Страница 19 из 101
увлечь умерших в ад; ангел хотел дать ей почувствовать их близость, уверить смертную в том, что
молитва ее была исполнена еще прежде, чем она обратилась к Князьям Света: в самом деле, ее
родители за свою праведную жизнь были взяты на небо.
Но все пошло не так, как должно было, с самого начала. Ангел не собирался являться
девушке лично – однако, когда он приблизился, она каким-то образом ясно увидела вестника
небес и заговорила с ним. Заговорила она на небесном языке, знать который смертным не дано –
исключая лишь великих святых, достигших наивысшей степени праведности и во всем
уподобившихся обитателям небес. Девочка знала этот язык в совершенстве, а рассуждения ее
были настолько взвешены и точны, что привели ангела в величайшее изумление. Поистине, ему
стало казаться, что в мутных сумерках мира смертных он обнаружил сокровище невиданной
чистоты и ценности: несравнимую душу, которая после жизни на земле будет достойна принятия
на одно из трех небес, предшествующих Эмпирею – и даже, быть может, ей будет позволено
подняться еще выше и прислуживать самим Князьям Света наряду с младшими богами и
предводителями ангелов… Да, именно так ему и показалось.
Они вели беседу на духовном языке, глубину и многогранность которого невозможно
сопоставить ни с одним из языков земли: множество ньюансов, оттенков смысла, множество
планов, на которых одновременно разворачивался диалог – и в какой-то момент ангел вдруг стал
замечать, что не во всем поспевает за девочкой. Отдельные смысловые переходы оставались для
него незамеченными, другие – непонятными, третьи – понятными и обоснованными, но
противоречащими тем идеям и смыслам, которые он знал прежде. Он пытался угнаться за
собеседницей и понять ее мысль – но каждый элемент смысловой конструкции, который они
рассматривали, вел к новому соцветию смыслов, и картина все усложнялась и усложнялась – до
бесконечности. В какой-то момент общий план пропал, ангел словно шел вслед за девочкой в
полутьме, обсуждая частности, и все чаще вставая перед выводами, идущими вразрез с тем, во что
он до сих пор верил и чем жил. У этих противоречий должны были быть какие-то объяснения – но
каждый раз попытка объяснить противоречия так, чтобы не повредить картину в целом, приводила
к еще большим дефектам в картине. Человек мог бы пренебречь логикой; не придать ни
малейшего значения связности позиции, которую он не был способен разделить; отмахнуться от
аргументов; или даже, разозлившись на чрезмерно умного оппонента, схватить его за горло и
заставить силой признать свое поражение – но ангел так сделать не мог: обитатель тонкого мира, он по своей природе был связан с идеями и смыслами в одно целое. Идеи были для него тем же, чем и плоть для людей. Поэтому он не сбежал даже тогда, когда уже почти ослеп и заплутал
перепетиях парадоксов и противоречий, и все вокруг него погрузилось в зловещий полумрак.
Лица и фигуры светлых богов на храмовых иконах и статуэтках сделались искажены; их позы
стали страдающими и порочными, одежды покрылись испражнениями, из пустых гразниц текли
кровь и гной. Окутанный паутиной невыносимых смыслов, ангел метался среди них, словно
пойманное насекомое; но чем дальше – тем слабее он становился, в то время как паук медленно
подбирался к своей жертве. Связь ангела с мирами света оказалась прерванной, он даже не мог
вознести молитву Князьям и всеблагому Солнцу – в том пространстве искаженных смыслов, куда
его заманили, подобного рода молитва содержала в себе внутреннее противоречие и
представлялась чем-то даже более гнусным, чем обращение за помощью к обитателям Дна.
Собственный свет ангела быстро тускнел; он чувствовал, что умирает… нет, хуже – сходит с ума: все, прежде чистое, казалось теперь исполненным скверны. В жутком мире, где он очутился, не
было ни надежды, ни радости, и лишь зло, бесконечный распад, боль и безумие оказывались
подкладкой всего, на что ангел обращал внимание.
