Страница 18 из 30
Потом я увидел ее в общежитии – между турникетом вахтера и входным предбанником, где стоял стандартный ряд кресел для гостей.
Это грязненькое фойе было своего рода чистилищем сомнительного рая: несмотря на атмосферу чудовищного разврата, дрожащую сразу за турникетом, пройти через него постороннему человеку можно было лишь отсидев неопределенное время перед вахтером в ожидании, пока не появится сердобольный человек с пропуском, возвращающийся в свое временное жилье, пока он пройдет по этажам в поисках указанной комнаты, а потом еще и пока нужный человек соизволит бросить свои неотложные дела и спуститься за нежданным визитером. Примерно так, как происходит сейчас в любом отделе полиции, но при отсутствии мобильной связи.
У девушки, разумеется, пропуск имелся, да и одета она была по-домашнему: не в джинсы, как большинство особ женского пола, а во фланелевое домашнее платье с голубыми разводами (очень шедшее к ее светлым волосам) и отделанную серым кантом черную кофту с накладными карманчиками – без пуговиц, с запАхом и перехваченную пояском. Она производила впечатление только что спустившейся к доске объявлений, чтобы прочитать нечто новое или поискать телеграмму для себя. Ведь в те времена средством экстренной связи служили именно телеграммы, которые почтальоны без слов прикрепляли кнопками. Но доска была пуста, единственным текстом на ней остались красные буквы, оповещающие непонятливых о том, что это именно доска и именно объявлений – а она стояла и стояла. В той же позе, что в институте и с тем же сереньким блокнотиком, и рассматривала белую пустоту – теперь уже в точности как Высоцкий! – только ничего не писала.
(Спустя без малого двадцать пять лет воспоминание именно об этой девушке, стоявшей перед пустой доской, на которой не имелось объявлений – совместно с моей фотографией 2007 года с девочкой лет 14-ти, недвижно смотрящую в морскую даль на побережье Алании – послужило толчком к написанию этапного романа «Девочка у моря». Хотя с первого взгляда было ясно, что девочкой эта девушка не была.)
Позже, познакомившись с нею, я узнал факты, которые могли служить причиной ее странных состояний.
Будучи молодой с виду, она уже была вдовой, потеряв в мотоциклетной катастрофе мужа и ребенка, и у нее самой еще плохо сгибалась левая рука…
* * *
Имя девушки я узнал раньше, нежели мы познакомились лично.
Тому послужил ее сокурсник, сермяжный поэт лет сорока – восходящая звезда и общепризнанное будущее русской изящной словесности.
Вечно пьяный кривоногий коротышка с фигурой шимпанзе.
Известный всем как «Дровосек».
Не из-за мирской своей профессии, а после одного вечера, когда он поставил на уши все общежитие.
Полностью неадекватный стихотворец в течение нескольких часов бегал вверх и вниз по этажам нашего вертепа с невесть откуда раздобытым топором. Гонялся за собственной тенью, но не оставлял внимания всех попадавшихся на глаза: метался, словно эхо прошедшей войны. И, вероятно, все кончилось бы не смешно, не встань на пути героя сладкая парочка. Два третьекурсника, два нежных друга – два всем известных прозаика-гомосексуалиста. Активный бритый и пассивный бородатый – классификацию привожу авторитетно, поскольку однажды имел грех, на пару дней нарушил идиллию, будучи подселен третьим в их комнату по причине отсутствия свободных.
Бритый выдернул занесенный топор, бородатый ударил поэта поддых, потом уже не помню который взял его за шкирку и вернул не в лоно Святой церкви, а в его собственную за… замусоренную комнату.
Этот паскудный Дровосек вечерами бегал вдоль нашего заочного этажа, пинал все двери подряд (по причине пропитой памяти) и орал:
– ХХХХХка!… Сука, ****, *** ***, ***, ***, ***, *** !.. Где ты там – выходи, я тебя *** хочу!!!
(Поясню, что «Х» стоят вместо букв ее имени, а знаки «***» обозначают ненорматив.)
Я считал, что похотливый пиит швыряет эпитеты и изъявляет желания безосновательно.
Просто приличные женщины в нашей клоаке всегда жили по двое, а по одной селились именно те, которых он аттестовал непечатно.
А эта девушка была одна – наверное, еще не отошла от своей жизненной трагедии и тяготилась любым обществом.
Ведь даже имея (как я узнал впоследствии) радушную московскую тетку, она предпочитала жить в смрадном одиночестве нашей «литобщаги» – именно так мы именовали между собой притон муз, пьянства и разврата, на время соединявший всех нас.
Но так или иначе, косорылый стихотворила из лесотундры позволил мне узнать ее имя.
А вот познакомились мы при обстоятельствах почти романтических.
2
В тот вечер в моей…
Именно в моей, поскольку в преддверии выпуска институтское начальство селило нас поодиночке для комфорта, необходимого при подготовке к госэкзаменам и защите диплома. Словно никто не имел понятия о том, что в условиях совместного проживания здоровых мужчин и нормальных женщин этот комфорт будет использован для занятий совсем иного рода…
В моей комнате, украшенной мною для нормальной жизни всеми средствами, собралась теплая компания.
Несколько граждан мира.
Своим присутствием говорящих без слов о том, что для людей искусства нет и не может быть национальных различий, откуда бы они ни собрались.
Это был истинный цвет нашего курса.
Их стоит вспомнить по отдельности.
* * *
Саша Ануфриев.
Драматург из Самары.
Тонкий умный художник.
Обладавший талантом демиурга, способного передать облик любого человека при помощи пары слов (причем не всегда непечатных!)
Невероятно вспыльчивый, но быстро отходящий.
Страстный любитель жизни во всех проявлениях.
Среднего роста, плечистый и крепкий – Казанова с профилем Бонапарта.
Человек, с которым можно было идти хоть в огонь, хоть в воду, хоть к чорту в зубы, хоть к незамужним актрисам из народного театра города Люберцы.
Человек с большой буквы, сыгравший ключевую роль в Литинститутском периоде моей жизни.
Мой ближайший и вернейший друг, с которым мы всегда селились вместе вплоть до последней сессии.
С которым вели диспуты о русской словесности, коим позавидовал бы великий Потебня. Например, однажды полдня валялись на койках по причине дождливого воскресенья и пытались прийти к согласию относительно того, как правильно образовать множественное число от слова, означающего нецензурную часть женского тела – точнее, какой должна быть вторая буква: «Ё» по аудиальной ассоциации со «звезда – звёзды», или «И» – по графической, хотя и непонятно с каким цензурным словом. И видели предмет дискуссии не шуточным, а вполне серьезным: сами себе мы казались зрелыми, но на самом-то деле были тогда молоды, как черти…
Мы вместе уезжали утром в институт, вместе сидели на занятиях, вместе оттуда сбегали, вместе гуляли, ходили в театры и знакомились там с женщинами.
Хотя по причине моего тогдашнего целомудрия Шура все-таки не взял меня с собой в общежитие института ВГИК. Он и сам вернулся оттуда ошарашенный; в сравнении с этим венерическим храмом любви наш лупанарий казался отделением института благородных девиц при католическом монастыре. Ведь у нас все это проходило кулуарно и вдали от чужих глаз, лишь мучимый томлением плоти Дровосек бегал по коридорам и орал, как ускользнувший от ветеринара кот – да и то лишь орал. А будущие светила Советского киноискусства жили в простоте древних греков. И любые приглянувшиеся друг другу люди в любой момент занимались любимым делом, даже не заперев дверь – всякому случайно вошедшему предлагалось сесть на соседнюю кровать и подождать, пока они насытят свои нервные окончания.