Сильнее

Поэтому фото не беспокоит меня. Это не фотография разбитого сердца, хотя мне до сих пор больно на нее смотреть. Это фотография надежды, потому что парень без ног, обожженный, весь в порезах и смертельно бледный, все-таки был жив.

И он не собирается сдаваться.

Единственным человеком, кто не видел фотографию, по крайней мере поначалу, была моя девушка, Эрин. После нашей встречи на 18-й миле, она двигалась с расчетной скоростью миля за девять минут. Таким образом, она должна была прибыть на финишную черту прямо перед взрывом бомбы.

Но у нее очень сильно заболело колено на вершине Хартбрейк Хилл. Какое-то время она шла, чувствуя острую колющую боль в колене при каждом шаге. При мысли, что она может не закончить забег, она сильно разволновалась. Даже немного поплакала. Но она продолжала идти, пока боль не утихла.

Затем она наткнулась на стену на 25-й миле, прямо перед эстакадой на Бэкон-стрит. Я не имею в виду стену бегунов, настолько плотную, что никто не мог продвинуться вперед. Эрин сперва подумала, что слишком многие хотели пересечь финишную черту. Она посчитала, что забег плохо организовали, и забеспокоилась о своем финишном времени. Затем слухи начали распространяться.

Дорога была перекрыта.

Был взрыв.

Нет, это была бомба.

Бомба была рядом с финишной чертой.

Нет, она была в толпе около финишной черты.

Никто не знал число пострадавших. Никто не знал, были ли погибшие. Никто не мог дать точной информации. Почти каждого бегуна кто-то ждал, но едва ли у кого-то из бегунов был мобильный. Кому нужен мобильный, когда ты бежишь марафон?

Шок начал распространяться. Люди ломились во все стороны. Женщина около Эрин упала в обморок; Эрин осталась помогать ей, пока не пришла медсестра. Эрин думала о Реми, Мишель и обо мне на финишной черте. Ее младшая сестра, Джилл, должна была встречать ее там. Эрин не знала, что Джилл нас не нашла.

По какой-то причине Эрин в особенности волновалась о Реми, ее лучшей подруге со средней школы. У нее было плохое предчувствие, что что-то случилось с Реми. Она не осознавала, что плакала все время, пока какая-то пара не остановила ее и не спросила, все ли с ней в порядке. Они купили ей бутылку воды и дали позвонить. Она пыталась дозвониться до Реми, до Мишель, до меня. Без успеха.

Она наткнулась на свою старшую сестру, Гейл, которая сообщила ей, что две бомбы взорвались в толпе. Гейл видела это, но не пострадала: была по другую сторону улицы. Она слышала, что Реми ранена, но больше ничего не знала.

Эрин начала паниковать. Случилось что-то ужасное. Люди погибли. Ее друзья были там – и по крайней мере один из них был ранен. Но она ничего не могла сделать со своей стороны. У нее не было денег, мобильного и возможности добраться до дома.

Какое-то время она бродила, не зная, что делать. Было странным образом тихо. Она пыталась дойти до своего спортзала, где мы условились встретиться, если потеряемся в толпе, но дорога была перекрыта. Копы перекрыли перекрестки, ведущие в центр города. Должно быть, ее трясло от нервов, потому что в какой-то момент к ней подошли и дали плед. Она какое-то время ходила с каким-то мужчиной, который тоже не мог найти своих друзей.

Кто-то заметил ее марафонский номер и закричал: «Поздравляем, так держать!» Она поняла, что одни люди знали о произошедшем, многие плакали, но люди, двигающиеся с противоположного направления, не имели никакого понятия о случившемся.

Она остановилась у Научного центра на Массачусетской улице. Улицы были забиты людьми, но царила жуткая тишина. Она подумала о том, чтобы пойти домой, но было слишком далеко. Ее офис в Бригаме был всего в двух милях, и вскоре она поняла, что бездумно направляется туда. Она добралась до офиса только к пяти часам, через два часа после взрыва бомбы.

Больница была закрыта, а у нее не было идентификационной карты. Охрана не пропускала ее, пока одна из коллег не заметила ее у входа. Затем пришла Джилл; она шла от финиша в больницу в надежде найти там Эрин.

