Сделано с любовью

— Ага, давайте, блядь, разнесем на куски Шепард, во второй раз не так больно. Спасибо, мне первого раза, сука, хватило.

— Шепард, ты ж сама мне втирала, что эта броня сделана с любовью.

— И кому будет легче, если меня взорвет не просто так, а с любовью? И тебя, кстати, тоже, так что не надейся, блядь, что я тут одна страдать буду!

В пылу спора Шепард расцепляет руки и грозно тычет Заиду в лицо, надвигаясь на него, как вездеход на баррикаду. Зря. Очень, очень зря.

Грязный мозолистый палец жмет ровно в центр кнопки.

*

У посла Удины на видео слегка топорщатся волосы и съехал набок воротник. В последний раз Андерсон видел его таким на переговорах после войны Первого Контакта, когда обсуждался порядок выплаты репараций. Обычно на безупречно пошитый костюм посла не рискует опуститься даже пылинка.

Говно к говну не липнет, как говорит Шепард.

— Андерсон! — Если бы молнии из глаз Удины были настоящими, датапад бы закоротило. — Мне звонила Тевос с утверждением, что коммандер Шепард недавно побывала на Омеге. С учетом наших предыдущих заявлений о домашнем аресте Совет подозревает, что мы ведем непонятную игру. Они требуют, чтобы мы к началу следующих земных суток представили им Шепард для выполнения задания. Андерсон, я не для того укреплял позиции человечества на Цитадели, чтобы вы все разрушили в одночасье! Где Шепард?! Если она с вашего разрешения ввязалась в какую-то авантюру…

Адмирал Андерсон сидит в квартире Шепард. Ждать новостей от аналитиков, если они еще будут, эти новости, можно и здесь. А если блудная коммандер все же объявится, то скорее вернется домой, чем куда-то еще. Андерсон расчистил небольшой пятачок среди творящегося кругом хаоса, поставил туда табуретку, сел и уныло думал, не придется ли подавать в отставку из-за всей этой истории, когда позвонил Удина.

Сначала Андерсону хочется признаться: да, все верно. Такая-сякая, сбежала из дому. Точнее, из-под домашнего ареста. Признаться, а потом написать заявление об отставке, махнуть в Лондон, засесть там в пабе и не разбираться больше с Советом, Шепард, Жнецами, гетами, флотилиями, учениями и разбирательствами о недостаче на складах. Пусть Удина разбирается.

Андерсон смотрит на свои руки. Руки дрожат.

— Удина, — говорит он, и посол прерывается на полуслове. — Я когда-нибудь лез в ваши гребаные закулисные интриги?

— Я не занимаюсь интригами, адмирал, это политические…

— Я мешал вам строить вашу высокую дипломатию?

— Вообще-то однажды вы дали мне в ухо, чтобы помочь вашей любимице Шепард сбежать с Цитадели!

— Удина, я вам второе ухо откручу, если вы еще раз, еще один только раз без спроса сунете нос в дела флота и спецоперации! Откручу и сожрать заставлю!

— Адмирал, я требую…

— В зале Совета требуйте, это ваша прямая обязанность! Селедка сухопутная! Выхухоль дипломатическая! Что вы тут раздуваетесь, как газовый пузырь, успокойте Тевос, а то пользы от вас, как ханару с башмака! До завтра, значит, надо появиться? Вот завтра и позвоните, а пока кругом марш!

Удина багровеет и дергает перекошенный воротник так, что он внезапно выравнивается.

— Это каким же таким образом…

— Таким вот замечательным, блядь, образом! — рявкает Андерсон и отключает связь.

Он почти наяву чувствует запах горящих за спиной мостов. Если он не предъявит Совету коммандера в праздничной упаковке и перевязанной бантиком, можно ехать в Лондон сразу. И даже заявление об отставке не писать, и так… отставят. Или вот застрелиться — тоже вариант неплохой. Удина будет счастлив. Но при этом Андерсон чувствует странную легкость, которая щекочет его тело изнутри, как пузырьки в газировке. Эта легкость объясняется невозможностью что-то еще изменить. Ну, и немного воспоминаниями о лице Удины где-то в промежутке между «селедкой сухопутной» и «кругом марш».

Андерсон проверяет, нет ли сообщений от аналитиков. Их нет.

В который раз все зависит от Шепард.

Где-то внизу нестройно поют «You never can tell» на два голоса. Смутно знакомых голоса. Потом раздается грохот, и кто-то восклицает: «Бля, я же говорила, что тут не хватит места для твиста!»

