не

имеющее образа, распалось и собралось вновь, став чем-то таким, названия чему на языке людей

просто не находилось. Неназываемое вибрировало, заполняя собой все пространство — и когда ум

Вельнис пришел в гармонию с этой вибрацией, она почувствовала, как соединяется с

неназываемым и проникает на следующий уровень, который мать называла Ходами в Пустоте.

Некоторые из ходов Вельнис уже успела исследовать во время предыдущих сеансов медитативной

практики, но большая часть еще ждала своей очереди. Она скользнула в один из неисследованных

ходов и устремилась по нему вперед. Внутри этих ходов можно было найти много всего

интересного. Ходы вели в различные миры, незнакомые Вельнис. Иногда там попадались

необычные архетипы, но гораздо чаще там можно было найти какой-нибудь странный конструкт

или его часть. Вельнис входила в эти сны и видела удивительные вещи — иногда как участник

действия, а иногда как наблюдатель. Мать говорила, что все вещи связаны между собой и все это, несомненно, имеет какое-то значение — Вельнис не сомневалась, что мать знает о чем говорит, но

сама плохо понимала, каким именно образом все это связано лично с ней. Погружение на этот

уровень медитативного транса выводило ее за пределы ее собственного внутреннего мира, и

оставалось только гадать, что представляют собой те сокровища, которые она находила на берегах

бескрайней пустоты — осколки чужих снов? частицы памяти тех, кем она была в прошлых

жизнях? видения, посылаемые судьбой с целью показать ей какие-то знаки, смысла которых она

не понимала? что-то еще? Иногда ей казалось, что она видит прошлое, иногда — будущее или

настоящее, но чаще — ни то, ни другое, ни третье, а просто небывшее.

Вскоре ей стали попадаться конструкты — некоторые из них были похожи на трубы,

закрученные самым диким образом, другие напоминали голубоватые тени, третьи — сферы,

наполненные двигающейся водой. Точнее, это были еще не сами конструкты, а входы в них с

этого уровня. Вельнис выбрала врата в самом дальнем уголке Хода: начало этого пути вызывало в

ней ассоциации с темным зеркалом в позолоченной раме, изображающей героев и чудовищ. Она

вошла в зеркало, заструилась серебристым течением вверх и влево — до тех пор, пока ощущение

движения в потоке не стало складываться в картинку. Теперь нужно было расслабиться и

перестать пытаться управлять окружением: если она не сумеет этого сделать, то исказит видение, содержащееся в конструкте. Нужно было отдаться своей роли до конца, не зная еще, в каком

спектакле ей предстоит сыграть и кого. В некоторых спектаклях она была жертвой, в других —

палачом, но подавляющее большинство конструктов было заполнено бытовыми сценками, не

содержавшими ничего примечательного.

Мир собрался в сад, или, быть может, в светлый, просторный лес — вид деревьев и

температура навевали мысли о влажных и теплых землях где-нибудь на юге. Одетая в белое

платье, она сидела на земле. В этом сне у нее было странное самоощущение — такой силы и

внутренней цельности она не встречала раньше ни в одном из конструктов. Внутри конструкта она

не была человеком, хотя и казалась им по внешнему виду; она была каким-то иным существом —

возможно, стихиалью или небожителем — принявшим облик смертного ради каких-то своих

целей.

Напротив нее, под персиковым деревом, сидел человек. Из одежды на нем была только

набедренная повязка. Он был худ, имел темную всклоченную бороду и длинные, давно не

чесанные волосы. На смуглой коже было заметно множество шрамов. Подошвы его ног были

грубыми, а ногти — длинными и грязными.

— …ты многое говорил о свободе, — произнесла та Вельнис, которая была частью этого

видения — и тогда та Вельнис, которая проникла в конструкт и наблюдала за происходящим,

поняла, что их диалог с аскетом продолжается уже довольно долго: видение начиналось с

середины беседы. — Каков путь, ведущий к свободе?

— Нет путей, ведущих к свободе, — ответил аскет. — Поскольку свобода присуща нам

изначально. Невозможно найти то, что никогда не терял. Есть лишь пути, ведущие к избавлению

от рабства, и в конце каждого из них тебя ожидает смерть.

— Почему в конце каждого из них ждет смерть? — Спросила она.

— Потому что то, что зависимо, должно исчезнуть, чтобы открыть дорогу тому, что

необусловлено; также можно сказать — и думаю, это сравнение будет тебе более понятно — что

грязь, налипшая на сосуд, должна быть смыта для того, чтобы открылись чистота и совершенство

сосуда.

Вельнис обдумала его слова и сказала:

— Если смерть ожидает  меня, то значит, грязь — это  я. Но если смыть меня, что

останется?

— Ты отождествляешь себя со своими качествами, со своим прошлым, настоящим и тем, что, как тебе кажется, ждет тебя в будущем, — ответил аскет. — Однако это — лишь роль,

принятая тобой на время игры, и эта роль может легко измениться. Для того, чтобы пробудилась

ты-настоящая, должна умереть ты-играющая роль. И ты умрешь. Это произойдет с тобой трижды, и первая смерть случится совсем скоро. Придут твои братья, убьют меня и заточат тебя на долгие

годы в гробнице, совершенно лишив возможности на что-либо влиять; ты будешь видеть ужасные

вещи, совершаемые твоим именем и в твою честь, и не сможешь вмешаться. Придет время, и ты

будешь освобождена, но ненадолго: великий голод, который зародится в тебе во время заточения, заставит тебя пожрать саму себя. Это твоя вторая смерть. Не знаю, сможешь ли ты отыскать себя

среди миражей и ложных видений — один из Князей Тьмы сделает все, чтобы не допустить этого.

Если все-таки тебе удасться себя вспомнить, то третью смерть ты выберешь сама, по собственной

воле, зная, что не сможешь уже возродиться. Если ты пройдешь этот путь до конца, то уже ничто

не сможет сделать тебя зависимой. Даже я не смогу.

— Я не верю тебе, — сказала Вельнис аскету. — Братья со мной так никогда не поступят.

— Есть вещи, которые зависят от нашей веры, — ответил мужчина. — Но есть и такие,

которые происходят независимо от того, верим мы в них или нет. Твое заточение — одна из

последних.

— Но затем они одумаются и освободят меня?