Страница 21 из 101
а взяв, вернули, дав начало вещам, которых прежде не смогли бы породить. Так Ад наполнился
невыносимым огнем; Луна засияла серебряным светом; а на Небесах, чье прежнее неукротимое
пламя было усмирено, повсюду разлился покой; то, что прежде не имело образа, теперь обрело
формы многочисленных существ и явлений.
Ветра не было, но деревья, объятые огнем и сами состоящие из огня, медленно
колыхались, будто танцуя; Лицемер приближался к храму, замедляя полет и одновременно
снижаясь. Пространство здесь не было однородным – оно распадалось на слои, которые отчасти
накладывались друг на друга: сквозь землю, состояющую из рассыпчатого света и медленного
огня, Лицемер мог видеть иную дорожку и деревья, расположенные ниже; если же он поднимал
голову, то видел призрачные образы деревьев и над собой. В любой момент он мог сместиться и
войти в одно из соседних пространств; такие же наложенные друг на друга слои находились
справа и слева от него, повсюду. Все они сходились к храму-дворцу и растворялись в нем: храм
выглядел единым, неколебимым целым. Тхаголы, ангелы и иные духи света перемещались по
этим пространствам; сейчас, впрочем, поблизости почти никого не было, так как все собрались
внутри, чтобы почтить Князя Света, посетившего одно из своих отдаленных обиталищ. На
мгновение у Лицемера возникло странное чувство, как будто бы поблизости находится кто-то из
его братьев, словно легчайшая тень на самую малость затмила ослепительный блеск Солнца – но
этого, конечно же, не могло быть…
Лицемер проник внутрь храма; стража не задержала его, приняв за одного из гостей;
миновав несколько помещений, он достиг большого, помпезного зала, золоченные стены которого
были украшены многочисленными изображениями благочестивых сцен. В зале находились
обитатели девятого неба – они славословили бога, восседающего на великолепном золотом троне.
То, что на земле могло бы показаться верхом роскоши, здесь. на небе, представляло собой скорее
крайнюю степень смирения: Лицемер помнил, что троны прочих Князей Света были намного
более пафосными и впечатляющими. Здесь же, в храме Шелгефарна, все выглядело почти как в
мире людей – так, словно некто, имеющий возможность выбрать любой из тысячи изысканных
нарядов, выбрал для облачения самый простой и непритязательный, своего рода лохмотья.
Шелгефарн пребывал в облике человека; одежда его напоминала рясу
высокопоставленного гешского жреца – одновременно простая и изысканная: слишком явная
роскошь гешскому священству была запрещена, но в мелочах все делалось так тщательно, с такой
филигранной тонкостью, что напускная роскошь в сравнении с этой «скромностью» подчас
бледнела и тушевалась. Его длинный дорожный посох покоился слева, на высокой подставке;
золотая чашка для подаяний с искусно сколотым, будто случайно отбитым, краем – справа. Как и
положено богу смирения, Шелгефарн распространял вокруг себя ауру кротости, терпения и
послушания, и эти волны, отражаясь от душ тхаголов и ангелов, неслись к нему обратно в виде
молитв и славословий. Все было очень благочестиво, торжественно и вместе с тем скромно…
Склонив колени, Лицемер замер в дальнем углу, вознося молитвы вместе с остальными;
странное чувство, впервые возникшее у входа в храм, вернулось. Чувство было чрезвычайно
тонким, неверным; сколь не пытался, Лицемер не мог понять, что служит его источником.
