Страница 15 из 21
— «У мужчины широкая грудь и узкие бедра, а разумения больше, нежели у женщины, ибо у женщин, наоборот, грудь узка, а бедра широки, и потому женщинам надлежит сидеть дома, не возбуждаться, заниматься хозяйством, рожать и взращивать детей», — Катарина процитировала по памяти высказывание собеседника, изложенное в одном из его сочинений. — Как верно прозрели вы своим гениальным умом саму суть положения вещей! Мне, грешнице, Господь не дал еще ребенка, так что я, по мере сил, помогаю моему мужу распространять вашу мудрость и в этом вижу свое скромное предназначение.
Эти смиренные слова, казалось, нашли отклик в душе знаменитого богослова. Почудились ли ему лукавые огоньки в глазах женщины? Он пригляделся к ней повнимательнее: ладная фигурка в темном платье, нежная шея над снежно-белым воротником…
— Ты читала мои сочинения?
— Все читали их, господин Лютер, все только о них и говорят.
— И что понравилось тебе более всего?
— Мне понравилось, как вы написали о призвании. О том, что не обязательно непременно идти в монастырь или вообще молиться, чтобы быть угодным Богу. О том, что это Господь вложил в нас тот или иной талант, и следуя ему, трудясь на совесть, мы выполняем Его волю, следуем Его призванию. Я и сама всегда так думала, простите меня за дерзость, господин Лютер.
Возможно ли, что она умнее, чем ему сперва показалось? Но он все же не дал уговорить себя так быстро:
— И чем же вы лучше остальных печатников?
— Тем, что только мы сможем уговорить иллюстрировать вашу Библию самого Лукаса Кранаха, — выложила она решающий козырь.
Какой очаровательный блеф, невольно восхитился он. Ей невдомек, что мы с Лукасом давние друзья, и он давным-давно пообещал мне иллюстрировать мой труд.
— Кажется, ходили слухи, что Кранах пишет свой новый шедевр, Юдифь, с жены какого-то печатника. Уж не с тебя ли?
— Точно так, господин Лютер. Надеюсь, я не нарушила этим правила приличия и скромности. Я полагаю, Юдифь, как библейская фигура…
— Юдифь — лишь метафора, — важно перебил богослов. — Эта картина олицетворяет триумф Реформации над папизмом, чья голова непременно будет отсечена от оздоровляющейся веры истинного христианства.
Ну надо же, подумала Катарина, а мне лицемерный развратник говорил совсем иное. Вот и верь после этого мужчинам, даже великим художникам!
Она с жаром воскликнула:
— О, я жизнь готова положить на то, чтобы ваши мысли достигли возможно большего числа людей!
И добавила с кажущейся небрежностью:
— Кроме того, мы сможем обеспечить куда более многочисленные тиражи — мы печатаем намного быстрее, чем мастер Рау, с вашего позволения. Неловко говорить с таким величайшим гением, как вы, о гонорарах, но они, по нашим расчетам, превысят предыдущие раз в десять за страницу текста…
Она подняла на него чистые глаза и с удовлетворением увидела, как у величайшего гения изумленно приоткрывается рот. Итак, вопрос был решен, Катарина, с ликующим сердцем, откланялась и, чуть ли не пританцовывая, направилась в свою мастерскую.
***
Успех был невероятным. Неслыханный тираж в пять тысяч экземпляров разошелся за две недели, и его постоянно допечатывали. Казалось, что каждый горожанин, крестьянин, даже каждая женщина — все хотели иметь собственный экземпляр новой Библии. Книгу перечитывали от корки до корки, учили наизусть, дарили друг другу, рассылали знакомым и родственникам. Поток денег обогатил их всех — и Лоттеров, и Хайнца, и работников, которых теперь было уже несколько дюжин. О Лоттерах стало известно во всем христианском мире — об отце и сыне, разумеется. А жена ремесленника… кого она может интересовать?
