В чем суть вопроса

В Европе царский двор признавали самым роскошным на свете. Его могли сравнить только с двором Людовика XIV или Людовика XV во Франции. Зимний дворец славился своими балами. Их делили на большие и малые и называли по залам, где проводили – «эрмитажный», «концертный» или «николаевский». Бывший начальник дворцовой канцелярии генерал Мосолов в своей книге «При дворе последнего царя», которую он издал в эмиграции, дал описание бала, происходившего в Николаевском зале. На этом балу присутствовало три тысячи приглашенных. Мосолов пишет: «Это было как в сказке. Январь. Лютый мороз. Все три гигантских здания Зимнего дворца залиты светом. Огни горят и вокруг Александровского столпа, гранитной колонны, увенчанной фигурой архангела. Одна за другой подлетают кареты. В открытых санях подъезжают офицеры, которым не страшен мороз. Лошади покрыты голубой сеткой, чтобы в лица ездоков не сдувало снег. На автомобиль в ту пору смотрели как на капризную и ненадежную игрушку.

Видны женские силуэты, спешащие преодолеть те несколько шагов, которые отделяют карету от входа, некоторые из них грациозные и легкие, другие – согнутые от старости. А какие меха – милостивый Боже! Это настоящие русские меха – соболя, песцы, чернобурки. Головы у замужних дам не покрыты – на них надеты диадемы, а волосы незамужних украшены цветами. За движением экипажей наблюдают жандармы, указывая кучерам, где встать».

Шубы от гостей принимали слуги в мундирах, украшенных императорскими орлами на галунах, в белых чулках и кожаных туфлях. Слуги были великолепно вышколены, их учили присутствовать везде и в то же время оставаться незаметными.

«Гости поднимались по огромным лестницам из белого мрамора, застеленным мягкими бархатными коврами. Белые и алые мундиры, шлемы с орлами из золота и серебра, бесчисленные эполеты, великолепные национальные костюмы гостей из Венгрии, шитые золотом кунтуши маркиза Велепольского и маркиза Гонзаго-Мышковского, бешметы кавказских князей, обутых в чувяки (сапоги с мягкой подошвой, в таких сапогах эти горцы танцевали совершенно бесшумно), белые доломаны, отороченные бобровым мехом, и, наконец, придворные мундиры, тяжелые от золотого шитья, с короткими штанами-кюлотами и шелковыми чулками…»

А гости все прибывали. На дамах придворные платья с большим декольте и длинным шлейфом и многие из них запомнились автору: «Я помню Зиновьеву, жену предводителя дворянства Санкт-Петербурга, на которой вместо пуговиц было девять или десять изумрудов, каждый крупнее голубиного яйца. Самые замечательные бриллианты украшали платья графинь Шуваловой, Воронцовой-Дашковой, Шереметевой, княгинь Кочубей, Юсуповой и других… Все великие княгини надели свои фамильные драгоценности, с рубинами или сапфирами. Камни подбирались, конечно, под цвет одежды: жемчуга с алмазами или рубины с алмазами – для розовых тканей, сапфиры и алмазы или жемчуга – для голубых…

На левой стороне корсажа дамы, в соответствии со своим рангом, носили «шифр» (императорский вензель, усыпанный бриллиантами – отличительный знак фрейлин) или «портрет» в бриллиантовом обрамлении (высокий знак отличия, предоставляемый дамам за особые заслуги, их называли за это «портретными дамами»).

Вот стоит свитский генерал со своей женой. Ей уже за сорок, но она сохранила стройность фигуры, и бальное платье плотно облегает ее. Светлые каштановые волосы дамы украшены диадемой с двумя рядами бриллиантов. На лбу – фероньерка с крупным бриллиантом в два квадратных сантиметра. На шее – алмазное ожерелье; декольте окружено цепочкой бриллиантов с цветком на спине из тех же камней, две бриллиантовые цепи, словно огромные сверкающие нити, тянуться вдоль лифа и сходятся у броши, приколотой у пояса, кольца и браслеты также украшены бриллиантами. Когда я смотрю голливудские фильмы, изображающие великолепие русского двора, мне хочется плакать – или смеяться, так все это убого…

Во время танцев лакеи разносили конфеты, освежающие напитки и лед. В соседних залах были видны большие глыбы льда, среди которых лежали бутылки с шампанским. Трудно передать словами все изобилие пирожных и птифуров, фруктов и других деликатесов, которые заполняло буфеты, украшенные пальмами и цветами.

