Страница 11 из 15
Так, опираясь на белые пятна и критические точки друг друга, эти два направления (эволюционизм, креационизм) в исследовании проблемы происхождения жизни становятся одинаковыми и в этом смысле равными друг другу. Находить друг у друга ошибки, отстаивать их и доказывать при этом, что моя сторона права, а другая нет, уже не имеют права утверждать о решении в данном вопросе, им (приверженцам этих направлений) следует в этом случае только признать, что они никак при этом вопрос не решают и даже не приближаются к нему.
Напомним и то, что еще Дарвин в своих трудах открыл перед нами три кита эволюции: вид, изменчивость, возраст Земли, которые он сам сумел разрешить с более-менее утешительным результатом в тех рамках, в которых это было возможно для него.
Именно в этих трех ракурсах и следует рассматривать, на мой взгляд, всю историческую подоплеку эволюционных идей и историю формирования эволюционного мышления в настоящий момент.
Здесь я не случайно привожу довольно известные и избитые имена и утверждения и не рассматриваю современное состояние эволюционной теории, поскольку это и не нужно. Все критические замечания и проблемы были высказаны еще в XVIII–XIX вв. В XX–XXI вв. к ним добавились новые, но все же они не теряют актуальности и сейчас, даже больше, в современном мире эти утверждения, накладываясь на ранее высказанные, подверженные критике, максимально усугубляют положение. «Засоренность» эволюционной теории стереотипами, ложными штампами и постулатами только подогревает недоверие к ней самой и предрекает громогласный конец.
Необходимо сделать и такой философско-духовный вывод: человеку было выгодно держаться за эволюционную идею как за спасительный якорь и искать в связи с этим для нее доказательства, поскольку это обеспечивало ему некое оправдание за несправедливые мысли и действия (желания и деяния). Подробнее этот религиозный аспект разберем в заключении.
Системный поиск доказательств эволюции начал еще Дарвин, после него они продолжились в XX веке, когда теория возобновилась и получила развитие в новом качестве вкупе с генетикой в форме СТЭ (синтетической теории эволюции), в настоящее время – в современных теориях эволюции.
Но явная несправедливость некоторых из выводов Дарвина стала очевидна в связи с развитием других наук, например, палеонтологии. Еще при его жизни критики Дарвина неодолимо разрушили почти все основания теории: камни теории естественного отбора еще тогда подверглись оглушительному развалу. Стало ясно, что надежда на переходные формы в пластах Земли не оправдалась, ряд утверждений о природе наследственных изменений также оставляли желать лучшего, а непонятность термина «вид» отсылала к поиску более точной области исследований.
Новая наука генетика с упорством взялась за доказательства теории естественного отбора, так появилась синтетическая теория эволюции, которая имела целью не ответить на вопрос: есть или нет эволюция (ее наличие подразумевалось априори), а объяснить механизмы этой эволюции (дарвинизм, неодарвинизм). Здесь следует рассмотреть СТЭ с тех же ключевых позиций, а именно с того, как она решает вопрос вида, изменчивости и возраста Земли. То же самое, на мой взгляд, необходимо проделать с каждой новой эволюционной гипотезой.
С одной стороны, развитие генетики, молекулярной биологии и всех появляющихся сопутствующих наук дало обширные сведения о наследственности и изменчивости, подало почву для мнений о виде и о его изменчивости, особи в частности. Но все выводы СТЭ были связаны с эволюционной теорией, в частности, для ее объяснения она и создавалась, поэтому факты, открываемые ею, были непосредственно завязаны на эволюционную основу. Так, открытия хромосомных перестроек тут же использовались для объяснения эволюционных представлений разного толка. Видовой уровень сместился на популяционный, где именно популяцию стали считать единицей эволюции.
Как бы выглядели результаты генетики, молекулярной биологии и других наук в XX веке, если бы не были интерпретированы в свете эволюционных представлений? Если рассмотреть эти результаты без них, а связать их просто с закономерностями наследственности и изменчивости, мы бы адекватней оценивали эти закономерности.
