Страница 6 из 10
Борины ноги скользнули в сандалии, а живот втянулся до пристойной конфигурации: «Садитесь, конечно! Тоже – в столицу?» На кой это знакомство было ему нужно, Борис знать не хотел. Движение, давно ставшее рефлексом. В последние годы оно часто прекращалось на дальних подступах к телу, ограничиваясь лишь признаком победы – вспышкой согласия в девичьих глазах. Этого хватало. Собственно секс виделся, как формалистское излишество. Высшее наслаждение палача – не в крови клиента, а в её безусловной доступности. К тому же, кошелёк нынче активно возражал, да и постельные откровения, типа, «О, где ты был раньше!» и «Я не знала, что бывает так хорошо!» истребляли остатки потенции.
Дама села и отвела прядь со щеки: «Не переношу молчать в дороге. Виктория, если позволите!» Да тут на двадцать минут работы! Боря даже огорчился: «О-очень приятно! Борис!» – «У Вас с «Сикким», должно быть, связано что-то такое этакое?»
Каких двадцать?! Десять – от силы! Гиалуроновое личико, голосок со смешинкой. Наверняка, уже бабушка. Сорок шесть – сорок восемь. С козлом, сломавшим всю жизнь, рассталась лет пять назад. Наслаждается свободой, замышляя новое, но счастливое рабство.
– Конечно, не без этакого, но уже хочется, знаете, чего-то своего. Очаг, тепло…
Вика посерьёзнела:
– О, как я Вас понимаю! А Вы…
– Как ветер!
– Вот ведь бывает!
– Но порох сух! – сказал Боря и приосанился. –
Был синтаксис стыдлив и робок
И с пунктуацией – бардак,
Но всё-таки меж ваших скобок
Встал восклицательный мой знак!
– Ой, какая прелесть! Это ваше?!
– Баловство! Забава юности. «Мы перо приравняли к штыку…»
В Борином желудке тревожно булькнуло. Автобус выбрался из города, прибавил скорости. Страницы родного текста пока перелистывались спокойно и уверенно:
– Я вспоминаю Вас, мадам,
Как вор углы чужого дома:
С тоской и негой пополам,
И с фомкой со следами взлома.
– Чудо! Чудо какое!
Разговор ладился. Вика охотливо давала приручаться, голые коленки сумочкой уже не прикрывая. Читала что-то своё, «из раннего», быстро перешла на воспоминания, потом сдобрила их оптимистичными мечтами и, наконец, добралась до внуков. Хотя это был самый трудный для восприятия эпизод, Боря решил не подсекать и расходовать время рационально, на натянутой леске.
Это было мудрое решение! Когда Вика сказала «А Павлик! До чего же умненький! Дай, говорит, баба, дай!», Боря искренне обрадовался поводу засмеяться, глуша сильное урчание в животе:
– Да, внучата – это чудо! А у меня нет, к сожалению!
– Ну-у, как же вы так?
– Наверстываю по мере сил!
К счастью, второй внук оказался куда умней первого, и крепнущие позывы Борис давил хохотом немилостиво. Вика закипала: родные кровиночки дарили радость не только ей!
Прилично поддавливать стало минут через десять, и шторки кондиционера Боря перенаправил себе на брюхо. Помогло аж никак. Паника усилилась. «Сука! – думал он. – Даже если у неё вся родня номинируется на Нобелевскую премию, двести грамм говна в Иерусалим не довезти!»
– А то и триста! – добавил Борис уже вслух.
– Не поняла…
– Я говорю «трист»! Грустно, по-французски. Детки вырастают…
– Увы, увы… Но они навсегда остаются для нас детьми!
– Безусловно! Как там у Марины Ивановны?
«Безнадёжно взрослый Вы? О, нет!
Вы дитя, и Вам нужны игрушки…»
– Вы любите Цветаеву?! Как это мило!
– Обожаю! – простонал Боря, гася взрыв где-то в районе обводной кишки.
– О, чудо! А помните вот это… «Две руки, легко опущенные на младенческую голову…»? Вика препроводила декламацию рукой и сбила шляпу с сидящего впереди хасида.
– Ничего-ничего! – сказал тот по-русски. – Лучше Цветаева, чем арабские ножики!
Но Вику уже несло. Она коснулась указательным пальчиком бровки:
«Две руки – ласкать, разглаживать
нежные головки пышные.
Две руки, и вот одна из них
за ночь оказалась лишняя…»
Боря внимал, сжавшись и подвывая на ускорениях. Он перебирал в голове всё, что подмёл утром из холодильника. Колбаска… Ну старенькая, но так-то ничего? Сыр тоже. Маслины, салатик… Всё нормальное! Яичнице со вчера точно ничего не сделается.
