Сделано с любовью

— Нет, капитан-лейтенант? — уточняет Андерсон.

— Я… у меня женщина. Сэр.

— Поздравляю.

— Спасибо, — отзывается Джеймс и срывается на мелкое неуместное хихиканье. Больше всего он напоминает сейчас развеселившийся двустворчатый шкаф.

Глаза адмирала ощупывают его лицо, и Джеймсу очень хочется зажмуриться и притвориться, что он в домике и не играет. Кажется, что пытливый взгляд оборачивается вокруг его мозга, а потом выходит через ухо, хотя это противоречит всем законам оптики.

— Скажите мне откровенно, — голосом Андерсона можно морозить лед для коктейлей, — эта женщина — коммандер Шепард?

— Что?.. Нет! Нет, сэр!

— О. Мне показалось… неважно. Люди часто так реагируют на коммандера Шепард. Скажите, капитан-лейтенант, а когда вы в последний раз ее видели?

— Коммандера?

— Нет, чтоб вас, вашу новую пассию!

— Кого?..

Адмирал Андерсон смотрит в честное лицо Джеймса и пытается понять, не было ли в последнее время у капитан-лейтенанта Веги боевых столкновений, в ходе которых у оного капитан-лейтенанта могла приключиться контузия головы.

— Вы же сами сказали, что у вас женщина.

— Это не пассия, сэр, это честная девушка! Так вам нужна она? Пригласить?

Что-то во взгляде высокого начальства подсказывает Джеймсу, что еще немного — и его самого пригласят чистить картошку на всю пятую флотилию Альянса. Вручную, как в допотопные времена. Или обойдется, и он просто и бездуховно получит по морде.

— Да хоть богородица пресвятая, капитан-лейтенант! Когда вы видели коммандера Шепард?

— Ну… если не на видео, то… месяц назад? Когда она только вернулась.

— А вчера?

— А вчера нет.

— А никого подозрительного вы в подъезде не встречали? Может, кто-то поднимался к коммандеру, и вы видели его? Или ее? Или… что-нибудь подозрительное?

— Я в подъезде ничего подозрительного не видел, сэр, — абсолютно честно говорит Джеймс. Об этом он готов присягнуть.

Андерсон открывает рот, чтобы спросить о чем-то еще, но отвлекается на входящее сообщение. Он смотрит на датапад, и Джеймс невольно жалеет, что не может сфотографировать старшего по званию. Фото Андерсона в этот момент могло бы стать прекрасной основой для веселого мема в экстранете. Джеймс удивился, если бы узнал, что причиной, по которой адмирала так перекосило, стало короткое сообщение от очкастого аналитика. Аналитик только что обнаружил транзакцию с омни-тула Шепард на Омеге и поспешил обрадовать начальство.

— Свободны, капитан-лейтенант! — гаркает Андерсон и, забыв про лифт, со всех ног несется вниз по лестнице, так что козырек фуражки встает дыбом.

Джеймс пожимает плечами и перестает изображать кусок стены. Он закрывает дверь, думает и на всякий случай еще набрасывает на замок цепочку. Потом проходит в комнату и бросает долгий взгляд на диван у стены. Этот диван немало повидал на своем веку: и десятки коробок с пиццей, и сотни бутылок пива, которое выплескивалось на обивку, и собаку, которую Джеймсу однажды дали на передержку. Он видел Стива Кортеза, который приходил перекантоваться во время ссор с мужем, и парочку веселых девиц. Сейчас на этом заслуженном, покрытом пятнами и боевыми шрамами от когтей диване спит под пушистым клетчатым пледом Эшли Уильямс и изредка всхрапывает.

*

Видо Сантьяго выходит из челнока с таким видом, будто делает всем присутствующим большое одолжение. За ним по двое выпрыгивают на пыльную землю Патрокла «Синие светила» и выстраиваются напротив входа в здание. Вдоль стены уже стоят, ухмыляясь, батарианцы, так что зажатый между зеленой и бело-синей линиями Видо выглядит распорядителем бала, готовым объявить о начале контрданса.

— А красная дорожка где? — спрашивает он, брезгливо скривив губы.

— Красную дорожку ты уже походу вынюхал, мужик, — отвечает ему Торн. — Товар принес?

Видо взмахивает кейсом.

— Оружие сдай. Тут, типа, приличный дом. Тут, типа, не стреляют. И не режут. И не взрывают. И…

— Я понял, блядь, не надо мне тут весь список оглашать!

