Страница 73 из 80
– Да, о нем позаботились.
– Хорошо.
Оками-сан спокойно потягивала чай, и он последовал ее примеру. Это был отличный зеленый Сенча, удивительно хорошо сохранившийся и имевший изысканный аромат в первые дни нового года.
– Моя племянница прислала мне еще одно сообщение. Химура-кун восстанавливается, и врач предполагает, что он выживет, если победит лихорадку. Он получил несколько ранений – его плечи, руки, грудь, спина… Большинство просто ранения мышц, но их было трудно сшить правильно. Врач беспокоится по поводу количества крови, которое он потерял, и возможности заражения. Что же касается обморожений, которые получил Химура-кун, то они хорошо восстанавливаются. Однако того же самого нельзя сказать о сотрясении. До сих пор он не пришел в ясное сознание. К счастью, это не похоже на внутричерепное кровоизлияние, но в целом не выглядит хорошо.
Итак, все хуже, чем он думал. Кидо вздохнул.
– Понятно.
Даже если мальчик очнулся, невозможно знать, будет ли он полезным в будущем. Кидо тоже знал многое о сотрясениях мозга. Из всех возможных травм они были самыми непредсказуемыми и опасными. Мужчины, очнувшись от длительного периода беспамятства, не всегда оставались такими же после. Иногда в них словно что-то перепутывалось, делая их простоватыми или крайне неустойчивыми в настроениях.
Оками-сан тоже казалась задумчивой.
– А девушка, Томоэ? – мягко спросил Кидо.
– Кремирована. Ее нашли мертвой в объятиях Химуры-куна. Моя племянница говорит, что это была ужасающая сцена, будто из трагической пьесы.
Кидо нахмурился, обводя большим пальцем край своей чашки.
– Что такое? – спросила Оками-сан, заметив его взгляд.
– Девушка была кротом, внедренным по рекомендации Иидзуки. Предатель сунул ее в наши ряды, устроил рядом с Химурой. Я так беспокоился о состоянии разума мальчика, что не подумал как следует. Я не знаю, что было ее истинной целью, но она находилась в контакте с Яминобу.
– Хммм, была ли? Я бы не назвала ее бесчестной.
– Она была помолвлена с неким Киёсато Акирой, бойцом Мимаваригуми, которого мальчик убил год назад, – объяснил Кидо.
– Ах, месть, – кивнула Оками-сан. – Да, понимаю. Молодая женщина со скорбящим сердцем, обязанная отомстить за несчастье, приключившееся с ее женихом… посажена рядом с одиноким мальчиком, потерявшимся в своем безумии. Я не удивлена, что они полюбили друг друга. И оба стали пешками в этой игре.
Повисла тишина.
Не так много Кидо смог бы сказать в ответ. В конце концов, они оба понимали, что он был одним из кукловодов, дергавших за веревочки, что, в конечном итоге, и привело к такому ужасному финалу. Он осторожно играл в эту игру, пытаясь спасти мальчика… а Яминобу использовали девушку, надеясь создать слабое место.
Сказать по правде, теперь, когда картина стала цельной, Кидо мог бы даже полюбоваться коварством ума, стоявшего за этим планом.
Качнув головой, Кидо тихо спросил:
– А как ваша племянница?
Соглашаясь с изменением темы, Оками-сан вздохнула.
– С Мидори-сан все достаточно хорошо. К несчастью для меня, но в этом нет ничего удивительного. Она будет приглядывать за мальчиком, пока он не поправится. Я извещу вас, когда получу какие-нибудь новости.
Кидо допил свой чай, уже ставший горьким. Хотя возможно, неприятный вкус был вызван темой.
Он отсек Кеншина от себя, оборвал все связи с ним, отчаянно пытаясь выявить предателя в своем ближнем круге. Он даже не мог рассматривать вопрос о его возвращении в Киото, не обеспечив прикрытия… и он потерял на этом полгода, принеся в жертву слишком многое. Это неприемлемо. Эта интрига слишком близко ударила по нему.
В ту минуту, когда Кеншин очнулся, он понял, что с миром что-то не так. Он лежал на мягком футоне, рядом потрескивал огонь, испуская мягкое тепло… но глаза были сухими, как песок, в горле пересохло, и все болело.
Спина, руки… черт, даже голова гудела.