Автобус резко тормознул, и Борина аналитика замерла у бездны. Он притаился, пробуя сориентироваться. По ощущениям было вполне сухо, но по запаху, как говаривала деканша, отнюдь!
Вика запнулась, повела головкой по сторонам и остановила молящий взгляд на Боре. Боря показал глазами на хасида. Хасид уже ёрзал и сказал на иврите: «Я слышу, что-то пошло не так, Рони?» Рони, лет двенадцати, показался с зажатым носом в проёме между кресел, уставившись на Вику. «Так на чём это я…? – краснея, сказала она. – Память – кошмар!» – «Я себе представляю» – поддержал Рони и получил от папы подзатыльник.
Автобус дёрнулся, пошёл в разгон, и после недолгой паузы, наконец, раздалось то самое «Кефир, блядь…» – «Не поняла! – опешила Вика. – Опять французский?» – «Кё фэр…! Что делать! – еле выдавил Боря. – Цветаева по-французски – это нечто!»
Спазмы немного приутихли. Остаток дороги шатко-валко прошёл в разборе неудачной эмиграции великой поэтессы и её трагических любовей. В этих местах хасида разворачивало ухом в проём. Понемногу беседа иссякла. Вика боролась с дремотой, периодически тыча в окошко мизинцем: «Ой, смотрите – опять верблюды!»
На въезде в Иерусалим начались пробки, автобус подёргивало. Борис холодел.
Абсолютного минуса он достиг аккурат у струнного моста, за пару сотен метров до конечной остановки. Внутренний монолог зазвучал беспощадно: «Фима! Конченый ушлёпок! Ты у меня сожрёшь весь свой кефир разом с картоном!»
Вика обеими ручками сдавила сумочку: «Знаете, Боря, мне сейчас подумалось… О, где Вы были раньше?!» Боря старался что-то показать на пальцах. «Нет, Борис, нет! Не говорите ничего! Я всё понимаю…» Автобус остановился. «Ерушалаим, тахана мерказит» – продув микрофон, известил водитель. Пассажиры тронулись на выход. Встал и хасид, сияя и косясь на Викины коленки: «За Цветаеву было интересно! Да, Рони?» У Рони вид коленок вызвал оцепенение и поимку второго подзатыльника. Вика притворно улыбнулась. Борису напрягаться не пришлось: жуткая улыбка рассекала его, как Гуинплена. Когда салон опустел, Вика сказала:
– Боренька, пора!
– Викуша, Вы идите, наверное… Мне нужно ещё кое-что обдумать…
– Здесь?
– Здесь!
– Но…
– Несколько строк… Потеряются…
– Не понимаю…
– Идите!
Вика возмущённо глотала воздух:
– Не понимаю…!
– Идите уже!!!
– Мерзавец… – прошептала она и выскочила вон.
– Это конечная. Ты выходишь? – спросил водитель.
Боря снова перешёл было на язык жестов, но сник и вцепился зубами в подголовник.
– Так ты выходишь? Или мне вызывать полицию?
Иерусалим всегда действовал на Бориса исцеляюще. Сердце переставало сбиваться, дыхание становилось лёгким и – главное – мысли освобождались от тревоги. Боря даже придумал что-то, вроде «Постоянно умирать можно, где угодно, но изредка жить нужно приезжать сюда!» Здесь не требовалось ни знать, ни верить. Достаточно было находиться. Поэтому Борис сейчас просто сидел и ждал традиционного чуда.
А Вика уже стояла на трамвайной остановке, и в голове её стучало: «Какая же я идиотка, господи!» Потом толпа вдавила её в подошедший трамвай, и сигнал закрывающейся двери отрезал все звуки снаружи, кроме сирены – то ли полиции, то ли скорой помощи, то ли пожарной. Когда-то Вика решила, что разбираться в этом необязательно, ввиду отсутствия главной службы – «экстренной помощи разбивающимся ни о что сердцам».
Урок
«Мудрость – это результат многотрудного пути к осознанию собственной глупости, – сказал Сократ и залпом ополовинил кубок неразбавленного «хиосского». А как было разбавлять, если повсюду люди, люди, люди…? Вот и приходилось, уменьшая объём в пользу большей эффективности, пить жёстко, по-скифски. В хлам приходилось накидываться, чтоб не видеть этого свинства, этого говнища и тупости вокруг. Этого непролазного идиотизма! «Демократия у вас? – думал Сократ. – Гомер вам, видите ли, хуёвей Гесиода? А чего так? Только потому, что Гомер предлагал выдавать пиздюлей пришлым дикарям, а Гесиод – кормить и приобщать их к культуре? Ну, ничего, оно всё вам аукнется! Ибо, если что придумал, так тут же берись за улучшение, чтоб за временем поспеть! Меняйся сообразно его ритму! И мораль тут – не исключение!