Триумф и прах

Я больше не нашла, что сказать Джеймсу, потому без лишних церемоний написала адрес дома на Кенсингтон - сквер. Конечно, я оставила всякую надежду, что Джеймс прислушается и уговорит Летицию поменять свое мнение, что оказалось зря.

Тем же днём на закате Летиция и Джулия пришли ко мне. Я не устраивала больше допросов, понимая, что Джеймс не сменил убеждений и остался наедине с собой. Я послала за доктором Кингстоном. Он явился спустя пару часов и выписал необходимые лекарства. Джулия едва волочила ноги, а кашель не давал ей беззаботно уснуть. Пэтси ходила за ней лучше матери.

Летиция приняла ванну, сменила одежду и вновь выглядела той самой хорошенькой белокурой Летицией Медичи, родом из Италии, если не считать насыщенно желтушной кожи и слишком болезненной худобы. По рекомендации доктора Кингстона я обеспечила им особое питание. Мне приходилось ходить за Летицией не хуже, чем Пэтси за Джулией. Она пропускала приём лекарства, а я тихо негодовала, не понимая, как можно столь беспечно относится к себе. Вероятно, дурной пример мужа заразителен.

Миссис Кингстон привезла от портного обещанное пальто для Джулии. Супруга врача во все глаза смотрела на Летицию и всячески старалась допытаться, что на самом деле произошло в семье Кемелли.

– Лондон полнится слухами, милочка, – говорила она Летиции. – Неужели ваш муж имел в любовницах жену своего отца?

Летиция покраснела до корней волос. Скромности в ней не поубавилось. Я находила бестактность миссис Кингстон возмутительной, а также меня удивляло, с какой быстротой разносится молва даже здесь, в Лондоне, где население нельзя считать маленьким. В мыслях я предположила, что эта грязная, но подлинная волна сплетен пошла от уволенной прислуги дома Уильяма Кемелли.

– И как вы с этим мирились? – не унималась миссис Кингстон, размахивая своими вздутыми жирными руками.

– А вы не думали, что это обыкновенные лживые слухи? – встряла я. – Мистер Кемелли – человек серьезной репутации. Его сын тоже занимал не последнее место в адвокатуре. С ним имели дела многие, и как известно, даже миссис Кингстон – ваша дочь обращалась к нему за помощью.

Миссис Кингстон чуть не выронила глаза. На щеках расплескался румянец. Она слегка закашлялась, ставя чашку с блюдцем на стол.

– Жалкая клевета! – вскричала миссис Кингстон. – Моя дочь замужем за немцем, честным и набожным работником банка, и у них добропорядочная семья.

Я пожала плечами, сделав глоток чая из чашки.

– Полагаю, теперь вы понимаете, что не все сведения, которые крутятся в нашем мире, являются подлинником истины? – иронично добавила я.

Таким образом вопросы о Джеймсе Кемелли к Летиции изничтожили себя. Со временем узнав поближе жену врача, я поняла, что она не имела дурных помыслов, расспрашивая Летицию о муже. Виной была элементарная любознательность.

Вскоре Летиция и миссис Кингстон подружились. Миссис Кингстон заходила к нам испить чаю по средам и пятницам и делилась светскими новостями, а также личным опытом в семейной жизни. Она свято верила, что каждый человек обладает определенной энергетикой и очень сторонилась скандалов.

– Вы знаете секрет благополучной жизни в браке? – спросила она как-то раз у меня и Летиции. – Избегать ссор. Старайтесь идти на компромисс. Но даже если это не помогло, остерегайтесь хотя бы бранить друг друга оскорбительными низкими словами. Наша речь несёт в себе зло, и то зло непременно вселится в тело вашей драгоценности (так миссис Кингстон называла мужа, ибо понятие супруг в её разуме не существовало, только драгоценность). Затем оно станет накапливаться днями, годами, десятками лет и будет без жалости точить его изнутри. А как, прикажете, от него избавиться? Разумеется, выплеснуть на окружающих! Так наша драгоценность и поступит: снова, не задумываясь о последствиях, выплеснет на нас всякую муть. Но память наша не дремлет и снова впитывает некогда утраченное зло. А вы знаете, почему люди помнят плохое, но забывают о хорошем?

