Триумф и прах

– Так его нельзя вылечить? – помолчав, спросила я.

– Нет, мисс, он до конца своих дней останется глухим полуслепцом…

Доктор Кингстон развел руками, когда упрашивала его ещё раз поговорить с Летицией о переводе девочки в больницу.

– Мэм, я не могу принудить миссис Кемелли, а добровольно она не соглашается.

Судьба девочки тревожила меня, и я, полагаясь на волю случая, решилась сходить в трущобы сама.

Как только наступило утро, я взяла нотные листы, которые однажды на концерте «Сонета минора» играл Гарри, затем спустилась под мост и зашла в хижину. Не знаю, почему мне вздумалось постучать в дверной косяк, где виднелись одни ржавые петли, и двери то как таковой и не было. Послышался шум: кто-то сбегал по лестнице. Это была Летиция. Её обличье обескуражило меня, заставляя замереть на месте. На ней была старая выцветшая накидка из шерсти, из-под которой выглядывала длинная юбка траурного цвета, а на голове – утепленная чалма. Пряди засаленных волос пробивались сбоку, и некогда белокурые волосы, точно с картины Рафаэля, исчезли вместе с круглым упитанным лицом. Черты его заострились, обезобразились, приобрели немощный вид. Невзрачная кожа обрела желтушный оттенок, впрочем, как и глаза. Губы – без кровинки, руки – синеватые и слабые. Даже голос её звучал необычно: осипло, приглушенно.

– Белла, как ты меня нашла?

Она поравнялась со мной. От её нестиранной залатанной одежды пахло костром и чем-то жирным, будто от кухарки, проводящей за стряпаньем целые дни напролёт. Я проглотила комок, застрявший в горле.

– Я познакомилась с Джули на улице, так и нашла.

Она рассеянно запахнула накидку посильнее, обнимая себя за талию.

– Ах Джулия! Разумеется. Что ж, проходи. Мне правда нечем тебя угостить… – она запнулась, – да и те угощения навряд ли ты стала бы вкушать.

Несмотря на нищету Летиция не растеряла гостеприимства. Она держалась естественно, без жеманства, совершенно не смущаясь бедственным положением. Мы поднялись на второй этаж, где было чуть теплее, чем на первом. Комната, что служила им кровом над головой, также отдавала разрухой. Окно было забито досками, сверху обтянуто клеенкой, вместо двери – настил из старых досок с частыми щелями. Пол – грязный, липкий; обшарпанные стены в углах покрывала плесень, а кое-где обсыпался потолок. В углу стояла железная кровать, такая же убогая, застеленная абы чем. В другом углу – квадратный столик с покосившимися ножками, два неустойчивых стула и буфет в неприглядном состоянии. Камин – разрушенный, но там догорали угли. Дым шёл не в дымоход, а назад в комнату, поэтому воздух пропитался запахом дыма и гари. На всю эту нечеловеческую обстановку было горько смотреть. В комнате больше никого не было. Я не знала, что сказать, и Летиция опередила меня.

– Ты ведь пришла не просто так, правда? Вряд ли теперь ты захочешь водить со мной дружбу, – она издала истеричный смешок. – Никто не захотел.

– Зачем ты так? Разве я тебя когда-нибудь бросала в беде?

Обернувшись, я заглянула Летиции в глаза, в которых безразличие смешалось с добродушием. Я поразилась: жизнь была невероятно сурова с ней, но Летиция не растеряла чувств, вызывающих в других искреннее восхищение. Она точно смиренная католичка, принимала всё, ниспосланное Богом, как должное и не гневила небеса сетованьями.

– Почему ты не пришла ко мне? – спросила ее я. – Не написала, что тебе нужна помощь?

– Я писала, – она вызывающе посмотрела мне в глаза. – Ты не ответила.

Выяснилось, что это коварные происки судьбы. Летиция писала в Исландию, когда я уже несколько лет проживала в Лондоне.

– Я предлагаю тебе руку помощи, – утвердительно говорила я, – вы можете пожить у меня на Кенсигтон - сквер. И я не приемлю отказов!

Опустив глаза, Летиция задумалась.

– А я не принимаю таких решений в одиночку. Мне надо поговорить с Джеймсом.

– Да что тут говорить!? Неужели ты не понимаешь, что здесь нельзя жить никому из вас!?

Летиция приняла грозный строгий вид.

– Мне нужно.

Я шумно выдохнула.

