Страница 1 из 30
Всем, кто был рядом со мной
в те далекие и счастливые годы
« – Но я таки попытался!
– сказал Иаков, потирая разбитое колено.»
(Виктор Улин. Из ненаписанного)
Всему свое время, и время всякой вещи под небом,
– так говорил иудейский царь Соломон.
Время читать чужие мемуары и время писать свои,
– так скажу я, русский писатель Виктор Улин.
* * *
Впрочем, это самое время не все делает своевременно.
Ведь даже лучшая из лучших, главнейшая из всех мировая сущность -
ЖЕНСКАЯ ГРУДЬ
– достигает нужного размера слишком поздно.
А вовсе не тогда, когда того хочется обладательнице.
* * *
Жизнь катится чем дальше, тем быстрее.
Если в детстве невыносимо длинными казались минуты, в молодости приходилось считать дни, то с определенного момента уже годы свистят, как пули.
Но не у виска, а прямо в сердце.
Традиционно принято считать что желание писать собственные мемуары есть неосознанное предощущение конца.
Насчет последнего – покажет жизнь.
Но тем не менее сегодня, оглядываясь назад – только назад, поскольку вперед смотреть нет никакого смысла, а на настоящее давно закрыты глаза – оглядываясь назад, я понимаю, что в жизни моей было нечто достойное.
Достойное даже в наше время, лишенное авторитетов, знаний, самого понятия о культурном пласте, созданной предыдущими поколениями и предыдущими веками.
Мне повезло: я родился в культурной семье.
В раннем детстве мама читала мне вслух «Евгения Онегина» (которого мой дядя Сима вообще знал наизусть!).
Я никогда не читал фантастики; «Трех мушкетеров» с трудом одолел до половины и бросил от скуки – меня всегда влекло к себе что-то реальное.
И сейчас я понимаю, что жизнь не обделила меня знакомствами с интересными людьми.
Например, с Семеном Степановичем Гейченко – директором Пушкинского музея-заповедника в селе Михайловском Псковской области.
Или с академиком Чазовым – министром здравоохранения СССР, личным врачом Л.И. Брежнева…
О них, возможно, я тоже когда-нибудь напишу.
А здесь я собрал несколько мемуарных очерков об одном из лучших периодов своей жизни: учебы на заочном отделении Литературного института имени А.М. Горького Союза писателей СССР в Москве.
Мой друг Литинститутских времен, Самарский драматург и прозаик Александр Ануфриев, с которым я делился некоторыми отрывками в процессе создания книги, написал:
– Слушай, ты единственный из нас, кто это делает. Пусть хоть что-то от нас останется!
Надеюсь, что в самом деле останется хоть что-то.
Конечно, любой выпускник нашего уникального учебного заведения может написать мемуары, но все видят по-разному одно и то же явление.
И кроме того, хочется подчеркнуть один несомненный факт.
Сейчас общий уровень высшего образования в России снизился почти до нулевой отметки, ВУЗы все как один поименовались университетами (без осознания самого понятия «университет») и перешли на коммерческую основу. Возможность стать студентом и выпуститься по любой специальности зависит только от платежеспособности соискателя.
В наши годы Литинститут финансировался Союзом писателей СССР со всеми вытекающими требованиями. Учеба была бесплатной, студентами становились на основе строгого отбора по творческому конкурсу, да и все пять лет никто никого не тянул, за творческую несостоятельность безжалостно отчисляли.
Поэтому сам уровень нас, тридцатилетних студентов конца ХХ века, отличается от таких же 30-летних выпускников 2-й декады века 21-го таким же образом, как издание книги в те времена (с включением с планы издательства, несколькими стадиями редактуры и «невозвращаемым авансом» автору) от ситуации нынешней – когда любой богатый графоман в течение 2 недель может издать свое 20-томное ПСС на мелованной бумаге, с шитым блоком и в тисненом переплете.
Sapienti sat.
Мне захотелось вспомнить своих сокурсников, воскресить в памяти какие-то черты и черточки той жизни, поведать что-то смешное, что-то грустное, но могущее быть интересным хотя бы тем, что по мере написания ко мне приходили мысли о литературе, которые я не излагал в других произведениях.
Разные части писались в разное время и с разными подходами; некоторые главы изначально не предназначались для широкого круга.
Однако по мере написания у меня возникла мысль вывести свою память на простор и объединить все фрагменты в одну книгу.
Что я и сделал.
Кое-что может повторяться, кое-какие детали могут не совпадать.
Я не стал менять ничего.
Оставил и реальные события и реальные имена.
Оставил все детали бытия и ту неповторимую ауру чувственности, которая окутывала будущих художников слова, стоявших у порога лестницы, которая казалась ведущей на Олимп.
И предложил почитать все, что возникает у меня в памяти при мысли о том здании на Тверском бульваре №25, где прошли с промежутками 5 лучших лет моей жизни – с 1989 по 1994 годы.
Надеюсь доставить своим бывшим сокурсникам ностальгическое удовольствие, а новым читателям – интерес от встречи с жизнью, которая уже никогда не повторится вновь.
Уфа
«И Степану Халтурину спать не дает динамит…»
Почему у меня сразу по написании названия в заголовке возникла строчка из до трепета любимой поэмы Пастернака «1905 год»?
Разумеется, не потому, что поэт был связан с этим городом.
Пастернак не имеет к Уфе ни малейшего отношения; ему здесь не поставили бы даже уродливого – словно монстр из компьютерной игры! – памятника, украшающего одну из площадей Оренбурга. И напоминающего всем прохожим. что Александр Сергеевич Пушкин в поисках материалов по истории Пугачевского бунта добрался на восток до этого городишки на границе Европы с Азией…
Нет, просто с окна своего 14-го этажа я увидел ползущий вдалеке нефтеналивной состав.
И подумал, что здорово было бы налить эти цистерны не мазутом, а динамитом, а потом грохнуть по одной из них кувалдой.
Чтобы взлетело на воздух все сущее вокруг меня.
В стоса и спаса и в протопопские херувимы,
в католикоса греческого и митрополита Санкт-Петербургского,
с загибом влево при тазовом предлежании,
в 33 света и в мутный глаз
– через 7 гробов в центр мирового равновесия!
1
Я родился в этом городе 22 июля 1959 года. Через
14 лет от Победы над Германией. Или 6 от смерти Сталина. 3 года после одиозного ХХ съезда КПСС, развенчавшего культ Вождя. Съезда, делегатом которого был мой дед по маме, партийный работник…
– так написал я сам о себе во внутреннем монологе полностью аутогенного главного героя романа «Der Kamerad».
Трагедия моя состоит в том, что дед Василий Иванович Улин был партийным работником союзного масштаба и после войны не вернулся обратно в Ленинград, откуда эвакуировался в 1941 году с одним из оборонных заводов.
Если бы он вернулся, то я родился бы ленинградцем и жизнь свою прожил бы совершенно иначе.
Вращался бы среди людей, а среди воинствующего бескультурья, из которого так и не сумел вырваться.