Страница 20 из 101
Лицемер использовал его сейчас, то всем трем высшим стражам ему следовало бы говорить одно и
то же. Но Последовавший сомневался, что такой лжи будет достаточно, чтобы обмануть Ладхара, хранящего под видом одного из своих глаз всевидящее око самого Альгунта, бога неба: страж
Эмпирея распознает любую иллюзию, обратит внимание на мельчашие несоответствия в истории
путника и тем, что он говорит о себе – и поэтому, как справедливо рассудил Владыка Лжи, силу
следует направлять не на внешнюю убедительную демонстрацию, а на то, как собеседник поймет
увиденное – ибо в понимании и оценке заключен корень и исток всякой лжи.
Ладхар не видел того, что произошло в храме, куда Лицемер, под видом набожной девицы,
заманил одного из ангелов, ибо Князь Лжи на время сокрыл это место своей силой; однако, он
слышал неправду, произнесенную ангелом сначала на седьмом небе, а затем на восьмом. Ему
следовало поднять тревогу немедленно, но уже и тогда само его восприятие сделало его открытым
для силы Лицемера: вместе с виденьем в Ладхара проникла первая частица лжи, повлиявшая на
его понимание. Поэтому Ладхар продолжал наблюдать; когда Лицемер под видом ангела поднялся
на восьмое небо, в Ладхара вошла вторая частица лжи; и вот сейчас – третья. Лицемер мог бы
украсть его облик, но не стал этого делать, понимая, что дары Князей Света соединяют Ладхара с
ними: если он покусится на стража, то подмену быстро обнаружат – и даже в случае, если этого не
произойдет, Князю Лжи для того, чтобы не выдать себя, придется во всем исполнять роль
небесного стража, не имея возможности отлучиться, а это в планы Лицемера никоим образом не
входило. Небеса были великолепно защищены – но только не от него: единственный из Князей
Тьмы, он всегда легко восходил сюда и притворялся одним из созданий света; некогда он
настолько возгордился этим, что потерял осторожность и был обнаружен. То, что последовало за
обнаружением, он до сих пор вспоминал с внутренним содроганием, болью и ненавистью:
пленение и падение сквозь все небеса в глубины Преисподней, неописуемое страдание, утрата
значительной части силы, неподвижная каменная маска, навсегда сделавшаяся его новым лицом.
Он не хотел повторить ошибку и потому подавил свою алчность: на этот раз хватит и того, если он
просто проникнет в Эмпирей и выяснит то, ради чего пришел; Ладхар останется нетронутым –
если, конечно, не считать крошечного искажения в устанавливаемых его разумом
умозаключениях: дважды став свидетелем лжи ангела, Ладхар не должен был поверить в третью
ложь – но искажение состояло в том, что он поверил.
Лицемер проник в Эмпирей – неописуемый, сияющий мир, состоящий из тончайших
разновидностей огня. Пламя складывалось в образы вещей, что соответствовали восприятию тех, кто вступал на девятое небо: другими словами, смертный увидел бы дворцы и сады, состоящие из
разных видов огня; даже вода в источниках здесь была прохладным, освежающим пламенем.
Лицемер глазами ангела видел потоки света и сопряжения смыслов, каждый из которых был
представлен в своем высшем, преображенном виде: если в более низких мирах идею можно было
бы сравнить с холодным углем, то здесь этот «уголь» пылал: все, что есть, во всех мирах, от их
начала и до конца, здесь обретало смысл; истинное предназначение каждого существа, каждой
вещи, мысли, каждого чувства и движения души – все здесь становилось очевидным и явным,
таким, каким должно было быть. Так видел Эмпирей ангел – каким же видели его Князья Света, не
знал никто, кроме них самих.
