Объективность

Объективность с закатанными рукавами

К этому моменту многие читатели будут озадачены упущениями, допущенными в этой книге о научной объективности. Некоторые из них, убежденные, что объективность – это мираж, спросят: где же критика эпистемологических притязаний на объективность? Неужели кто-то еще верит в возможность взгляда из ниоткуда, в перспективу панорамного взгляда на вселенную, какой она представляется Богу? Другие же, слишком уверенные в существовании объективности, зададут следующий вопрос: а как насчет моральной слепоты объективности, ее зловещего безразличия к человеческим ценностям и эмоциям? Не является ли чрезмерная самоуверенность объективности причиной многочисленных технико-научных бедствий современного мира? Одна сторона сомневается в возможности существования объективности, другая – в ее приемлемости. Но обе хором заявят протест: как может исследование эпистемологических и моральных аспектов объективности игнорировать подобные вопросы?

Наш ответ заключается в том, что, прежде чем будет решено, существует ли объективность, является ли она благом или злом, мы должны сначала узнать, что есть объективность – как она функционирует в практиках науки. Большинство подходов к объективности – философских, социологических, политических – характеризуют ее как понятие. Понимается ли она как взгляд из ниоткуда или алгоритмическое следование правилу, восхваляют ли ее как воплощенную научную добросовестность или проклинают как бездушное отчуждение от всего человеческого, каждый раз предполагается, что объективность абстрактна, вневременна и монолитна. Но если объективность – чистое понятие, она похожа не столько на бронзовую скульптуру, отлитую из единой формы, сколько на импровизированное хитроумное приспособление, собранное из плохо сочетающихся друг с другом частей велосипедов, будильников и паровых свистков.

Современное использование понятия «объективность» позволяет легко скользить между ее смыслами, которые попеременно становятся то онтологическими, то эпистемологическими, то методологическими и моральными. Эти различные смыслы не согласуются ни на уровне принципов, ни на уровне практики. «Объективное знание», понятое как «систематическое теоретическое описание мира таким, какой он есть на самом деле», подходит к истине настолько близко, насколько позволяет сегодняшняя робкая метафизика[102]. Даже самый пылкий защитник «объективных методов» в науке – будь они статистическими, механическими, численными или какими-либо еще – не решится заявить, что они гарантируют установление истины[103]. Иной раз объективность понимается как аналитический метод, когда эпистемологи размышляют, насколько опора «на индивидуальные особенности структуры индивида и его позиции в мире или на специфику того, кем он является» может исказить его взгляд на мир[104]. Порой же объективность означает установку или этическую позицию, которая удостаивается позитивной оценки за спокойную нейтральность или осуждается за ледяную беспристрастность, что так или иначе доказывает пагубность «слепого эмоционального возбуждения… которое в конце концов может привести к социальной катастрофе» или высокомерной и обманчивой претензии повторить «уловку Бога»[105]. Дебаты в политических, философских и феминистских кругах, разворачивающиеся вокруг вопроса об объективности, ее существовании и желательности, скорее предполагают, чем анализируют это расплывчатое пятно значений, перепрыгивая в границах одного абзаца от метафизических претензий на универсальность к моральным упрекам в безразличии[106]. Поэтому сам по себе концептуальный анализ кажется бесперспективным для понимания того, что есть объективность, и еще менее для того, как она стала таковой.

Но если понятия замещаются действиями, а значения практиками, то фокус, направленный на размытое понятие объективности, становится четче. Научная объективность реализуется в жестах, техниках, привычках и темпераменте, укореняющихся путем обучения и ежедневного повторения. Она проявляется в образах, записях лабораторных журналов, логических обозначениях: объективность с закатанными рукавами, а не в мраморном хитоне. Этот взгляд на объективность конституируется снизу, а не сверху. Объективность возникает путем длительного повторения определенных действий, не только телесных манипуляций, но и духовных упражнений. Перефразируя слова Аристотеля об этике, можно сказать, что объективным становятся, совершая объективные поступки. Вместо применения предсуществующего идеала к повседневному миру имеется другой путь: идеал и этос создаются постепенно и принимают форму, благодаря тысячам конкретных действий, наподобие мозаики, обретающей форму из тысячи крошечных фрагментов цветного стекла. Исследовать объективность с закатанными рукавами – это значит наблюдать за ней в процессе ее создания.

