Страница 7 из 10
Сократ допил остатки и, вынуждая учеников ссутулиться над папирусами, жахнул кубком об пол:
– Вернёмся к этому…! Как его?
– К пути осознания собственной глупости? – дрожащим голоском подсказал Платон.
– Ага, путь, путь…! – подхватили Аристофан и Ксенофонт.
Сократ хрустнул пальцами и продолжил:
– Путь-то он путь. Но звучит как-то выпендрёжно.
– А, может, так? – вскричал Аристофан. – Мудрость – ничто!
Учитель идею отверг:
– Стилистика не моя, не покатит!
Ксенофонт не стал умничать, просто сидел и тупил, а Платон тужился-тужился да как выпалит:
– Я знаю только то, что ничего не знаю!!!
– Ай, молодца! – воссиял Сократ. – Добавь ещё «…но другие не знают и этого!
Пока Платон радостно царапал по папирусу, оживился Ксенофонт:
– Ну, так чё? Может, я за «хиосским» опять сгоняю в честь такого дела?
– Вообще гениально! – сказал Сократ. – Валяй Ксенофонтушка! Однова живём!
Домашнее задание
С математикой Йося управился быстро. Закрыл тетрадку, аккуратно отложил её в сторону и раскрыл другую – по русскому языку. Сочинение задали на вольную тему, но это не придавало Йосе уверенности. Он долго вглядывался в разлинованную пустыню и, не найдя пути к оазису, отвернулся к окну. На подоконнике стоял аквариум с парой гуппи. Возле аквариума сидела настороженная кошка Люся, выказывая готовность распаровать рыбок. Но те держались надёжного укрытия, ибо просчитывали Люсю, как Йося – математические задачки. Йося же безучастно смотрел на зреющий конфликт, открытой схватки не ожидая: позиция сторон оценивалась им в границах устойчивого паритета. Уже накатывала грусть и безысходность, как вдруг Йося выпрямил спину, поднял бровь и придвинулся вплотную к столу. Через несколько секунд первая строчка сочинения, словно обрезок колючей проволоки, легла на бумагу: «У Израиля проблемы с арабами, потому что у арабов проблем с Израилем нет!»
Солдат
Путь от подгузников, коляски и кормления из ложечки до подгузников, коляски и кормления из ложечки занял у Арона Марковича ровно семьдесят лет. День в день. То есть, первое утро своего восьмого десятка юбиляр, так и не открыв праздничное застолье, встретил в хайфской больнице «Рамбам», отгороженный инсультом от реальности и белой стеклянной дверью – от любимой дочери Симы, нервически вышагивающей по коридору, и скучающего там же ненавистного зятя Миши.
– Дёрнул же его чёрт переться в такую жарищу! – говорил Миша, листая картинки в ай-фоне.
– Закройся уже! Хотя бы тут!
– Назло мне попёрся.
– Не он – назло, а ты назло не купил, чтоб он сам попёрся!
– Это как это не купил?! Литр! Не считая коньяка!
– Он просил два!
– Да, такое количество надёжней солнцепёка!
– Миша, хватит!!! Или уйди, или уже подавись чем-то!
Был бы сейчас Арон Маркович в сознании – чем зятю подавиться искать бы не пришлось. Вариантов раскидано под ногами – не ленись нагнуться: хоть в утончённой полемике, как сейчас; хоть просто так, в безысходности совместного проживания. И вообще, бывало, только надумаешь поджечь, как уже полыхает. Была ли тому причиной Мишина расхлябанность, перечащая выправке Арона Марковича – бог знает. Но тесть относился к зятю, как к таракану: брезгливо рассматривал через очки, поднесённые к глазам на манер лупы, и даже замахивался иногда тапком. Агрессию такого рода Миша гасил обычной демонстрацией среднего пальца. Более сложные вариации, вроде просмотра на максимальной громкости российских новостей, карались выкусыванием – чтоб уж наверняка – метрового куска телевизионного кабеля. Тесть всякий раз восстанавливал вещание и дублировал его радийным эфиром из своей комнаты. Миша принимал и этот вызов. Уповая на гипертонию оппонента, подкладывал ему то рекламные буклеты похоронных бюро, то счета за электричество. В ответ приходили журнальные вырезки о раскрытии тайны долголетия.