Лицемер двигался среди потоков света, складывавшихся в удивительной красоты
архитектуру. Он опасался приближаться к крупным скоплениям силы, понимая, что может
столкнуться с кем-нибудь из Солнечных Князей – и хотя собственной их силы он не боялся, но в
каждом из них таился отблеск Изначального, и Солнце могло разгадать обман Темного Князя. Он
рисковал, но все же взойти сюда, на девятое небо, было необходимо: он и так слишком долго
откладывал это путешествие: уже начинала разгораться война Изгнанных Орденов с
Ильсильваром, а он так и не выяснил того главного, без чего вся эта война, возможно, вовсе не
имела никакого смысла.
Он встретил великолепное светоносное существо, напоминавшее ангела, однако
происходившее из рода людей: когда-то на земле оно было великим святым, а после смерти было
забрано на небо, преобразилось и обрело новую жизнь. Смертные знали об этом роде духов и
называли их тхагол, не зная, что это слово является искаженной формой мидлейского «тхаг-йол1»,
и обозначает, в самом точном переводе, обыкновенного кастрата. С точки зрения Лицемера,
данное обозначение подходило этим сияющим бесполым существам как нельзя более точно:
наделенные великой силой и праведностью, осиянные славой Князей, прекрасные как боги – но
лишенные при этом всего, что делает человека человеком, не имеющие ни страстей, ни сомнений, не способные даже уже и помыслить что-либо, противоречащее законам и правилам,
установленным всеблагим Солнцем – Темному Князю тхаголы казались скорее обрубками людей,
чем полноценными, самостоятельными существами: ведь свобода их воли, хотя, быть может, и
сохранялась номинально, но целиком сводилась к выбору между хорошим и хорошим. Они не
могли выбрать зло, потому что не имели в своей природе ни единой его частицы – также, как рыба
не способна выпрыгнуть из своего озера и отправиться путешествовать по горам и пустыням: ни
природа рыб, ни природа тхаголов не предполагала каких бы то ни было способов переменить ее
основные свойства; лишенные неверной и слабой человечности со всеми ее пороками и
противоречиями, великие праведники Эмпирея также оказались лишены и анкавалэна.
Лицемер расспросил тхагола и узнал, где расположены дворцы Князей, их центральные и
переферийные храмы, являвшиеся одновременно их дворцами и обиталищами. Со времени его
прежних визитов девятое небо почти не изменилось, но Лицемеру требовалось узнать
расположение дворцов, которых тут не могло быть прежде; заодно он выяснил и распорядок
церемоний, проводимых в этих храмах-дворцах. Он не хотел приближаться к центральным
святилищам, но, на его счастье, бог, которому Князь Лжи собирался нанести визит, сегодня
отдыхал в одной из своих отдаленных резиденций, символизирующей неявные формы смирения и
кротости; там он давал наставления и принимал подношения.
Лицемер поблагодарил тхагола и отправился в путь. Хотя нужный ему дворец и находился
весьма далеко от центральной части Эмпирея, и, в переложении на земные расстояния, длина пути
составила бы тысячи миль – быстрые крылья ангела преодолели это расстояние чрезвычайно
быстро, и если бы Лицемер не осторожничал и не опасался привлечь к себе внимание, своей цели
он бы достиг еще быстрее.
Аккуратные рощи из мягкого, теплого, неяркого пламени окружали дворец Шелгефарна;
их стволы состояли из сгущеного света, а вода, орошавшая их корни, представляла собой
особенную форму прохладного огня. Как бывало и прежде, Лицемер вновь задумался о том, в
какой мере силы Изначальных оказали влияние друг на друга: даже здесь, в самом Эмпирее,
можно было найти следы этого взаимного влияния – также, как в Сопряжении и на Дне. Прежде
творения Сальбравы Солнце было только лишь огнем и светом: ни тени, ни прохлады в его ореоле
невозможно было даже и представить. Горгелойг был разрушением и тьмой; Луна – формой и
1
буквально: «не имеющий семени» (мидлейский)
сном. Силы Изначальных соединились, породив нечто такое, что ни один из них не смог бы
сотворить самостоятельно; и из этого порождения они взяли себе то, что вложили в него другие –