Страница 79 из 80
Так что же ему делать?
Кеншин бродил по дому, глубоко задумавшись. Он продолжал трогать вещи, вспоминая счастливые времена. Здесь они разделяли вечера страсти, здесь они купались, здесь пили саке, здесь просто сидели, отдыхая в компании друг друга…
Это почти успокаивало.
До тех пор, пока он не открыл глаза и не увидел ничего, кроме теней и пустоты, потому что ее больше не было здесь.
Некоторое время спустя он наткнулся на старую вещь, в которой не нуждался уже несколько месяцев – волчок Касуми. Увидев его, Кента загремел на своей стороне стены, но Кеншин демонстративно проигнорировал его, желая оставаться в одиночестве.
Волчок был тем, чем был всегда – простой деревянной игрушкой. Воспоминанием. Он использовал его как способ вспомнить, зачем бороться, но теперь… он больше ничего не значил. Он боролся за Томоэ, за маленькое счастье, что она научила его ценить, и у него был ее дневник, чтобы вспомнить об этом. Какая польза от старой игрушки?
Никакой, вот так.
Это же детская игрушка, а он больше не ребенок. Импульсивно, не останавливаясь, чтобы подумать, Кеншин бросил его в очаг. Сухая древесина медленно почернела, прежде чем загореться.
Хорошо.
Огонь очищает. Вот бы сжечь все воспоминания, и плохие, и хорошие. К тому же, разве его решимость бороться за революцию не родилась в огне?
Да. Это верно.
Пламя заплясало, и Кеншин присел, чтобы понаблюдать за ним.
Его мысли неизбежно возвращались к Томоэ. Он вынул ее дневник из складки кимоно и открыл, перелистывая страницы. Он до сих пор не мог понять, почему она решила простить его, почему поверила в него и пожертвовала жизнью, чтобы спасти его. А в своем письме она написала: ты будешь убивать снова и снова, любовь моя. Ты будешь делать это не из своего собственного желания, а для защиты, чтобы спасти гораздо больше, чем убить. Я прощаю тебя.
Как она могла сказать это?
Как она смогла видеть так далеко?
Его глаза блуждали по строкам, написанным ее почерком, он перелистывал и читал, пытаясь понять, что она увидела в нем. Даже когда они впервые встретились, он был ничем, кроме печального, сломленного подобия человека, недостойного ее внимания.
Но читать ее взгляд на события – о, это было больно, очень больно.
Она писала о своей ненависти, о жажде мести, придавшей ей сил отправиться в Киото. Потребовалось несколько недель, чтобы пройти эти триста пятьдесят миль без вещей, без денег. Ей пришлось много работать в каждой деревне, где она останавливалась, за еду и кров. Временами ей даже приходилось попрошайничать, отказываясь от своей гордости. А когда она наконец-то добралась до Киото, она бродила по улицам несколько дней, прислушиваясь к новостям и слухам… пока не наткнулась на человека в черном, который дал ей возможность приблизиться к убийце Акиры, страшному хитокири Баттосаю.
Она не случайно оказалась в баре в тот вечер. Нет, она с самого начала знала, кем он был… но его действия озадачили ее. Она не ожидала, что он вступится за нее. А когда она последовала за ним и увидела, как он убивает, то была уверена, что он убьет ее, и все кончено.
Но когда он не сделал этого, она начала крутиться вокруг, наблюдая за ним, становясь все более смущенной – потому что в ее глазах он был ребенком, которому дали меч, а не страшный убийца, которого она ожидала увидеть. Ребенок не может быть убийцей, и меньше всего убийцей может быть этот добрый, застенчивый, неуклюжий мальчик, писала она. Их разговоры и споры привели ее к вопросу о ее собственной ненависти, пока она не смогла взглянуть на него без злобы и впервые впечатлиться его силой, идеализмом, добротой и надеждой на лучший мир.
Ему казалось, что он читает наблюдения о каком-то другом человеке, о ком-то достойном, достойном уважения.
А потом, в огне Великого Киотского пожара, после Икеда-я и инцидента у ворот Хамагури она поняла, что любит его.
Значит, она тоже поняла это тогда…
Что-то сжало горло, не давая дышать. О боги, он так любил ее. Так сильно любил.