Война шла на полное уничтожение. Стратегия не менялась годами, давая расцвести искусству тактики. Стороны совершенствовали свои арсеналы непрестанно, для чего привлекались наукоёмкие технологии. Например, со зловредным существованием домашнего «вайфая» Арон Маркович покончил путём случайного обмазывания роутера медовой смесью кураги и грецких орехов, «помогающей от сердца». Миша отомстил сменой во вражеском телефоне русского интерфейса на китайский. Диверсия осталась даже незамеченной. Старые артритные пальцы помнили аппликатуру, и связь с двумя главными абонентами – дочкой и собутыльником Фимой – не пострадала. Арон Маркович ухмылялся, вслепую надавливая нужные кнопочки: «Аллё, Фима? Я взял маленькую и четыре пива. Разогревай бурекасы! Выдвигаюсь!» Миша электробритвой гудел на это из ванной комнаты: «Вам бы с такими способностями в стартаперы податься!» – «А вот за старпёра точно ответишь, гнида!» Вклинивалась Сима: «Какая, к чёрту, маленькая, папа?! У тебя вчера приступ был!» – «Толку-то, что был!» – откликалась ванная. Арон Маркович тушил в ней свет, дожидался Мишиных воплей и гордо покидал ристалище.
Прирастала военная наука и заимствованиями из телевизора. Гибридные войны, перекрывание газопровода и всё такое, вплоть до закрашивания опознавательных знаков и отрицания себя субъектом конфликта. Стоило Мише улечься спать после ночной смены, Арон Маркович наполнял водой пластиковую бутылку с проделанной в крышке дыркой, и из окна своей комнаты терзал струйкой соседское окно этажом ниже и чуть наискосок. Там безвылазно жила толстая Фира – литературовед с истончившимися нервами. Её спальня находилась, по счастью, аккурат под спальней Миши. Арону Марковичу хватало и половины бутылки, чтоб Фира начинала возражать шваброй в потолок. А там уж – чистое блаженство! Миша слетал с кровати, разрешаясь ором и прочим эликсиром для сердечной мышцы тестя. Кто-нибудь в здравом уме осмелился бы отнести подобные зверства к конвенциональному оружию? Разумеется, никто! И Мишина совесть обрела свободу. В дело шло всё его нынешнее мастерство разнорабочего и давние знания преподавателя истории. Старинный – ещё ртутный – тонометр тестя был тайно перекалиброван ударом о стену, и выдал Арону Марковичу на ближайшем замере восхитительные 240 на 90. От невиданных доселе цифр загрохотало в висках, и лицо окрасилось бордовым. Пришлось ползти к Фире, чей прибор славился большей точностью, и славу свою подтвердил, подтвердив показания ртутного коллеги. У Арона Марковича ртом пошла пена. «Арон, шо Вы мне тут в самом деле? Я токо помыла!» – сказала Фира, но «скорую» вызвала. Врачи в два счёта осмеяли Мишины надежды. Прямой массаж сердца с красненькой таблеткой сотворили из тестя новую копейку, и он сиял на кушетке, рассматривая на Фире просвечивающийся халатик: «А Вы знаете что-нибудь за стринги, Фирочка? А то в этом вашем всём будете иметь лёжа только меня одного!»
Случались и дни, когда война утомляла обоих. Тогда к ужину они выходили вместе, в глаза друг другу не глядя и маскируя стремление к миру безразличием. Хрупкий шанс. Одно неловкое слово, двусмысленный жест и – шагай обратно в окопы. В последнее такое застолье Сима играла модератора: дурашливым чириканьем насаждала меж противников веселье; то и дело поправляла отцу воротничок, а мужу – редеющую шевелюру. Наконец, водрузила на стол блюдо с дымящимися пельменями:
– И по пятьдесят водочки, да, папуля? Думаю, не помешает!
– Ну, не знаю, не знаю, – сказал Арон Маркович, – приступа опасаюсь…»
Миша хмыкнул и разлил по рюмкам.