Дочь меча

— Сколько нам нужно времени, чтобы добраться до моря? — спросил Пепи, завтракавший сидя на корточках хлебом, водой и сушёной рыбой, которой всегда было в достатке на корабле Тоасы.

— Два-три дня от Фив, возможно, даже четыре, — ответила критянинка. — Нужен ветер, помимо прочего.

— Хм. — Пепи метнул взгляд поверх голов работающих гребцов. Ахмет расхаживал взад-вперёд по дорожке между скамьями с кнутом в руке. — Да, я могу представить себе, что мешает и кое-что ещё.

Тоаса понизила голос.

— Я почти приветствую атаку войск фараона. Тогда мои люди будут знать, что нам нужно выбраться из страны, и будут на моей стороне. Я не могу сказать им истинную причину нашего бегства, иначе они будут обвинять меня — и справедливо, — что я рискую их жизнями без их согласия и без поручения с их стороны найти им таким образом заработок. Кто-то наверняка предложит вернуть Анхсенамен за награду, и тогда возникнут проблемы.

— Я думал, что хозяйка здесь ты, капитан, — раздражённо сказал Пепи.

— Только до тех пор, пока я могу иметь на них влияние. Это пираты, парень, а не сломленные духом наёмники на Ниле. Я отдала бы душу за команду старого критского флота, но сейчас нужно заниматься не этим.

— Если мы выберемся, — сказал Пепи, — я воздам дары всем богам, просто чтобы быть уверенным, что тому единственному, кто помог нам, я отплатил. Я предложил бы больше одному маленькому идолу, который имеет огромную силу, но я оставил его в Фивах.

— Откуда ты знаешь о значении такой жертвы? Ты знаешь, существует много богов, а ты будешь беден, как ливийская мышь.

— У тебя много скота, да? Моя госпожа сказала, что ты будешь нашим другом.

— Не для этих глупостей, — резко ответила Тоаса. Пусть карлик позлится.

Тоаса встала и пошла вперёд.

Стало уже жарко, она обливалась потом, вокруг жужжали мухи.

Бессонная ночь тяжелила её веки.

И день тянулся так бесконечно долго! Они медленно двигались по сверкающей на солнце воде, скрип и треск вёсел действовал ей на нервы, берега ползли мимо.

Должен же быть ветер в этой проклятой стране?

Анхсенамен вышла и встала рядом с ней. Её глаза были красными от слёз, а голос — упавшим.

— Мы около Ахетатона, — сказала она.

— Что? — Тоаса была очень сердита на неё, на солнце, на реку, на тяжело передвигающийся корабль и на весь проклятый мир.

— Ничего, — сказала она бесстрастным голосом. — Я просто хотела попрощаться с ним.

На горизонте появился город, и они проплыли мимо. Очень белым и красивым был Ахетатон, спящий между каменными скалами на берегах отца Нила. Поднимаясь вверх по реке, Тоаса разглядывала его и размышляла о том, что это, наверное, самый прекрасный город из всех виденных им. Но Ахетатон был пуст, лишь несколько стариков жили там, как живые привидения на пустых улицах, а скоро и они умрут, ветры занесут город песком, и Ахетатон будет забыт.

— У нас был сад, — шептала девушка. — У нас было много садов, но этот я помню очень хорошо. Он был прохладным и зелёным, с высокими стеками, на маленьком озере росли лотосы и плавали дикие утки. Мы вместе гуляли там по вечерам: отец, мать, я и мои сёстры. Отец кормил птиц, а раб играл на арфе и пел для нас. В Ахетатоне было больше смеха и доброты, чем где-либо я встречала с тех пор.

Тоаса вытерла пот с лица. На её глазах появились слёзы. Они жгли ей лицо.

— Итак, прощай, Ахетатон, и спи спокойно, — сказала она. — Нет нигде города прекрасней тебя или прекрасней мечты, в которой ты живёшь. Прощай, прощай.

Её слова казались язвительными:

— Да, прекрасная идея, эта самоотверженная доброта ко всему существующему, без сомнения в том, заслуживает оно жизни или нет. Такой яркий пузырь мог вырасти только в мозгу больного и ограниченного в свободе ребёнка.

Она посмотрела на неё с ужасом.

