Канцоньере

Веселье, горечь, страх иль возмущенье.

Увидим скоро, как другой, с умом,

Закрутит жалких дел коловращенье

И так же станет плакать ни о чем.

XXXIII. Già fiammeggiava l’amorosa stella

Звезда Любви затеплилась в ночи

Востока, между тем на небосклоне

Другая, неприятная Юноне,

Льет с севера блестящие лучи.

В тот час, когда от сна встают ткачи

И босиком бегут раздуть огонь, и

Любовники, и неженки, и сони,

Струят из глаз соленые ключи, –

Та, коей рядом не было в помине,

Явилась вдруг, для сердца – не для глаз,

(Их сон смыкал, а ране – рыд потряс),

Пришла, какой я не видал доныне.

Она сказала: Ты скорбишь? Вот раз!

Ведь я жива – чего же ты в кручине?

XXXIV. Apollo, s’anchor vive il bel desio

О Феб! Коль жив в тебе твой нежный пыл,

Тебя сжигавший в Фессалийской пади,

И милые блондинистые пряди

Ты за грядою лет не позабыл, –

Не дай, чтоб злых времен холодный ил,

Затем что этот век с твоим в разладе,

Лавр оболок честной, какого ради

Вслед за тобой я душу погубил.

Ты силою любви святого дара,

Дар, каковой в унылой жизни – друг,

Очисти мир от странного кошмара.

Удивлены, тогда увидим луг

И в нем – она, укрытая от жара

Под сенью собственных своих же рук.

XXXV. Solo e pensoso i piú deserti campi

Один, задумчив, я поля пустые

Медлительными меряю шагами

И убегаю тотчас прочь глазами,

Завидев на песке следы людские.

Не действуют преграды никакие:

Повсюду любопытный взгляд за вами, –

Меня испепеляющее пламя

Вовне являю миною тоски я.

Я думаю, ручьи, леса и горы

Уже вполне то знают, что отчасти

Нескромные повыведали взоры.

Все дело в том, что я везде, к напасти,

Беседую с предметом Нежной Страсти, –

Всему виною эти разговоры.

XXXVI. S’io credesse per morte essere scarco

Будь я уверен – смерть всему конец,

И пошлому любовному томленью,

Сложил бы в землю я без промедленью

Унылых членов пакостный свинец.

Но так как ныне я подверг вконец

Загробные все радости сомненью –

По полуздраву полуразмышленью,

Я на земле пока полужилец.

Амур свои безжалостные стрелы

Давно об это сердце затупил,

Но их отрава разошлась по телу.

Землистый цвет в ланиты поступил.

Напрасно я к беспамятной вопил,

Чтобы взяла меня в свои пределы.

XXXVII. Sí è debile il filo a cuisattene

Жизнь чал ослабила и, что ни миг,

К иным брегам отходит.

О, если распогодит

Возлюбленная эту хмарь меж нас!

Но вдаль проклятый путь меня уводит,

И в гуще толп чужих

Одной надежды лик

Мне придает веселости запас,

Внушая мне: Не раз

Предстанет вам разлука…

Вот сладостная мука –

О лучших днях в изгнанье размышлять!

Да сбудутся ль опять?

Иль все – минулось без руки, без звука?

Я молод был, я упованьем жил –

Увы, я упованья пережил!

Уходит время: каждый час бежит

И вдаль меня торопит,

И что за тяжкий опыт –

О предстоящем размышлять конце!

Едва восход довольно сил накопит,

Как вечер уж свежит,

Последний луч дрожит

Кривого мирозданья на крыльце,

Так гаснет свет в лице, –

Черты его бесчертны, –

Что делать: люди смертны!

Я мысленно гляжу в ее черты, –

От дальной сей черты,

Но к ней лететь живьем – крыла инертны.

И сир и дискомфортен я тотчас, –

Господь помилуй в этой жути нас!

Всяк вид меня мрачит, где не видать

Очей ее чудесных –

Двух ключарей небесных

От нежной мысли врат, как Бог судил,

Чтоб к горьким дням придать других непресных.

Что ни возьму начать –

Без них тотчас скучать

Я обречен: всяк прочий взор не мил!

О горизонт! Ты скрыл

За водные преграды

Две светлые лампады,

Которые вдруг сумерки средь дня

Сгущали для меня, –

Чтоб, вспоминая счастья перепады

И всю веселую когда-то жизнь,

Я говорил себе: Казнись и киснь!

Увы, чем дальше в лес, тем больше дров:

Помыслив, освежаю

Грусть, коею пылаю

Со дня, как кинул ся благую часть.

Амур в разлуках чахнет, полагаю, –

Чего ж он тут здоров?

Что ж пламень как суров?

Зачем я камнем не могу упасть?

Стеклохрусталь вам всласть

Предъявит цвет подложный –

Так облик наш несложный

Подложку мыслей скоро выдает

И душу предает,

И нежности сердечной дух острожный.

Как? Чрез глаза, исшедшие в слезах…

Покамест та не явится в глазах.

Какую сладость странную наш ум

Подчас и вдруг находит

В том, что с ума он сходит

И вздохов странный ряд вам предведет!

Плач нынче так меня ухороводит,

Что мнится: не в обум

Произвожу сей шум,

Коль скоро в бедном сердце грусть поет, –

Но чтоб поставить в счет

Поистине ужасным

Глазам ее прекрасным

Еще одно, как комплектуя иск:

Чуть вспомню – тут же вдрызг

Расплачусь ревом в голос иль безгласным, –

Безумно жалуясь на ту и той,

Кто проводник в любви и светоч мой.

Златые косы, солнца давний сон,

Завистливо-наивный,

Взгляд чистый, ясный, дивный,

Откуда, чрезвычайно горячи,

Лучи вас дарят мукой неизбывной, –

Слова – тем в унисон –

На редкостный фасон

Иль единичный, впрямь: поди их получи,

Теперь тем боле! Чьи

Потери столь велики?

Коль я лишен толики

Участливости ангельской ее –

Кто сердце мне мое

Пронзит желаньем горячее пики

И вожделеньем – к райским высотам,

Столь близким, что навряд ли буду там!

И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:

Вид тонкой белой пясти

И той предплечья части,

И нежно-горделивый каждый жест,

И кротость неги в упоенье власти,

И персей благодать,

И ум, большой, видать, –

Сокрыты за горами этих мест!

И знаю, что мой крест –

Ее не встретить боле!

За пароксизмом боли

Вдруг упованье робкое ко мне

Является, но не

Стоит со мной, не знаю: оттого ли,

Что чудо совершенства свижу я

Средь совершенств – за гранью бытия?

Мчи, песенка, скорей

Пред очи донны ясной!

Она небезучастной

Тебе протянет нежную ладонь, –

Но руку ты не тронь!

Почтительно склонясь к ногам прекрасной,

Поведай ей, что скоро буду к ней –

Живая плоть иль тень среди теней.

XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi né stagni

Нет, никогда ни реки, ни пруды,

Ни море, все вобравшее потоки,

Ни тень стены, холма или осоки,

Ни облака с завесою воды,

Ни прочая препона, чьи труды

Взгляд затрудняют на большие сроки, –

Со мной, друг Орсо, не были жестоки,

Как та, что застит дивных две звезды.