Легчайшее, едва уловимое ощущение темной силы – но самой темной силы не было нигде, да и не
могло быть здесь, на девятом небе, в самой сердцевине Света. В какой-то момент он даже решил, что обманывает сам себя: его склонность видеть во всем ложь могла представить ему иллюзию
лжи там, где никакого обмана не было – и эта мысль, как ни странно, позволила ему наконец
определить сущность той темной силы, которую он как будто бы ощутил: это сила была его
собственной. Нет, он не обманывал себя, но в этом месте было что-то, что лгало: лгало постоянно, ежечасно и ежеминутно. Оно могло обмануть духов и людей, всех богов, всех Князей Света, могло
обмануть даже само Солнце – но только не Отца Лжи, сила которого являлась источником всех
неправд и обманов. Тончайшая, неуловимая ложь, почти неотличимая от правды – Лицемер был
настолько поражен, обнаружив ее, что не заметил, как служба закончилась и обитатели неба стали
удаляться из зала. Лицемер не ушел; он уже не думал о том, что может выдать себя и что,
возможно, его заманили в ловушку – он должен был разобраться, что же тут происходит. Он
столкнулся с тем, чего не понимал: почуяв ложь, он так и не смог определить, в чем она
заключается и какова ее сущность. Последние духи покинули зал; бог смирения мягко взглянул на
коленопреклоненного ангела, терпеливо ожидая, пока тот уйдет или изложит свою просьбу.
Тогда Лицемер поднялся; может быть, он допускал ошибку, которая грозила ему новым
падением с небес в Преисподнюю или новым безвременным пребыванием в Озере Грез – но все
же он взглянул Богу Смирения в глаза и спросил:
– Кто ты такой?
Уже задав вопрос, он подумал, что может оказаться непонятым; кроме того, его
интересовала не личность этого Светлого Князя, а его сущность. Поэтому, не дожидаясь ответа, он
повторил вопрос, задав его в несколько иной форме:
– Что ты такое?
***
Вельнис подошла к дверям старой башни в четвертом часу, отперла их и, оставив Риерса
сторожить вход, поднялась наверх. До торжественного приема, устраиваемого отцом в честь
прибытия сыновей Лакхарского князя, оставалось еще около трех часов, которые она сможет
посвятить духовной практике. Потом, после приема, когда она придет в свои покои, скинет с ног
туфли и сбросит тяжелое бальное платье, ей будет уже не до практик. Княжичи будут
распушивать хвосты, наперебой ухаживать за ней, заводить разговоры, шутить, пытаться ее
заинтересовать; она будет смеяться их шуткам, танцевать с ними, проявит дружелюбие и участие, которое, впрочем, сменится холодком как только кто-то из них решит, что сумел вызвать в княжне
интерес — все как всегда. Бессмысленные телодвижения кукол в кукольном театре, но она должна
исполнять свою роль хорошо — во имя процветания Ирисмальского княжества, а еще потому, что
носить маску, но оставаться при этом самою собой — это тоже часть ее духовной практики.
На втором этаже башни, в луче света, падавшем из бойницы, кружились частицы пыли.
Вельнис задержала шаг. Все как тогда… только Эдрика нет. Он убил королевского эмиссара, и
сбежал из города в начале лета вместе с каким-то чернокнижником. А ведь ей почти удалось
соблазнить его. Мать убеждала ее действовать решительнее и не терять времени даром, но
Вельнис хотелось продлить период, предшествующий близости. Секс означал конец отношениям
— потому что Эдрик, несомненно, не остался бы с ней, узнав, кто она и для чего он ей нужен — а
ей не хотелось его отпускать. Мать предупреждала ее, что она влюбится, если только узнает его
поближе — так и произошло. Идеальный воин, не знающий ни страха, ни сомнений, сгусток
чистой решимости и воли; прекрасный актер, умный и наблюдательный, да еще и бессмертный
полубог в придачу — как в такого не влюбиться? Вельнис решила растянуть удовольствие от
встречи и вот чем все обернулось: она его потеряла. Княгиня Изель, ее мать, была расстроена.
Мягко говоря.
Вельнис поднялась на следующий этаж. Здесь пыли было намного меньше — она
регулярно убирала эту комнату, поскольку привыкла, еще до встречи с Эдриком, проводить здесь
немалую часть своего времени. Тут было тихо, прохладно, зимой можно было зажечь камин, а из
окна открывался в великолепный вид на черепичные крыши города. Ее появление спугнуло