Канцоньере

А это потупленье их? Оно,

В смиренье паче гордости, лишает

Меня веселья, с жизнью заодно.

О, как мне белая ладонь мешает,

Что в каверзах замечена давно

И мановеньем зренье сокрушает.

XXXIX. Io temo sí de’ begli occhi l’assalto

Я так боюсь налета милых глаз,

Источников и страсти, и острастки,

Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,

И минул уж давно тот первый раз.

С тех пор – каким бы ни был трудным лаз

Или высоким ствол – без приукраски, –

Тотчас взберусь, спасаясь от указки,

Чтоб не прошлась по мне – неровен час.

А нынче оглянулся наугад:

Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –

Виновны сами, я не виноват.

Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,

И сердце в пятках, и себе не рад:

Мне смелость нелегко далась, серьезно!

XL.S ‘Amore o Morte non dà qualche stroppio

Коль не запутают Эрот иль Рок

В станке моем последнюю основу,

Коль я тут, по добру да по здорову,

Сплету любовь и смерть в один уток, –

Никак не можно, чтобы я не смог

Дать строй старинный молодому слову, –

И – страшно молвить: по труду готову

Мне в Риме будет лавровый венок.

Но так как к завершению работы

Потребна мне толика волокна,

То, милый отче мой, пролей щедроты.

Чего же ты не шлешь мне ни рожна –

И все так вдруг! Прошу: яви заботы,

Дай пряжу, а любовь и песни – на!

XLI. Quando dal proprio sito si rimove

Когда увозят в чуждые уделы

Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –

Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,

Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.

Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и

Что там снаружи – Цезарь или Ян?

Земля слезоточит, из дальних стран

Нейдет светило, чьи лучи несмелы.

К Сатурну с Марсом переходит власть –

К зловещим двум звездам, меч Ориона

Пловцов несчастных сокрушает снасть.

И от Эола узнает Юнона,

Нептун и мы про злейшую напасть:

Нет той, к кому природа благосклонна.

XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano

Но если Дафны облик осиян

Является в отечества пределы, –

В работе Сицилийца есть пробелы:

Он тщетным рвеньем в кузне обуян.

Юпитер громыхнуть хотел бы, ан

Куда грома девалися дебелы?

И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,

Цветами обновил покров полян.

Дыханье с Запада смиряет лоно,

И кормчему отныне не пропасть,

В лучах раскрылся венчик анемона,

Противная звезда спешит упасть

И предоставить той часть небосклона,

По ком слез излила немало страсть.

XLIII. Il figliuol di Latona avea già nove

Латоны сын на этот балаган

От козырька заоблачной капеллы

Кидает взоры сильно оробелы:

Где та, что нанесла нам столько ран?

Но, видно, застит взгляд ему туман:

Она не мнет стопой нигде плевелы!

И тотчас все его поступки квелы,

Как у того, чей вдрызг изломан план.

И смотрит он на вещи отрешенно,

Как человек, наплакавшийся всласть:

Вид жалкий у него – ну, что ж вы, донна?

Ведь видеть вас, вас петь – благая часть.

Хоть тучки по небу – все шасть да шасть, –

Безветренно, без перемен – сезонно.

XLIV. Que’ che ‘n Tessaglia ebbe le man sí pronte

Тот, кто в Фессальи перебил косяк

Сограждан, близкой крови не жалея, –

Оплакал все ж бунтовщика Помпея,

Которому был тестем как-никак.

Пастух, пробивший чурбану чердак,

Оплакал сына своего, злодея,

И, на Саула злобы не имея,

Царя похоронил как добрый враг.

А вы, которой жалость непонятна,

У коей есть броня противу стрел

Амура, пусть он целится халатно, –

Какой бы мукою я ни горел –

Слезинки я у вас не подсмотрел:

Одни презрительного гнева пятна!

XLV. Il mio adversario in cui veder solete

Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав

Вперяете вы взгляд, любимый Богом,

Влюбляет вас, в заимствованьи строгом

Веселый нежный облик ваш вобрав.

Стекло меня лишает всяких прав

Быть с вами рядом: горестным итогом

Суть то, что я в изгнании убогом

Оплакиваю дни былых забав.

Будь даже я подшит к вам ненароком,

Стеклу не следовало б, подольстясь,

Вас утверждать в презрении жестоком.

Вам не видна ли в том с Нарциссом связь:

Вы стынете бесцельно над потоком,

Соседством низким с травами смутясь.

XLVI. L’oro et le perle e i fior’ vermigli e i bianchi

Жемчуг и злато, розы и лилеи,

Которым, будто бы, вредит зима:

Повсюду колют и нейдут с ума

Из сердца и из органов нежнее.

Мои мне дни – короче и влажнее:

Большая боль ведь не пройдет сама.

Но зеркала – вот подлинно чума:

Вы их в себя влюбляли не жалея.

Они заткнули рот моим глазам,

Которые вас за меня молили,

И те умолкли: вы ко мне остыли.

Но зеркала повсюду по водам,

Чьи омуты несут забвенье вам,

А мне – напоминанье о могиле.

XLVII. Io sentia dentr al cor già venir meno

Сердечных у меня не стало сил:

Ведь вы источник сил моих сердечных.

Но так как против смерти нет беспечных,

Но всякий жил бы, как бы он ни жил, –

Мной ране спутанный, порыв пустил

Я тропкою скитаний бесконечных,

Давно забвенной мною из-за вечных

Препятствий, кои сам нагородил.

Так я попал, себя сам презирая,

Пред ваши красны очи, коих взгляд

Чтоб их не злить – всегда бежать был рад.

Так смог я надышаться, умирая,

И ожил вновь, откушав этот яд:

Умру – вдругорядь, от стыда сгорая.

XLVIII. Se mai foco per foco non si spense

Но коль огонь не тушится огнем,

Ни реки от дождя не иссякают,

Подобные подобным потакают

А к крайности мы с крайностию льнем, –

То как тут быть, Амур, с твоим добром:

Не наравне ль им души обладают?

Зачем у ней ее желанья тают,

Когда моих – не вычерпать ведром?

А может – так, как Нил, с высот спадая,

Всех оглушает грохотом воды

И слепнет око, солнце наблюдая, –

Так и любви чрезмерные труды

Ведут не к цели, втуне пропадая,

И лишний пыл нам путает ходы.

XLIX. Perch’io t’abbia guardato di menzogna

Тебя лелеял, холил, опекал

В саду моем от всяческой заразы,

Неблагодарный слог, но ты все разы

Не похвалу, но брань мне навлекал.