В Ванкувере пять часов вечера. До часа икс шесть часов пятьдесят девять минут.

*

— Кто так строит, вот же блядство, кто так строит, — бормочет Торн, пробираясь по коридору, который ничем не отличается от предыдущего. И того, который был до него.

Если, конечно, это не один коридор, замкнутый в кольцо.

Камень под ногами Торна вздрагивает.

*

Патрокл — очень красивый спутник. Если смотреть сверху, радуют глаз его красные и синие горы с гребенчатыми верхушками, заросшие золотистыми травами поля, по которым змеятся изумрудные реки, и темные озера, похожие на лужи смолы.

Красив он даже сейчас, когда разверзается земля и из пролома вырывается голубое зарево биотического взрыва. Среди поднятых в воздух камней, кусков бетона и арматуры виднеется нечто вроде тощей желто-черной осы. Это летит Заид Массани. Его рот широко открыт, но какие звуки вырываются оттуда — загадка, потому что в окружающем грохоте невозможно ничего расслышать. Следом за Заидом несется сорвавшаяся с его плеча снайперская винтовка. Сначала они шли наравне, но потом расстались — и уже навсегда.

Да. Это великолепное зрелище. Если следить за ним издали. А не вблизи, как двое ворка, которые упали на землю, обнявшись, и их маленькие тела бьет крупная дрожь. Не как Торн, который отчаянно матерится и закрывает голову руками. И не как коммандер Шепард, которую взрыв отшвырнул в противоположную от Заида сторону и вдавил в пол. Шепард лежит на спине и видит, как вопреки законам гравитации взмывают вверх камни.

Потом они замедляют ход. А потом с ускорением несутся обратно. Законы гравитации берут свое. Бежать, да еще со сломанной ногой, некуда.

— Пиздец, приплыли, — говорит Шепард, опускает забрало шлема и зажмуривается, поэтому не видит, как ее броню окутывает слабое сияние.

Романтик сказал бы, что это свет любви Джихи нар Райдис. Но вообще-то это сработала система защиты.

*

Когда грохот стихает, ворка не сразу решаются поднять головы и сесть, поскуливая. Их чуткие уши болят, их тела покрыты ушибами от камней, которыми их осыпало, — от гальки до увесистых булыжников. Однако ворка живы. А через секунду они забывают обо всех своих бедах и горестях, потому что видят ЕЕ.

Она торчит прямо у них перед глазами, до середины уйдя длинным блестящим телом в кучу песка и щебня. Солнце Патрокла рождает блики на ее затворе. От нее пахнет горячим металлом и опасностью. Она прекрасна. Она идеальна. Ворка замирают на вдохе, а потом в три скачка оказываются рядом, хватаются за приклад и вдвоем выдергивают из песка снайперскую винтовку «Ки-Шок», которой так и не суждено сделать в этот день ни единого выстрела.

С другой стороны кучи песка лежит человек, раскидав в стороны ноги и руки, но ворка, чье внимание целиком отдано находке, не замечают его.

Винтовка в последний раз защищает Заида Массани, пусть и необычным способом. Ворка редко задаются вопросами: а стоит ли перерезать горло человеку, который лежит без сознания, не повлияет ли это на мировую гармонию? Им нет дела до мировой гармонии, зато они умеют очень ловко обыскивать трупы.

Через шесть часов и сорок восемь минут винтовка «Ки-Шок» познакомится со своим новым владельцем, который даст ей дурацкое имя «Оленебой». Жизнь бывает несправедлива к самым верным друзьям и соратникам.

*

Лиара Т’Сони так торопится, что даже не нарисовала себе брови перед вылетом, а это о чем-то говорит. Лиара не из тех, кто позволяет себе быть неопрятной, особенно при посторонних.

Правда, если ее информация верна — а она верна, потому что Лиара очень хороший Серый Посредник, — всех посторонних, скорее всего, придется убить, а Шепард можно не стесняться.

Ногой в изящном ботиночке Лиара изо всех сил жмет на педаль, пока ее пальцы порхают по панели управления челноком. Она не смотрит на радар и не ищет взглядом на экране алую точку маячка. Голубое зарево, взметнувшееся над горами Патрокла — прекрасный ориентир. Если бы подруга хотела просигнализировать Лиаре «Шепард здесь», она не могла бы выбрать лучшего способа.