Она взяли такси до квартиры Джилл и начала всех обзванивать. Эрин узнала, что Мишель поступила в экстренное отделение хирургии, а Реми была в стабильном состоянии. Но про меня не было никаких известий. По какой-то причине она не волновалась. Она знала, что мы были близко к бомбе. Но раз раны Реми были не критичными, она подумала, что я должен быть в порядке.

Позвонила ее подруга Эшли.

– Джефф ранен, – сказала она, – Его фотография прямо сейчас висит на главной странице сайта NPR.

Эрин тут же зашла на сайт. Это было обрезанное фото, на котором не было видно ног. Я думаю, что Эрин была шокирована. Ее разум не мог принять мысль, что случилось что-то ужасное. Он в кресле, говорила она себе. Значит с ним все в порядке.

Затем Кортни, подруга Реми, которую она едва знала, позвонила ей.

– Реми в порядке, – сказала ей Эрин. – Она была рядом с бомбой, сейчас она в больнице, но она в порядке. Мишель тоже ранена. Я не слышала о Джеффе, но уверена, что с ним все хорошо.

– С Джеффом не все в порядке, – сказала Кортни, – Он потерял ноги.

Когда ее сестра Гейл позвонила несколькими минутами позже, Эрин рыдала. Она увидела необрезанную версию фотографии.

– Они были там из-за меня, – сказала она, – это моя вина.

– Это не твоя вина.

– Я хотела, чтобы Джефф был там. Я сказала, что это важно для меня. И теперь у него нет ног.

– Это не твоя вина, Эрин. Какой-то террорист сделал это.

– Ты должна отыскать Джеффа, Гейл. Если отыщешь, сразу позвони мне.

Вскоре после этого Большой Ди позвонил и сказал ей, что я в Бостонском медицинском центре. Парень Джилл, Алекс, подвез ее до больницы. Никого не было снаружи. Улицы были пустынны, на них были только копы. Эрин не знала этого, но даже на месте взрыва было тихо. Некоторые тела до сих пор лежали на улице для осмотра, но большую часть последствий взрыва уже убрали… Глава городской полиции, Эд Дэвис, выучил урок на примерах взрывов в Лондоне и Израиле – расчищай быстро. В Израиле здания обычно чинились в течение часа. Это как некое послание террористам: «Вам нас не сломить. Мы сможем жить дальше».

К удивлению Эрин, даже Бостонский медицинский центр был спокоен. Весь квартал был перекрыт; охранник провел ее к зданию на другой стороне улицы. Там находились социальные работники, стол с напитками и список жертв. Кто-то из работников начал говорить Эрин, что случилось со мной. Она сказала им остановиться – хотела дождаться приезда моей семьи.

«Они будут ненавидеть меня, – думала она, – это моя вина».

Вскоре начали называть имена жертв. Если называли имя близкого вам человека, нужно было проследовать в боковую комнату, где доктор объяснял ситуацию.

Ради меня пришло около двадцати человек, в основном семья. Доктор начал говорить им о моем состоянии.

– Он жив.

«Слава богу», – подумала Эрин.

– Но нам пришлось ампутировать обе ноги.

Люди стали плакать и обнимать друг друга. Обнимали Эрин. Мама плакала на ее плече.

– Простите меня, – прошептала Эрин.

Никто больше не говорил. Даже дядя Боб, который не замолкает даже за деньги. Они видели фото и знали, что все безнадежно, но все же надеялись.

Медсестры провели всех в отделение интенсивной терапии, где я восстанавливался после операции. Они позволили маме и папе войти. Позже они оба говорили, как ужасно я выглядел: черные глаза, порезы на лице. Обе мои перепонки были разорваны, и кровь сочилась из ушей. У меня были ожоги второй степени почти по всей спине и ожоги послабее вокруг правого глаза. Жар был настолько сильный, что ресницы просто сгорели. У меня были трубка для дыхания, бандажи и трубки с какой-то жидкостью, текущей к обеим моим рукам. Им больно было смотреть на одеяло, под которым силуэт моего тела заканчивался выше коленей. Это было худшее, что они могли представить.

Около полуночи мое кровяное давление упало, а тело начало разбухать. Доктора сказали, что это, скорее всего, внутреннее кровотечение, что мои органы, скорее всего, пострадали от взрыва. Они бегом доставили меня в хирургию. Процедура должна была продлиться час, но затянулась, и каждый ожидал худшего. С чего бы часовой операции по хирургии длиться два? А три? Мои близкие все время оставались в неведении.