Страница 13 из 15
— Мишель, в самом деле, он был пьян, он не хотел ничего дурного… Неужели станешь ты рисковать своей жизнью… Мишель, что если я уговорю его извиниться, да и плюнем на все, поедем в ресторацию…
— Жорж, тебе, право, стоит больше беспокоиться об нем, а не обо мне. Я не стану убивать мерзавца, обещаю тебе. Отстрелю ему полуха, чтоб напугался да не болтал впредь… Я ведь не сержусь на него больше — просто поучу дурака уму-разуму.
— Мне плевать на него, однако он может застрелить тебя, пуля дура… Доктор наш горький пьяница, посмотри, руки дрожат. Ежели что, какая с него помощь…
— Ну, стало быть, такова судьба моя, ничего не попишешь. Я не оставлю безутешной вдовы и сирот, а вы выпьете за упокой души моей… Однако ж ты рано меня хоронишь, дружище Олецкий, ступай, уж время.
Наконец прозвучало роковое «Сходитесь!», и вслед за тем громыхнули оба выстрела, слившись в один.
Грамов кричал как заяц, белая его рубашка была залита кровью: Гаранин, отменный стрелок, снес ему нижние полуха, как и обещал. Сам он, однако, был также ранен, хотя и устоял на ногах. Полковой врач бросился к нему. Осмотрев Гаранина, заключил он, что рана пустяковая: пуля лишь задела бок и опасности для жизни не сулит.
Оба противника не высказали желания продолжать дуэль до смертельного исхода. Грамов пролепетал нечто вроде извинительных слов, и все закончилось.
С исходом дня неопасная по первой видимости рана штаб-ротмистра, увы, воспалилась, а затем у него сделался сильный жар. Когда раненый впал в беспамятство, и бесполезный полковой врач, явившись в подпитии, лишь сокрушенно сослался на божью волю, поручик Олецкий, бывший при товарище неотлучно, впал в лихорадочное беспокойство. Он разрывался между своей клятвой молчать о поединке перед посторонними и желанием сообщить баронессе о том, что Гаранин при смерти.
Как и все вокруг, он видел, что она отличала его друга, понимал, что она и была причиною дуэли. Романтический юноша, он не видел доказательств романа меж ними, но воображал, как красавица скорбно прольет слезинку у постели умирающего рыцаря. И он решился…
15.
На известие его о прискорбном происшествии ответ был вовсе не такой, как он ожидал. Не лишилась она чувств, не стала ронять слезы, не затуманилась печалью, а завопила страшным голосом, чтоб закладывали ехать, отправила тут же Марфушу за своим лекарем и, как была, в домашнем платье, помчалась на квартиру Гаранина.
По дороге отослала она поручика за льдом, приехав, велела денщику нести воды и уксусу — словом, держалась крайне неизящно. Далее явила она себя и вовсе как маркитантка какая-нибудь: вид и запах крови не испугал ее, не выказано было ни сочувствия, ни скорби, одна лишь вульгарная деловитость. Все это несколько повредило баронессе в глазах Олецкого.
Приехавший тут же лекарь похвалил ее за предпринятые попытки сбить жар, велел почаще менять уксусные компрессы, обкладывать раненого льдом да обтирать холодною водой. Оставив мазь, кою следовало наносить на рану, эскулап удалился, взяв за услуги немалую сумму.
Несмотря на робкое замечание поручика о том, что оставаться до утра в доме офицера даме неприлично, Анна Павловна провела у постели раненого всю ночь.
— Я, Георгий Андреевич, дочь боевого генерала, приходилось мне выхаживать папеньку… в ранах я разбираюсь получше денщика. Ступайте, Бога ради, домой, вы только мешаете здесь… Стойте! — внезапно пришло ей на ум. — Отвечайте мне немедленно, что случилось тут, кто это сделал?!
И поручик отчего-то стал послушно рассказывать про Грамова. Анна Павловна ни о каком Грамове понятия не имела и осерчала еще пуще. Памятуя строгий приказ Гаранина о ней самой не упоминать, Олецкий сказал, что-де, поссорились офицеры за игрою в карты, да и вот, дошло до стрельбы…
— Карты! Пьянство! Дуэль! Как могли вы, его друг, допустить до этого?!
