Страница 11 из 15
В защиту штаб-ротмистра следует сказать, что есть такие люди, которые расцветают, будто цветы, на особенной только почве. Могут они быть умны и даже остроумны с одним только собеседником, сосредоточившись лишь на нем. Им потребны обстоятельства привычные, чтобы проявить себя. К таким принадлежал и Гаранин. В большой и шумной компании, особенно людей ему новых, малознакомых, он не то чтобы тушевался, а предпочитал отходить в сторону, уступая место более говорливым собеседникам.
Пикироваться же и соревноваться в остроумии, с тем чтобы привлечь внимание дамы, он не умел, да и не желал вовсе.
Князь же, напротив, питался каждым взглядом, каждым словом в свою сторону и отличался умением весьма ловко вести общую беседу, к вящей радости губернских дам. В его присутствии каждый думал: ах, уж коли ко мне обращается столь блистательная европейская персона, видно, не последний и я человек! Все приободрилось, подтянулось, задышало и пошло в пляс.
А наш штаб-ротмистр все откладывал объяснение, должное решить судьбу его.
Наконец он назначил его себе на последний в сезоне бал — радость еще раз держать ее в своих объятиях он не мог упустить, на это не хватало его душевных сил.
Однако, на бале венгерский князь снова всецело завладел вниманием Анны Павловны, так что было к ней не подступиться: то кружил ее в вальсе, то укутывал галантно шалью, шепча что-то на ушко, — и она смеялась! Смеялась! Запыхавшись после мазурки, поглядела она счастливыми глазами на своего верного друга и призналась:
— Князь — это просто какой-то бриллиант! Мне в жизни не было так весело!
— Уж не влюблены ли вы в него? — улыбаясь помертвелыми губами, осведомился штаб-ротмистр. Права ревновать у него не было, только кто ж в силах думать о таких вещах, когда на глазах рушится вся жизнь, все хрупкое счастье?
И она, эта несносно прямолинейная женщина, серьезно задумалась на минуту и ответила рассеянно:
— Вы полагаете? — невольно усугубив его страдания тысячекратно. Итак, все было ясно и без слов. Граф едва дождался конца бала, чтобы не возбуждать еще более злорадство недоброжелателей, и откланялся, стараясь выглядеть не мрачнее обыкновенного.
Смотреть на нее было одновременно мучительно больно и сладостно. Коль скоро она счастлива, размышлял он дорогою, надо отойти и не мешать ее заслуженному счастию. Он терзался и корил себя за те пустые надежды, которым позволил взрасти вопреки здравому смыслу. Как могло быть иначе? Она молода, красива — должен был явиться достойный ее кавалер… А он — что ж, он будет продолжать жить, как жил до нее.
Анна Павловна, возбужденная и веселая после бала, явилась к себе под утро.
Проходя через лакейскую, увидела она, как отскочили друг от друга денщик Гаранина и горничная ее, Марфуша, что вели меж собой какую-то оживленную беседу.
— У тебя что же, с ним… любовь? — не найдя другого слова, вопросила Анна Павловна, пока горничная расчесывала ее перед сном.
— Известно, барыня… конхвекты подарили. Ленту вот… — томно ответила девушка и показала красную ленту в косе.
Баронесса почувствовала себя обязанной сделать внушение.
— Только ты же смотри, Марфуша, … — начала она осторожно, не зная, как подойти к главному.
— Нешто ж я не понимаю, барыня, — успокоила ее догадливая горничная. — Мы себя завсегда блюдем.
13.
Весь свет с жадным любопытством пытался увидеть меж троими любовную драму, однако невозмутимость Гаранина не давала к тому повода. Самые злые языки заключили, что ему дали отставку, предпочтя князя, да на том и исчерпали свое воображение.
Гаранин же, с того последнего бала перестал бывать у нее, отписываясь занятостью по службе. Как видим, он уступил поле боя сопернику, даже не предприняв попытки побороться, — как не по-гусарски!
Анна Павловна заметила отсутствие его почти сразу же и впала по этому случаю в прискорбную меланхолию. Поминутно приходил он ей на ум — то хотелось ей слышать его мнение о новых стихах модного поэта, то обсудить с ним свои мечты о льняной фабрике… но самое главное — его постоянного присутствия рядом, сообщавшего всей жизни ее такую теплоту, надежность, спокойствие, — вот чего не хватало ей!