Но он продолжал читать, несмотря на боль.
В Оцу она забыла о мести, о заговоре, предательстве и ненависти, и решила жить настоящим – в их маленьком раю. Она надеялась, что это никогда не закончится. Он читал об их вылазках в интимность, о том, как ей нравился каждый раз, даже их неловкий и неумелый первый поцелуй. Он читал о том, как ей хотелось, чтобы они сблизились еще больше… и спали вместе по-настоящему, не разделенные личными страхами и призраками. Как она влюблялась все больше и больше, как они исцеляли друг друга, и как она наконец научилась улыбаться.
Это правда.
Всхлип вырвался из груди, и Кеншин изумленно моргнул. Что-то мешало видеть. Он вытер глаза тыльной стороной руки и удивился, что она стала мокрой.
И все же, несмотря на наше счастье, эти ублюдки пришли за нами. Если бы не этот предатель Иидзука… Гнев снова растекся по жилам. Кеншин стиснул зубы, отчаянно желая что-нибудь ударить. Но если бы она… Нет! Яминобу пришли бы за ними несмотря ни на что.
Если эти ублюдки не отступились от своей задумки через полгода, это значит, что и не собирались. Такие люди, как безжалостные и жестокие гончие, идущие по кровавому следу.
Но я мог бы защитить ее, если бы она не ушла? Если бы они решили напасть на нас в нашем собственном доме?
Кеншин сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, уставившись в потолок. Он понимал, что бесполезно гадать о ее выборе. Она не знала о его способностях и не знала о смысле, в котором эти люди использовали ее. Она сделала все возможное, пытаясь защитить его и младшего брата.
Сказать по правде, даже он не знал, что существует такое место, как Лес преград. Это была ловушка, тщательно спланированная, чтобы суммировать все шансы против него.
Однако самые худшие неудачи были на его совести. Он потерял ее множество раз в тот день. Он должен был сказать ей правду, убедить ее больше доверять ему… или, по крайней мере, удостовериться, что путь свободен, а не бить вслепую в своем последнем отчаянном рывке.
В том проклятом лесу он не думал. Тот же гнев, что бурлил в его жилах сейчас, вел его и тогда, и в ярости он стал глупым, злобным и жестоким. Он открылся не однажды, а много раз, сражаясь безрассудно. Он позволил тем ублюдкам бегать кругами вокруг и сунуть его головой прямо в их грязные уловки.
В том проклятом лесу он был слишком самоуверен и глуп.
В тот день он совершил все ошибки, какие только мог. Он не был учеником Хитен Мицуруги и даже хуже… он стал тем, кого Томоэ ненавидела. Она презирала хладнокровного убийцу хитокири Баттосая, который украл ее счастье. А в этом лесу он превратился в существо худшее, чем описывали любые киотские слухи.
Кеншину стало стыдно. В своем гневе, в своей ярости он не только не защитил ее… он стал тем, кого она ненавидела. Он был неудачником, разочарованием… недостойным ее отношения.
И он убил ее.
Ки гремела как гроза внутри него, когда Кента загромыхал на своей стороне стены, поглаживая и подталкивая, отчаянно пытаясь дотянуться до него, и в первый раз после болезни Кеншин позволил ему. С Кентой он был неподвижен и холоден. Когда Кента был на его стороне, он был способен думать, отодвинув в сторону свои эмоции, гнев и печаль.
В том проклятом лесу он совершил так много ошибок, потому что был не в состоянии думать и был слишком зол, чтобы это понять. А теперь, когда он вернется к безумию восстания в Киото, ему снова придется убивать. Он должен будет убивать, убивать и убивать.
Ей бы это не понравилось, но она понимала – все это ради новой эры, чтобы все уже принесенные жертвы не превратились в ничто.
Долгое время, в те страшные темные месяцы, когда он впадал в безумие, пытаясь стать хитокири Баттосаем, Кента давно хотел присоединиться к нему. Он тогда не позволил этого, потому что ему необходимо было то утешение, которое дух ему предлагал.
Он был ребенком. Слабым ребенком, отчаянно нуждающимся в опоре на кого-нибудь.