– Хорошо. Джеймс здесь?

– Да.

– Тогда я дождусь вашего решения.

Летиция натянула улыбку и ретировалась из комнаты. Спустя несколько минут она вернулась с осторожным снисходительным выражением лица.

– Мы останемся здесь.

Я потеряла контроль над собой.

– Да вы несчастные глупцы, лишенные рассудка! Пусть о себе не заботитесь, но позаботьтесь хотя бы о детях. Им нужны другие условия: тепло, еда, уход, обучение и, наконец, общество людей!

Летиция колебалась, её внутреннее напряжение было налицо. Возведя глаза к потолку, она свершила крестное знамение. И меня точно ошпарило кипятком, осознав, к чему ей было креститься в тот момент.

– Где ваш сын, Летти?

Её глаза увлажнились, но слезами это было сложно наречь.

– Он умер, – гнусаво сказала она.

Ошеломленная, я нехотя присела на стул позади себя и минуту или две сидела в своих мыслях. Летиция села рядом и рассказала, как бросилась за мужем вместе с дочерью и грудным сыном, когда тот ушёл из дома отца. Летиция не знала, почему Джеймс отважился на такое, а просто беспрекословно последовала за ним с маленьким узлом вещей.

– Мы шли куда глаза глядят, и здесь в середине квартала сняли комнатку. Джеймс нашел заработок на причале и продал старинные фамильные часы на цепочке и позолоченный компас – подарки какой-то особы. Так мы протянули до осени. Затем Джеймс продал картину Брейгеля, этого нам хватило ещё на месяц. У него уже тогда были проблемы со зрением, но он не придавал этому значения. На причале перестали платить, он искал новое поприще и устроился в мастерскую одного плотника. Руки у Джеймса оказались золотые, но жалованья не хватало на всё, и вскоре мы оказались на улице.

Неутолимая скорбь пропитала воздух комнаты, когда она детально изложила лишения тех дней. После родов не прошло и полгода. Летиция была очень слаба, но организм оказался крепким и выносливым. Без должного питания у нее пропало молоко, а раздобыть его не удавалось. Грудной мальчик заболел. Тайком от мужа Летиция написала всем знакомым, но никто не откликнулся на её беду. Мальчик умер от простуды и истощения. Разумеется, Джулии не сказали правды, а отсутствие брата объясняли самым банальным образом: якобы он спит в другой комнате, куда заходить нельзя, ибо мальчик болен заразной простудой. После кончины сына Летиция нашла заработок в одной из прачечных, где с утра до ночи возилась в ледяной воде. Джулия была предоставлена сама себе и бродяжничала.

– Джеймсу не нужны дети, – горестно говорила она, закрывая лицо руками, а я продолжала вникать, молча моргая. – Когда мы поженились, он открыто заявил об этом. Я знала на что иду! Мне думалось, улыбка Джулии, потом нашего сына, или то, как забавно они растут, учатся ходить и говорить, как они жалостливо тянут ручки, желая получить родительское тепло – тронут его сердце, но ему было безразлично, что до рождения Джулии и сына, что после него. Ведь я даже имя ему не дала, боясь сильнее привязаться…

Слезы, скупые, но горькие показались в её впалых глазах. Я сделала вывод, что только благодаря мистеру Вуду из магазинчика мелочей Джулия выжила. Он прикармливал её, иногда давал монету. Но Летиция принуждала дочь возвращать деньги, ибо считала, что нельзя гневить Бога, когда у тебя есть жалованье.

– Со временем у Джеймса сильнее упало зрение. Он также работал у плотника, а вечерами создавал музыку для скрипки, а я каждую ночь проводила возле него. Его музыка упоительна и божественна! Она воспринималась в голове как небольшой, но красочный фильм. Джеймс наконец-то стал относится ко мне теплее, – Летиция нежно улыбнулась, а глазки её, точно звездочки, осветились неистовым счастьем. – Затем он сильно простудился. Я приходила с прачечной поздно и, понимая, что Джеймсу нужен уход, подумывала бросить работать, но меня останавливала мысль, что без силы ему не выкарабкаться, а силу даёт нам пища. Так он лежал в бреду несколько дней. Я потратила последние деньги на лекарства, и мы снова остались без гроша. Ему чудом удалось выжить. А уже чуть позже он оглох… и теперь полностью беспомощен. Пойми, я ни за что его не брошу! Я люблю его ещё сильнее!