Страница 17 из 30
Но прошли годы, и монумент пошел в размол, как сказал бы устами своего героя один их моих любимых писателей, печальный мудрец, эстонец Энн Ветемаа…
И виноваты в том не кто-то посторонний.
Виноват один лишь я – выпросив у судьбы бездну задатков, я неверно заказал эпоху их приложения: родился то ли слишком рано, то ли чересчур поздно, но никак не в нужное время.
* * *
Хотя некоторые умные люди считают, что причина другая – ее еще в XIX веке указал величайший русский поэт (который был эфиопом):
Чорт догадал меня родиться в россии с умом и талантом…
Обо всем этом можно говорить долго, нудно и неконструктивно.
5
Но когда по какой-то косвенной причине я вдруг открываю свой синий диплом и вижу след помады – оставшийся с прошлого века, потерявший запах, поблекший и выветрившийся сам по себе за эти годы до такой степени, что на заставке к этому мемуару мне пришлось выделить его Фотошопом – когда я открываю ту книжицу и вижу этот след…
То испытываю двоякое ощущение.
С одной стороны, вся моя жизнь – это всего лишь старый след чужой помады (мною на вкус не попробованной!) на моем старом дипломе (оказавшемся мне не нужным!).
* * *
А с другой…
Я беру в руки этот старый диплом, отмеченный помадой – и вспоминаю тот день и тот троллейбус – и ее, ехавшую рядом со мной по последнему маршруту от Тверского бульвара до улицы Добролюбова.
Я не помню, из какого она была города, не помню ее фамилии, даже ее имени, я не узнал бы ее сегодня, сядь она через стол от меня.
Я не имею понятия, кто узнал вкус той самой помады, равно как узнал ли его хотя бы кто-нибудь.
Я не знаю ее судьбы.
* * *
Не знаю, ведет ли она в издательстве ЭКСМО серии психологических триллеров, как другая моя сокурсница – Аня, с которой на протяжении двух сессий у меня был роман, оставивший приятные воспоминания на всю жизнь.
Или владеет собственным издательством – как Анжелика, красивая, словно кукла Барби, и такая же глупая.
Пользуется ли она заслуженным уважением, достойным действительно талантливого поэта, в родном городе – как Лиза, чьими ножками в черном эластике мы любовались всем курсом все пять лет.
Или без всяких проблем стала москвичкой благодаря квартире, купленной ей родителями – как Ирина, бюстом которой с одного удара можно было бы не только доломать Царь-колокол, но и разнести в пух до сих пор невредимую Царь-пушку.
А может, она вышла замуж и стала счастливой матерью нескольких детей – как другая Ирина, коренная москвичка с благородной фамилией, с которой однажды целую ночь соловей нам насвистывал (в Переделкинской квартире Ирины предыдущей, когда владелица жилья спала в комнате, а мы уединились на кухне: философствовали, выпили килограмм хозяйского кофе, а утром разъехались, сонные как сурки – я в общежитие спать, она на работу, в редакцию порнографической газеты «СПИД-инфо»).
И не пропала ли она вообще в полном тумане неизвестности – как Лена, вице-королева I Всесоюзного конкурса красоты, девушка замечательная со всех точек зрения…
…Где они все? в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих…
И опять ко мне пришло не то.
* * *
Ничего они не ищут – давно нашли, каждая свое. Земная женщина куда практичнее возвышенного мужчины.
Это я, как мальчишка, до сих пор чего-то ищу, строю новые замыслы, до сих пор пишу новые произведения, замахнувшись на такую высоту мыслей и чувств, что самому страшно посмотреть вниз.
Продолжаю разбрасывать камни в том возрасте, когда средний человек разбрасывает уже только навоз на грядках своего огорода…
* * *
(Хотя СРЕДНИЙ всю жизнь разбрасывает именно НАВОЗ, не тяготясь рефлексиями об адекватности своего бытия!)
* * *
Но все-таки разбрасываю, пишу, вспоминаю.
* * *
И, мне начинает казаться, что в моей жизни все-таки что-то БЫЛО.
И находки и даже дары.
И вкус помады – тоже.
* * *
И от всего сердца благодарю своего не сокурсника, но друга Виктора Винчела, своим рассказом «Двух прыжков через ров не бывает» сорвавшего во мне лавину воспоминаний, которая и побудила меня написать все это.
Девушка с печи №7
Девушка была недевушкой.
И звали ее не Анжеликой.
(Анжелика была моей сокурсницей; эта училась позже: когда я получал диплом, она сдавала свою первую весеннюю сессию.)
Звали ее…
Тем именем, которое у невежественного человека ассоциируется с банкой консервированных огурцов из супермаркета, а у вежественного – со впадиной суши, заполненной соленой водой (изолированной, соединяющейся с другой такой же впадиной или выходящей в Мировой океан).
А фамилия ее была интернациональной, поскольку происходила от профессии древней и востребованной.
(Если вы подумали сейчас о древнейшей, то мне за вас стыдно.)
Поскольку немкой она носила бы фамилию Muller, англичанкой – Miller, француженкой (я полагаю) – Moulin, а латышкой уж точно была бы Мельникайте.
Лет ей было около 25 (мне самому в тот год грозило исполниться 35).
У нее были чистые детские глаза, тихое лицо, молочно-белая кожа, льняные на вид и шелковые на ощупь волосы (мама ее была эстонкой), ненавязчивая грудь и большая уютная попа (полагаю – теплая, как печь).
Подчеркиваю сразу: всего лишь полагаю!
(Впрочем, ассоциация с печью возникает у меня лишь сегодня по причине, которая прояснится позже.)
Происходила она не из Прибалтики, а из того южного города, где произошло незначительное по масштабам II Мировой войны, но значимое для каждого отдельного солдата сражение, которое впоследствии стало эпохально-символическим для последних десяти лет застойного периода СССР, породив невыразительную книгу и очень хорошую песню.
Несмотря на очень зрелую фигуру, она создавала впечатление существа, нуждающегося и в ласке и в защите.
Прибегая к привычному языку образов, скажу так. Без всякой связи она ассоциировалась у меня с героиней рассказа «Кроткая». Тихой простой девушкой, которая не вынесла унижений со стороны мужа и покончила с собой. Выбросилась из окна, прижав к груди икону – чтобы бог простил грех и не отвернулся от нее на том свете. Это произведение мне кажется сильнейшим во всем наследии Федор Михайловича Достоевского – на мой взгляд, он куда пронзительнее и «Братьев Карамазовых» и «Преступления и наказания» и всего прочего тем более.
Хотя выбрасываться она ниоткуда не собиралась.
1
Впервые я обратил на девушку внимание в коридорах нашего заочного отделения: она попадалась мне на глаза то здесь, то там, и всегда у какого-нибудь расписания или перед доской объявлений возле учебной части.
Сначала я думал, что она изучает какую-то важную для себя информацию; в руках она держала блокнот – как мне казалось, всегда один и тот же.
Но однажды, уходя на свою пару, я увидел ее перед расписанием нашего курса, а выйдя из аудитории, обнаружил ее там же и в той же позе и с тем же маленьким блокнотиком в руках. И понял, что она просто поэтесса (практически все девушки и женщины заочного отделения были именно поэтессами; на нашем курсе только моя неземная любовь Аня Дубчак была прозаиком – остальные оставались поэтессами, не считая критиков). И что если Высоцкому для вдохновения нужно было видеть перед собой кусочек пустой стены, то этой беленькой тихой девушке требовался какой-то текст, неважно какой.