Поначалу верила она в его занятость и терпеливо ждала, затем уж догадалась, что он, видно, дуется, и принялась вспоминать, какая могла быть тому причина.
Не найдя в себе ничего существенного, затронула она вопрос этот при Амалии Карловне.
— Ума не приложу, отчего пропал штаб-ротмистр, совсем не показывается у меня. Чем могла я обидеть его?
Та поглядела на нее как на несмышленое дитя.
— Так ты уж реши, матушка, кто тебе нужен, тот ли, этот ли… А то доперебираешься — и вертопрах улетит, поминай как звали, и достойного-то человека от себя оттолкнешь.
Как видно, лоск европейской персоны со временем несколько потускнел в глазах губернаторши.
Сие мимолетное замечание открыло для баронессы неожиданный вид всего дела. Возможно ли было, чтоб Гаранин… ревновал?!
Да она же столько раз пыталась вовлечь его в общество князя, давала этому несносному человеку возможность проявить себя, показать остроту ума, и ученость, и манеры!
Вдруг некстати припомнилось ей происшествие в Италии: бродячие комедианты принуждали исхудавшего ручного льва прыгать через обруч на потеху толпе на рыночной площади…
И она устыдилась своей суетности, своего тщеславия… Ей стало ясно, что собиралась она угостить князя экзотическим блюдом — образованным гусарским офицером — да Михаил Петрович не стал прыгать через обруч.
Тут припомнила баронесса и их последний разговор — он спросил, уж не влюблена ли она, и она задумалась! Ах, она и вправду задумалась — не любовь ли это, это пьянящее чувство веселья, легкости, будто после бокала шампанского, что охватывало ее в присутствии князя? Любовь ли — это веселое, радостное, праздничное оживление всех чувств? Ей стало все ясно: он решил, что не станет мешать им, с его-то благородством, с его тактом!
Это не была ревность того пошлого толка, что вообразила себе бедная простая душа Амалия Карловна. Ведь граф вовсе не влюблен в нее. Анна Павловна придирчиво вспомнила все знаки внимания, все поведение его по отношению к ней — и могла приписать ему вежливость, сочувствие, дружеское расположение… но ни капли любовного волнения, ни малейших признаков нежных чувств… всегда абсолютная сдержанность и внешняя холодность. Даже ее лицо — на него одного оно не оказывало никакого воздействия!
Ей стало досадно, хотя она помнила, что как раз это обстоятельство и привлекло ее к нему, заставило открыться, довериться.
Сама она вовсе не была влюблена в него, о нет, нисколько! А только отчего-то стало ей обидно, что он в нее не влюблен. Отчего-то вдруг, ни с того ни с сего, стало ей непременно нужно, чтоб он был в нее влюблен. Зачем, к чему — кто знает душу женщины? Мы не беремся приоткрывать завесы над сиими тайнами мироздания.
Ей пришло на ум, что он мог иметь какой-нибудь тайный роман, вовсе не посвящая ее в свои обстоятельства.
Пристрастно поглядела она на него и с этой стороны. Припомнила, как заметил он, что голос старшей Кутецкой недурен… Нет, не то, не то! Вообразила себе пышную дородную купчиху Агееву… Не может быть!
Как вышло так, что она, все время будучи рядом с ним и посвятив его во все свои переживания, так мало знает о его чувствах, его частной жизни?
Затем она даже озлилась — выходило, что она бегает за ним, пишет ему, зазывает к себе, а их сиятельство на то и глаз не кажет! Она прекратила письма, но уже через несколько дней впала в такую тоску, что даже ежедневные визиты австрийского вельможи не могли разогнать ее.
Одним вечером она даже решилась исподволь узнать о нем у своей Марфуши, дружной с денщиком графа:
— А что, Марфуша, не знаешь, граф Михаил Петрович… здоров ли?
— Михаил-то Петрович? Все пьют с офицерами. Каженный день в карты играют да пьют.
— Подумать только… А что, и дамы у них там… бывают?