Видо неторопливо вручает Торну по очереди винтовку, пистолет, нож, пару гранат, удавку, шокер, газовый баллончик и шприц с непонятным подозрительным содержимым.

— Ты бы хоть записывал, что ли, мне это еще потом забирать. Если что-то пропадет…

— Ничего, так запомню, — говорит Торн и криво скалится. У Торна улыбка фермера, который смотрит на петуха и вспоминает рецепты куриного бульона. — Кольцо еще сдай…

— А пирсинг с члена тебе на руки не сдать? Ага, сейчас вытащу и отдам.

— Требования безопасности. Типа.

— Какой, блядь, безопасности? У тебя что, кольцебоязнь? Горлум-горлум, мать твою? Или просто охота положить камешек в карман? Ну пиздец, в гостях меня еще не грабили.

— Ладно, проходи, не воняй только.

Видо задирает подбородок и с видом оскорбленной невинности проходит между расступившимися батарианцами. За его спиной они сразу же смыкают ряд. Повисает напряженная тишина. Бойцы Граака и люди Сантьяго смотрят друг на друга с чувством собственного превосходства и некоторой брезгливой жалостью к противнику, который скоро умрет, но пока этого не знает.

Собственно, доля правды в этом есть. Ни батарианцы, ни «Синие светила» и не подозревают, что скоро умрут. И только предводители не размениваются на мысли о печальной судьбе противника. Торн и Фордж неотрывно смотрят друг на друга и думают в унисон: «Пиздец, урод татуированный!»

*

Когда Видо Сантьяго заходит в комнату, Заиду приходится приложить колоссальные усилия, чтобы не выдать себя ни единым звуком. Есть огромная несправедливость в том, что Заид, подлинный основатель «Синих светил», упакован в тесный короб так, что с трудом может пошевелить рукой или ногой, а мерзавец и предатель Видо ходит весь в белом. И не только ходит, а усаживается на шикарный диван, закидывает ногу на ногу и тянет со стола ломтик апельсина. Заид, который запарился, ползая по вентиляции, уже минут пять сверлит взглядом этот апельсин и изнемогает от жажды. А получает его, конечно, Видо. Заид не подозревал, что может ненавидеть бывшего товарища еще сильнее. Оказывается, нет предела силе чувств.

— Однако, — замечает Видо, — я не думал, что у нас романтический ужин. Извини, Граак, ты не в моем вкусе.

— Ты много шутишь, Видо, — тянет Граак и сверлит гостя взглядом всех четырех глаз. Натуры нервные под таким взглядом падали в обморок, но Видо остается безмятежным, как ханар в храме Вдохновителей. — Мне говорили, что ты шутишь со всеми. Но со мной ты раньше не демонстрировал свое чувство юмора. Что-то изменилось?

— Да как-то повода раньше не было.

— Так его и сейчас нет. Я бы на твоем месте не спешил с шутками. Принес?

— А если я скажу, что нет?

— Я же сказал, чтобы ты бросил дурацкие шутки!

— Нет, Граак. Ты сказал, что на моем месте не спешил бы с шутками. Здесь большая разница. Чертовски большая. Потому что ты не на моем месте, Граак. Потому что на моем месте может быть только Видо Сантьяго, предводитель «Синих светил», и никто другой, блядь, на это место претендовать не может.

Видо Сантьяго удается почти невозможное: он умудряется парой слов заставить батарианского работорговца и человеческого наемника слиться в едином порыве. И порыв этот — прострелить башку наглому ублюдку. У Заида дергается к поясу рука, и локоть царапает обшивку вентиляции.

— Что это? — быстро спрашивает Видо.

— Где?

— Шум.

— Какой шум?

— Тебе тональность описать, или что? Какой-то шорох.

— Какой еще, нахуй, шорох? Ты обкурился, что ли? Будешь показывать товар или посмеемся и разойдемся?

— Массани, — шипит Шепард по внутренней связи, — ты можешь, блядь, держать себя в руках?

— Он меня бесит.

— Ну давай, свались на него из-под потолка, Бэтмен хренов. Этой шахте нахер не нужен герой, прижмись и смотри тихо!

— Ладно, не заводись, — говорит тем временем Видо и широко улыбается. Он отстегивает от запястья кейс, кладет его на стол и с видом фокусника поднимает крышку. По комнате бегут белые и голубые отблески. В поднявшемся холодном сиянии она кажется медотсеком, по которому какой-то неразборчивый меценат разбросал предметы роскоши.