Но не это было проблемой. Он знал, что боль приходит и уходит, так было всегда. Боль телесная не имела никакого значения по сравнению с болью сердечной.
Томоэ была мертва.
Он знал это. Это было навсегда врезано в его память – ее туманный образ с застывшей на устах улыбкой и аромат белой сливы с примесью крови.
Во время его последнего броска она прыгнула перед его мечом, чтобы задержать его врага… и он убил ее. От этого знания ему хотелось умереть – смерть была бы гораздо лучше, чем ощущение потери, пустоты от того, что ее нет. Если кто и должен был умереть в этом проклятом лесу, так это он. Он убийца, запятнанное и сломленное подобие человека. Что за неудачник! Он пришел туда, чтобы спасти ее, но это она спасла его вместо этого!
Он хотел плакать, но слез не было. Ему было больно… так больно, но он стал абсолютно опустошенным. В нем ничего не осталось.
Он попытался вздохнуть, но это тоже было больно.
Все было таким неправильным.
Потому что… ее не было.
Он понимал это.
Ее знакомой стабилизирующей его ки больше не было. О, вокруг было множество мерцающих и движущихся ки, но ни одна из них не была ее.
Почему он пытается дышать? Это было так трудно, когда ее больше не было рядом.
А потом он почувствовал… Слабый неуверенный толчок, волну холодности, поглаживающую его.
О… дух.
Кеншин почти забыл о духе.
Чувство ласки.
Почему-то это тоже было больно. Оно не было утешительным, это простое поглаживание ки, движущейся внутри. Что толку в нем? Какая польза в ки, если он не смог использовать ее, чтобы спасти Томоэ?
Горькая ярость заполнила его разум, и Кеншин оттолкнул духа. Он не хотел утешения, которое тот предлагал. Он не заслуживал его. Почему его можно утешать, когда Томоэ больше никогда не почувствует никакого утешения?
И сейчас даже думать об этом было больно.
Боги, все болело, и он так устал… но он не мог отдыхать. Поэтому Кеншин медленно попытался открыть пересохшие глаза, только чтобы встретиться с острым, колющим до боли дневным светом. Он попытался поднять руку, чтобы закрыть больные глаза, но даже попытки двинуться было слишком много для него.
Так что он моргал и моргал, пытаясь побороть шок от внезапной яркости, пока не смог по-настоящему разглядеть что-то.
Наконец он различил знакомую форму потолка. Почти как у них дома, но не совсем… однако он определенно видел его раньше. Нахмурившись, Кеншин повернул голову направо.
Шаль Томоэ была аккуратно сложена рядом с его подушкой. На мгновение ему захотелось прижаться к ней щекой, чтобы вдохнуть ее аромат, пропитавший мягкую ткань. Она любила эту шаль. Она, должно быть, провела многие часы, вышивая эти крошечные цветы – белые сливы и ирисы, которые так любила. Даже сейчас он видел ее любовь в этом платке… но подождите, что это за пятно?
Что-то темное было на этой светло-голубой ткани, темное, как кровь.
Он сглотнул. Прямо на ее красивой работе было уродливое и отвратительное пятно – его работа.
Я убил ее.
Это знание ранило сильнее, чем тысяча кинжалов.
– Хей, Кеншин-сан! Вы наконец-то проснулись! – прямо над ним прочирикал веселый голос.
Это была Аими-чан.
О, так вот где я.
– Мама! Кеншин-сан проснулся! – заорала она через плечо, потом повернулась и посмотрела на него любопытными глазами, и обнадеживающая улыбка сияла на ее губах.
Но в этот момент единственное, о чем он мог думать – почему она улыбается?
Не из-за чего улыбаться. Томоэ мертва. Кеншин отвернулся, пытаясь проглотить желчь, что поднялась к горлу. Горькая ярость скрутила живот. Никто не должен улыбаться сейчас.
По крайней мере, не ему.
Он ничто иное как грязный убийца.
– Кеншин-сан, почему вы не смотрите на меня? – спросила Аими-чан дрожащим неуверенным голосом.
К счастью, хриплый резкий голос женщины избавил его от необходимости отвечать.
– Аими-чан, выйди и поиграй там. Сейчас же.
– Но мама… Почему Кеншин-сан не смотрит на меня?
– Иди уже.