Хотелось бы мне видеть, как я мог не допустить до этого, подумал про себя поручик, но благоразумно промолчал. Будучи отчитан и отпущен, отправился он восвояси, удивляясь, как мог он быть страстно влюблен в такую прозаическую особу.
Комментарий к
Условия дуэли те же, что у Пушкина с Дантесом
========== Часть 9 ==========
16.
Ныне же, любезный мой читатель, потребно нам сызнова воротиться в день вчерашний, тот самый роковой день, в который затеяна была дуэль, имевшая столь значительные последствия.
Итак, когда Гаранин еще только собирался пойти к приятелю своему на игру в вист, Анну Павловну как раз посетил венгерский князь Э., о коем сплетничал Грамов.
Дипломатическая персона явилась в невероятном блеске; дивный лазоревый длиннополый сюртук и в Париже произвел бы впечатление сильнейшее. О его панталонах сложить можно было поэму, а описать его галстук, прихотливо завязанный под накрахмаленным воротником, подпиравшим мужественный подбородок… ах, этого не в силах даже моя лира!
Баронесса была рассеянна и на его изящнейшие комплименты отвечала невпопад. Князь приписал это смущение своей неотразимости, и, кажется, напрасно. Во всяком случае, когда он с непринужденной грацией опустился на одно колено и сложил к ее ногам свое сердце и гордое имя древнего рода, красавица сперва выглядела озадаченной, а затем решительно отказала.
О, она прибавила все положенные утешения, говоря, что не собирается менять вдовье свое положение, что блеск европейских столиц вовсе не для нее, что в Петербурге найдет он несметное число прекраснейших девиц на выданье, гораздо более достойных такой высокой чести, и прочее, что обыкновенно говорят дамы, когда им наплевать на наши поруганные чувства.
Князь был весьма удивлен и не смог, увы, скрыть своего удивления. Казалось ему, что дело это шло вполне гладко. Он уж совсем было собрался осчастливить собою Анну Павловну и теперь выглядел изрядно разочарованным.
То ли оттого, что жил он широко, но давно уже в долг, и намеревался поправить дела свои с помощью богатой вдовы, то ли потому, что лелеял мысль появиться на венском балу с такою красавицей, — но с женитьбою на ней он совсем уж смирился — и тут, право, такой афронт! С обидою известил он ее, что сердце его отныне разбито навеки, — и говорил вполне искренне, верил, верил сам себе, когда говорил это! После прибавил уж веселее, что оставляет за собою право вечно иметь образ ее в душе, вечно надеяться, что она все же полюбит его когда-нибудь…
Засим они распрощались, и он удалился из ее дома, из ее города и из ее жизни навсегда, оставив после себя лишь аромат модных в этом сезоне французских духов.
Когда князь вышел, она на миг вообразила себя под руку с ним, входящей в громадную залу, с сотней скользящих по паркету пар… представила музыку, свет хрустальных люстр, светские разговоры, чей-то смех… и отбросила эту картину без всякого сожаления.
А на следующий вечер явился к ней поручик Олецкий с ужасным известием.
17.
Выпроводив несносного поручика, который только мешался под ногами, они вдвоем с денщиком протерли раненого уксусом, обложили льдом, нанесли мазь, что оставил доктор, и только тогда позволила она себе вздохнуть, опустившись в кресло у его кровати. Денщик мялся рядом и сокрушенно жаловался:
— Ить всю войну прошли, только сабелькой разок и угостили, а таперича, эх-х-х… И кто, кто? Поручик, чтоб его… Это что ж такое, от своих-то и претерпеть, это что ж деется, а? Да что ж я матушке его теперь скажу…
— Трофим, ступай, поспи, а я пока посижу с ним. Ступай-ступай, я разбужу, коли что.
Она только теперь осознала, что может потерять его, потерять навсегда. Ужас и отчаяние охватили ее, когда все, от нее зависящее, было сделано, и ныне следовало уповать лишь на Бога и железное здоровье молодого человека.
Как мелки показались ей все обиды, как нелепы все недоразумения последних дней, что оттолкнули их друг от друга! Как досадовала она на себя, что не явилась раньше, не помешала этой глупой дуэли, не уговорила его. Он, всегда такой сдержанный… чем мог так оскорбить его этот проклятый Грамов, что рискнул он своей жизнью, жизнью, что так дорога ей?