***
Тоска навалилась неожиданно — в тот момент, когда жизнь, казалось, наконец наладилась, деньги текли рекой, муж не докучал, а любимые книги заполняли время. Возможно, она вползла в душу со смертью Клитемнестры: та просто осела на пол, схватившись за сердце, и через мгновение была мертва. Оставшись без единственного, по-настоящему близкого человека, Катарина стала ощущать несвойственное ей уныние.
И это все? — спрашивала она себя, покупая очередной отрез парчи на платье, — для этого родилась я на свет? Выпустить первую немецкую Библию — сделать большего не может ни один печатник. Я достигла своего потолка. Впереди лишь все та же работа, все тот же бедный Ульрих… сначала я потолстею, потом покроюсь морщинами, а потом умру. Наши книги будут жить дольше меня — но все увидят на них клеймо Лоттеров, а мое имя останется неизвестным. Никто не узнает, что жила на свете Селина — женщина без счастья, без любви… А ведь я еще так молода.
И вдруг, посреди толпы на рыночной площади, она почувствовала на себе чей-то особенный взгляд.
Комментарий к Ремесленник или Брак по расчету
Возникновение мануфактур в борьбе с цехами происходило примерно так, как это описано. Рау, отец и сын Лоттеры – исторические личности, только реального сына Лоттера, как и отца, звали Мельхиором, и о его умственной отсталости ничего не известно. Вот популярный листок тех лет с карикатурой на Папу Римского: https://www.bibelwissenschaft.de/fileadmin/buh_bibelmodul/media/wirelex/image/Karikatur%208.jpg
Лоттер-младший действительно арендовал мастерскую у Кранаха. В 1522 году он напечатал первую немецкую Библию Мартина Лютера с иллюстрациями Лукаса Кранаха, вот такую: https://www.bibelausstellung.de/itm—NAVI_1072_1803_47606293_img2.jpg.
Великий художник Лукас Кранах (Старший) действительно являлся бургомистром города Виттенберга и был одержим темой Юдифи с головой Олоферна. Портрет Селины история не сохранила))), зато вот картина того же художника с другой моделью:
http://izbra
Упомянутая цитата и в самом деле принадлежит Лютеру; в описываемые годы он действительно дружил с Кранахом и выглядел примерно так: https://img-fotki.yandex.ru/get/196534/110285030.4d/0_11ab67_71d82c9f_XXL.jpg
========== Снова Рыцарь или Истинная любовь ==========
Это был он, ее рыцарь, снова в черном. Они пристально смотрели друг на друга издалека, и уже поздно было делать вид, что она не узнала его. Селина почувствовала знакомый толчок в сердце и поняла — сейчас опять меняется ее жизнь, меняется навсегда.
Она подала ему знак, надеясь, что он поймет, и стремительно пошла прочь с площади, подальше от людских глаз. Сердце ее колотилось как бешеное. Она в руках этого человека. Выдаст ли он ее? Обвинит ли в краже, в присвоении чужого имени, в колдовстве?
Задыхаясь, она дожидалась его в узком закоулке, куда выходили лишь глухие стены домов. Ей достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять — нет, не выдаст. В его взгляде было что-то, чего она не ждала. Он смотрел… с теплотой. Она уже позабыла, как это бывает.
Медленно подошел ближе. Какой же он высокий. Почти не изменился. Надо же, а ведь она была уверена, что забыла его лицо. Не то чтобы она думала о нем все эти годы — ну уж нет. Но иногда ей приходило в голову: а что если бы она не удрала от него тогда? Теперь не узнаешь…
— Зачем ты удрала тогда? — его слова прозвучали как отражение ее мыслей, и Селине стало зябко. Она криво улыбнулась и пожала плечами. Обиделась, что ты, взяв мою девственность, заговорил о другой? Как глупо это прозвучало бы.
— Я искал тебя тогда, долго искал. Но ты как сквозь землю провалилась.
Оба чувствовали неловкость и не могли найти верного тона. С одной стороны, близкие знакомые, куда уж ближе-то. С другой — совсем чужие люди, столько лет прошло.