Нам одинаково дорого было общество миссис Кингстон, потому я и Летиция покачали головой, ожидая её ответа.

– Да потому что в мире, дорогие мои, добра больше, чем зла, где уж тут голове всё упомнить? Это добро – оно невидимое! Проскальзывает себе, как комета, так что сразу и не заметишь. А примеров таких хоть пруд пруди: незнакомый кучер помогает открыть дверцу кареты – казалось бы, правила диктуют, так нет, это и есть добро; или хвалебное словцо от соседки по партеру, наподобие: «Дорогая, вы сегодня превосходно выглядите!», разве оно остаётся в памяти? Да мы слышим это тут и там! Или хозяйка скажет кухарке: «Спасибо» за вкусный ужин. Я не припомню ни одной кухарки, которая могла бы точно сосчитать, сколько раз слышала благодарность из уст хозяина дома. Мы сталкиваемся со светлой стороной добра ежечасно, может, ежеминутно, и не видим лица доброты. Оно становится привычным и приторным, что застит глаза. Зло случается реже, да и энергетика участвует другая: сильнее что ли, значительней по мощи своей. Вот тогда-то и срабатывает память. Так что, мои дорогие, уделяйте побольше вниманья добру – жить будет куда проще!

Располагая светлыми взглядами на жизнь, миссис Кингстон ещё не раз говорила нам о понятиях счастливого быта самым обворожительным образом. Не забывала она и о Джулии, принося ей какую-нибудь сладость из пекарни или бакалейной лавки, а доктор Кингстон наведывался раз в два дня и вносил коррекцию в её лечение.

Спустя две недели Джулия стала поправляться. Личико её немного покруглело; глаза приобрели живой лучистый огонёк, а губы приблизились к здоровому цвету. По вечерам я обучала её грамоте и арифметике. Мы учили стихи и иностранные языки. Она всё схватывала налету, была жутко любознательной. Иногда она засыпала меня вопросами, потом рассказывала о своём проведенном дне. Но после того её точно подменяли – Джулия осекалась и была скупа на слова.

Летиция помогала Пэтси по дому, много шила, раз от раза воплощала какой-нибудь итальянский рецепт в изумительное блюдо. В те минуты мое воображение переносилось в Италию, к тётушке Адалии и её званым вечерам. Никто на моем веку не принимал гостей так, как это делала она, заботясь, чтобы всё было на высшем уровне!

Я замечала в Летиции неутолимую печаль. Хоть к ней вернулось женственное обличье благопристойной женщины, но глаза её померкли. Она слонялась от окна к окну, выглядывая кого-то (хотя не сложно догадаться кого именно). Наверно, она надеялась, что Джеймс изменит решение и придёт. Порой я окликала её, но она не сразу меня слышала. Ей плохо жилось у меня не потому, что она привыкла к бродяжничеству. Нет. Она не жила без Джеймса Кемелли!

Наступила ранняя весна. Прощаясь с морозами и метелью, земля облегчённо вздохнула, а звонкие капели срывались с серых крыш на шляпы скоро идущих прохожих, заставляя их идти ещё быстрее.

Одним таким слякотным днём я вернулась от Фиби Брукс, и Пэтси вручила мне телеграмму, в которой говорилось о болезни дядюшки Джузеппе. Я покинула Лондон на три недели.

Дядя Джузеппе ослаб, но нрав его оставался веселым. С тех пор, как не стало тётушки, он поселился доживать свой век в Италии. На попечении Терезы он быстро шёл на поправку, и вовсе неудивительно, ведь Тереза носилась с ним, как добросовестная сиделка. Она, точно неувядаемый цветок, как и в прежние времена радовала глаз непревзойденной улыбкой и своей пышной «bella figura». Мне показалось, она ничуть не изменилась. Преимущество скорее всего давал черный цвет кожи, ибо морщины на ней теряли свою отчетливость.

Вернувшись в Лондон, дома я обнаружила письмо от Летиции.