И вот, среди этого нескончаемого кошмара появилась девочка, она была чиста и прекрасна
– также, как и прежде. Она пообещала вывести ангела к истине и свету, он поверил и потянулся к
ней, признавая в ней своего проводника и ключаря от ларца с ужасной загадкой, разгадать
которую ему оказалось не по силам – но как только пальцы их рук соприкоснулись, лицо девочки
потекло и стало меняться, а ангел ощутил, как проваливается в какую-ту беззвучную пустоту и
перестает быть. Без сомнения, легче было принять небытие, чем тот безумный, невыносимого
кошмара, в котором его обрекали существовать…
…Поглотив ангела, Владыка Лжи расправил свои новообретенные белоснежные крылья,
вытянул руки в стороны и наклонил голову сначала влево, потом вправо – одновременно
разминаясь и привыкая к новому облику.
Затем он взлетел, незримой воздушной дорогой пройдя сквозь крышу здания; как только
он покинул храм, исчезла и объявшая святилище темнота, священные изображения обрели свой
прежний вид, аура порчи и невыносимой мерзости исчезла. Сполохом света, быстрый, как сама
мысль, воспарил он ко второму небу, даже не заметив барьера, выставленного над землей
воинственными ветрами Даберона.
Восходя по Лестнице Совершенств, вскоре он приблизился к третьему небу, населенному
царственными стихиалями, духами храмов и городов. Стражи, охранявшие путь, поклонились
ангелу и без промедления пропустили его дальше – и ровно таким же поступили стражи
четвертого неба, именуемого Небом Благочестивых, ибо на этом небе совершается великолепная и
беспрестанная служба Солнцу и его Князьям.
Перед пятым небом духи звезд приветствовали ангела; и только лишь услышав, как в
ответном приветствии он призывает Князей Света благословить звездных духов, стражи открыли
ворота. Лицемер отметил, что духов этих у ворот необычайно много, все вооружены и
насторожены. Украденная память ангела подсказала ему, что пятое небо пришло в беспокойство
после того, как великий воитель Иунемэй покинул свой небесный дом и сошел на землю, где был
убит чудищами, вырвавшимися из глубин Преисподней.
На шестом его встретили ангелы; узнав сородича, они приветствовали его и пропустили
дальше.
Седьмое небо охраняли схлиархи, бессмертные драконы света – Князь Лжи сказал им, что
послан с сообщением на восьмое небо, к высшим ангелам. Так, начиная свой ритуал, он солгал в
первый раз.
Врата восьмых небес охранял архангел, который пожелал узнать, для чего путешественник
желает идти дальше. Ему Лицемер сообщил, что выбран в круге своих сородичей и направлен к
предводителям ангелов для того, чтобы прислуживать им – и это была вторая ложь. Оставалась
еще последняя, третья.
Эмпирей охранял многоокий Ладхар; он никогда не спал и видел все, что происходит в
Небесах, на земле и в Преисподней – кроме тех мест, что оказались временно или навечно
сокрыты от его глаз силой, более могущественной чем его собственная. Князья Света и само
Солнце наградили Ладхара многочисленными чудесными дарами, и океаны мощи, которыми
повелевал он, в прямом противостоянии могли бы устрашить любого из богов. Однако, подлинная
сила может быть употреблена и не прямолинейно: Лицемер солгал, сказав, что несет в Эмпирей, как драгоценный дар, чистую молитву ребенка – эта была третья ложь и последняя, завершающая
ритуал. Ладхар видел все – но недостаточно видеть, необходимо еще и верно понять увиденное.
Каждое слово лжи, сказанное Лицемером на седьмом, восьмом, и вот теперь – в преддверии
девятого неба – не было случайным. Как правило, он предпочитал выдавать свою ложь за истину, делать ее как можно более правдоподобной – это был простой и действенный прием, и, если бы