— Что ты имеешь в виду? — прошептала она. — Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что Эхнатон потерпел в своей стране неудачу и принёс Египту разрушения, и это его вина, что сейчас нам приходится спасаться бегством, а по пятам идёт смерть. — Её слова звучали тяжело, зло, бессердечно в жарком спокойном воздухе. — Пока Эхнатон жил в своих прекрасных садах и писал гимны солнцу, Азиру и Шуббилулиума, разделили его империю. Я видела, как пал Библос, я была девчонкой, когда враг ревел у ворот и верный старый правитель взывал к фараону о помощи. Говорят, что Азиру писал на него клевету и Эхнатон слушал эту ложь охотнее, чем посылал людей, которые могли бы победить врагов его друзей. Обольщаясь любовью ко всему человечеству, он позволял людям, что любили его, быть разрубленными на куски, а их жёнам и детям — проданными в рабство. Города горели в огне, ожидая войск, которые он мог бы послать. Но нет, он любил всех, и Атон запрещал убивать. — Тоаса зло усмехнулась. — Хотя я не думаю, что было бы нехорошо убивать муху, ужалившую фараона, или корову, мясо которой он ел, или тащить рабов из Куша и Сирии, чтобы они служили ему. — Она опустила руку на рукоятку меча. — Минос, Хоремхеб — лучшее, что случилось в Египте за пятьдесят лет!

— О, ты тоже… — она заплакала, но поборола рыдания и ушла с поднятой головой, царственно прямо держа спину.

«Наверное, это несправедливо, — устало подумала критянинка. — Наверное, я должна перед ней извиниться. Но как эти люди могут не видеть правды? Неужели им нужны их золото и их придворные всю жизнь? К чёрту, Кноссос тоже был красивейшим городом!»

Солнце горело и катилось на запад.

Тоаса, проходя между скамьями гребцов, улавливала густую волну человеческой вони, пота, крови и глухих проклятий. Ненагруженная галера шла быстро, но её скорость медленно падала по мере того, как люди уставали. В их глазах, устремлённых на неё, она видела кипящую ненависть.

В середине дня жара уменьшилась из-за порывов ветра. С севера — с севера! Тоаса вздохнула и выругалась.

— Как будто нам не хватало несчастий, — проворчала она, обращаясь к Ахмету-нубийцу. — Сколько продлится этот ветер?

— Я думаю, он будет сильным. Смотри, по реке катятся слабые волны.

— Сдувая нас на адский путь. Готовься к битве.

Тоаса пошла в каюту. Пепи и Анхсенамен сидели вместе в слабом полумраке около двери. Не говоря ни слова Тоаса вошла, достала шлем и нагрудный панцирь и надела их. Когда она выходила, карлик вопросительно посмотрел на неё.

— Ты так скоро ожидаешь войска? — спросил он упавшим голосом.

— Возможен мятеж, — ответила Тоаса. — Люди мало знают, кроме того, что их жизни в опасности, хотя в этом нет их собственной вины, и что я использую их как рабов, а теперь ещё и сильный ветер их противник. Если начнётся драка, идите в каюту.

— А твоё появление в доспехах не вызовет ещё большего раздражения? — спросила Анхсенамен. Её голос был так тих, что Тоаса с трудом могла её расслышать, и она прятала от неё глаза.

— Лучше живой раздражитель, чем мёртвый миротворец, — проворчала Тоаса. Весь её вид как бы говорил: «Твой отец это знал».

Тоаса поднялась на палубу и стала смотреть вниз на длинный ряд гребцов. Солнце отражалось в бронзе её панциря; Анхсенамен отвела от неё изумлённые глаза, но её образ как будто застыл перед ней. Некоторое время всё было спокойно, был слышен только скрип вёсел. Затем кто-то громко сказал, грубо и зло:

— Что это ты делаешь в доспехах, Тоаса?

— Если я предпочитаю носить панцирь, это моё дело, — холодно ответила капитан. — Может быть, египтяне близко. Возможно, скоро всем придётся надеть свои доспехи, пока мы сумеем оторваться от них.

Человек поднялся со скамьи. Это был восставший киприот Мегакль, большой и гневный человек со спутанными волосами, разбросанными по потному лицу.

Его весло с грохотом выскочило из уключины, и остальные сбились с ритма. Люди, измученно спавшие между скамеек, тревожно зашевелились, сели и сонно смотрели вокруг.

— Возвращайся к работе, Мегакль, — сказала Тоаса.

— Не раньше, чем получу несколько честных ответов, — заявил киприот. — Я хочу знать, почему мы таким образом бежим, кто эта женщина, которую ты похитила, и сколько тебе за это заплатили. Все мы хотим знать.