Во время концертного или эрмитажного балов ряд комнат Зимнего дворца оставался пустым. Можно было предложить руку своей даме и увести ее из танцевального зала, минуя многочисленные покои. Музыка, шум разговоров и жара оставались где-то далеко… Эти бесконечные, полуосвещенные покои казались гораздо гостеприимнее и уютнее. То там, то здесь встречались часовые и дежурные офицеры. Можно было добрых полчаса бродить по этим комнатам. За высокими окнами виднелась замерзшая Нева, сверкавшая в дворцовых огнях. Это было как в сказке. И невольно возникал вопрос – сколько раз еще тебе суждено это увидеть?»

В середине бала предлагали ужин. Предназначенный для этого зал напоминал зимний сад. Под каждым столом была поставлена кадка с растущей в ней пальмой, а ствол ее проходил через специальное отверстие посредине стола. Изысканные блюда и лучшие в мире вина никого не удивляли, гостей удивляло другое – обилие свежих фруктов посреди зимы, когда еще не существовало ни вагонов-рефрижераторов, ни транспортной авиации.

А рядом с царским дворцом протекала другая жизнь. В России пользуются популярностью мемуары Ивана Путилина, возглавлявшего при Александре II и Александре III Санкт-Петербургский уголовный розыск. Автор описывал только реальные случаи из своей богатой практики. Однажды Путилину пришлось искать опасного преступника, и он решил подослать к его подруге своего агента. Автор описывает, как ему удалось осуществить эту операцию. «В подвальном помещении дома де Роберти близ Сенной площади, – пишет Путилин, – держал квартиру, состоящую из одной комнаты и кухни, отставной фельдфебель Горупенко. Сам Горупенко с женой и четырьмя детьми ютился в комнате, а кухню отдавал под углы квартирантам. Таких квартирантов в кухне, на пространстве пяти квадратных сажень, проживало до восьми человек. Теперь же по случаю уже летнего времени их было лишь четверо: официант из трактира «Бавария», безместный повар-пьяница, хромой нищий и крестьянская девушка, занимавшаяся поденной стиркой белья до приискания себе постоянного места. К этой-то компании квартирантов присоединилась одна из моих «агентш», и агентш опытных, некая Федосова, выдававшая себя за работницу на папиросной фабрике Жукова, где она действительно работала раньше, до своего выхода замуж» (Путилин И.Д. Записки начальника Санкт-Петербургского сыска. – М., изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. стр. 182».

Благодаря полученным агентурным сведениям, Путилину удалось поймать опасного разбойника. Но в этой истории нас интересует другое. Согласно описанию автором места действия, на кухне площадью около двадцати пяти квадратных метров проживали до восьми человек, а в примыкавшей к ней комнате ютились еще шестеро. Но даже этим жителям каморок завидовали обитатели ночлежек, где нары громоздились друг над другом и никаких перегородок не существовало.

В то время происходило массовое переселение крестьян из деревень в города, где они устраивались работать на фабрике. При каждом крупном предприятии строили угрюмые здания-казармы, где зачастую одну комнату снимали сразу несколько семей, отгораживаясь друг от друга занавесками. Не у каждого была собственная кровать, и рабочий, уходивший в ночную смену, оставлял кровать приятелю, пришедшему с дневной. Такая кровать ни днем, ни ночью не пустовала.

Убогое жилище, скудное питание, грошовое жалование и отсутствие защиты от произвола хозяина делали антагонизм между рабочими и фабрикантами таким же острым, как между помещиками и крестьянами. В пятидесятые годы XX века в Нью-Йорке была издана книга воспоминаний бывшего министра земледелия России А.Н. Наумова. В ней он описал свое посещение виллы фабриканта фарфора А.Г. Кузнецова в Крыму. Трудно себе представить, пишет Наумов, что-либо более богатое и прекрасное, чем крымский Форос с его дивным парком, лужайками, розариями, причудливыми тропическими растениями, огромными клумбами пахучих цветов, разбросанными там и сям прудами, искусственными протоками в извилистых берегах с переброшенными через них легкими мостиками. Этот рай на земле создал для себя Кузнецов, на предприятиях которого рабочий получал в среднем 42 копейки за 14-часовой рабочий день. Когда Наумов поинтересовался у хозяина, во сколько ему обошелся парк, Кузнецов ответил: «Во столько, во сколько сложится сумма всех радужных сторублевых кредиток, если устлать ими всю поверхность этого сада».