Если мы правы, то исследование, подобное предлагаемому здесь, должно в конце концов пролить свет на весомые эпистемологические концепции и моральные страхи, ассоциируемые сегодня с научной объективностью. Оно должно быть способно проследить, как конкретные практики подверглись экстраполяции (философским и культурным воображением) и превратились в мечты о взгляде из ниоткуда или в ночные кошмары о бессердечных технократах. Возможно, оно сможет распутать запутанный клубок сегодняшних значений объективности. Если концепт произрастает исторически, путем постепенных приращений и продления практик, то неудивительно, что его структура скорее спутанная, чем кристаллически-чистая. В главе 7 эти вопросы исследуются повторно с точки зрения истории научной объективности, изложенной в предыдущих главах.

Более основательная историческая перспектива изменяет этическое значение объективности. Если объективность представляется безразличной по отношению к известным человеческим ценностям, то это потому, что она сама по себе является системой ценностей. По общему признанию, ценности объективности являются необычными и странными: воздерживаться от ретуширования фотографии, удалять артефакты, доводить до завершения фрагментированный образец – то, что это акты добродетели, отнюдь не очевидно не только для других ученых, но и для людей вообще. Не каждый признает непримиримую пассивность и волевое безволие ценностями, к которым стоит стремиться. Эти ценности нужны, чтобы служить Истине, а не Благу. Но это подлинные ценности, укорененные в старательно возделываемой самости, которая также является продуктом истории. Самым надежным признаком того, что ценности объективности заслуживают этого звания, является тот факт, что их осквернение разжигает огонь праведного гнева у тех, кто их исповедует. Будучи рассмотренным в этом свете, вопрос о том, является ли объективность с моральной точки зрения благом или злом, перестает быть вопросом о предполагаемой нейтральности по отношению ко всем ценностям, а становится вопросом о преданности с таким трудом завоеванным ценностям и практикам, конституирующим образ научной жизни.

Взглянем напоследок на те три образа, с которых мы начали. Каждый из них на свой лад представляет собой верное отображение природы. Но они не факсимиле природы и даже не фотография. Они – природа усовершенствованная, отобранная, приглаженная, короче, природа познанная. Эти образы замещают вещи, но к ним уже примешано знание об этих вещах. Чтобы быть познаваемой, природа должна быть сперва очищена и частично преобразована в знание (но не заражена им). Эти образы представляют знание природы, но также и саму природу – более того, они представляют как различные взгляды на то, что есть знание, так и на то, как оно приобретается: истина-по-природе, механическая объективность, тренированное суждение. Наконец, они представляют познающего. За цветком, снежинкой, магнитограммой Солнца стоят не только ученый, который видит, и художник, который изображает, но и определенный коллективно разделяемый способ познания. Эта познающая самость является условием познания, а не препятствием. Природа, знание и сам познающий пересекаются в этих образах – видимых контурах мира, ставшего постижимым.

102

Bernard Williams, «The Scientific and The Ethical», in S. C. Brown (ed.), Objectivity and Cultural Divergence (Cambridge: Cambridge University Press, 1984), p. 211. Те, кто опасаются вызвать духов «действительно реального», могут предпочитать говорить скорее о «стабильности» или «надежности», чем об «истине», но во всех случаях «объективное» – это похвала, адресованная высшим ступеням знания. Взять, к примеру, антифундаменталистское, но при этом одобрительное определение объективности, предлагаемое Ричардом Рорти: «свойство теорий, которые, будучи тщательно обдуманными, были выбраны в результате согласия рациональных сторон». Philosophy and the Mirror of Nature (Princeton, NY: Princeton University Press, 1979), p. 338 (цит. по: Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1997. С. 251. – Примеч. пер.). Содержательные размышления об импорте объективности в естественных и гуманитарных науках, а также о множественности ее значений изложены в сборнике: Allan Megill (ed.), Rethinking Objectivity (Durham, NC: Duke University Press, 1994).

103

О связи статистических методов и объективности см.: Zeno Swijtink, «The Objectification of Observation: Measurement and Statistical Methods in Nineteenth Century», in Lorenz Kruger, Lorraine J. Daston, and Michael Heidelberg (eds.), The Probabilistic Revolution, vol. 2, Ideas in Science (Cambridge, MA: MIT Press, 1990), p. 11–34; о связи объективности с численными методами в целом см.: Theodore M. Porter, «Objectivity as Standardization: Rhetoric of Impersonality in Measurement, Statistics, and Cost-Benefit Analysis», A