Главная задача настоящего исследования – отделить открытия, выводы разных наук от идей эволюционного плана. С течением времени эта задача стала все более сложной. Новые открытия в области разных наук стали скрепляться эволюционной идеей. Она стала центром, основой всех биологических наук, исследований, ее фундаментом. Современную биологию трудно представить без эволюционной тематики, эволюционных построений.
Вновь и вновь возвращаясь к исходной книге Дарвина, укажем на противоречивый ее характер, заложенный с самого начала, на хрупкость и иллюзорность самой идеи эволюции, на что он указывал сам.
Перед публикацией своей книги Дарвин утверждал: «Будущая книга вас весьма озадачит; она, к сожалению, будет слишком гипотетична. Скорее всего, она лишь послужит упорядочиванию фактов, хотя сам я думаю, что нашел приблизительное объяснение происхождению видов. Но, увы, как часто – почти всегда – автор убеждает себя в истинности собственных догм» (Чарльз Дарвин, 1858, из письма коллеге о заключительных главах «Происхождения видов». цит. по John Lofton’s Journal, The Washington Times, 8 February 1984).
Сам Дарвин заложил в своей теории многие противоречия. Он указывал на то, что если не будут найдены переходные формы, то его теория рухнет. Классические выводы теории, связи, закономерности стояли на китах, которые сами по себе были нерешаемыми. Вид, изменчивость и возраст Земли в теории выглядят натянутыми и для себя скоро принятыми. Эти связи и выводы, выведенные из неправильных представлений об этих китах, сделали теорию внутренне противоречивой. Она выглядела строго научной, ясной и не вызывающей сомнений только на первый взгляд.
По выходу в свет «Происхождения видов…» сразу появились критики (Данилевский, Виганд и др.), которые разложили по полочкам все логические построения, выявив противоречия и неувязки между пониманием проблем вида, изменчивости, возраста Земли. Вскоре появились жесткие обоснования, доходило даже до того, что теория должна быть оставлена раз и навсегда; но этого не произошло. Она не только не была оставлена, но была взята на вооружение дальнейшим развитием науки и общества.
Несогласные с теорией Дарвина стали либо дополнять ее, либо создавать свои, уже антидарвиновские (неодарвинистские), концепции, которые в XIX и XX веке дали свои плоды. Не на пустом месте возникли дискуссии, непонимания и споры как внутри антидарвиновских и неодарвинистских течений, так и их между собой. Каждая концепция брала какие-то отдельные положения в качестве основы, их сочетания и выдавала за свой вариант. Так увеличивалась дифференциация эволюционных идей. Параллельно росло недовольство креационистов всеми этими гипотезами. Во-первых, отчасти это объяснялось тем, что разросшаяся армия антидарвиновских и иных эволюционных гипотез «решала» узкий спектр вопросов, которыми нельзя объяснить все и сразу; во-вторых, поддерживая эволюционную идею и стараясь нивелировать ошибки дарвинизма, они уходили далеко от реальных проблем в исследовании темы происхождения и развития жизни.
Если научный язык эволюционистов и их точка зрения остается более-менее (для них самих) понятной и прозрачной (в теории), то в отношении языка креационистов возникает иная сложность: как объяснять Библию, а именно каким языком? Естественно, креационисты могут использовать только язык науки, поскольку «библейский язык» (тот, на котором писалась Библия) мы не знаем.
Если говорить о книгах Ветхого Завета, то это исторические книги, которые рассказывают нам древнюю историю израильского народа, что же касается книги Бытия, где говорится о сотворении неба и земли, то данный текст воспринимается как эволюционистами, так и креационистами не как реальный исторический период формирования неба и земли, а как легенда или миф, поскольку трактовать и объяснять данный текст языком науки не представляется возможным. Тому есть весомые причины. Данный текст слишком прост и сложен одновременно, он гипотетичен и очень громоздок для обыденного сознания, его краткость и глубина оставляет нам возможность строить свои интерпретации текста и считать его иносказанием, мифом и легендой в зависимости от того, какой точки зрения придерживается исследователь.