Страница 5 из 7
Называть СССР страной философии, как мы полагаем, можно только с глубоким чувством иронии или скорее даже постиронии. Согласно принципу гносеологической нейтральности Советский Союз представлял собой самое обычное идеологическое государство, но его подлинной идеологией был не марксизм-ленинизм, как традиционно принято считать, и даже не гедонизм, верным адептом которого была стареющая партийная элита, а самый что ни на есть наивный реализм, который в то же самое время, равно как и сейчас и раньше, правил и правит всем человечеством. Так что Ленин и Сталин, как мы полагаем, были не столько диалектически мыслящими марксистами, сколько обычными наивными реалистами, то есть философскими обывателями, хотя сами себя они, конечно, так не определяли. В этом смысле «коммунисты» ничем не отличались и не отличаются от «капиталистов», так как и те и другие находились и находятся под властью идеологии наивного реализма. Вместе с тем, следует признать, что СССР – это был своеобразный эксперимент по созданию нового человеческого общества на основе философской теории. Этот эксперимент провалился, ибо, как уже было сказано, философия, которую использовали для построения нового мира, была идеологической, то есть это была не философия, а идеология наивного реализма, прикрытая сверху социально-политическими лозунгами и смешным «утверждением» о том, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно».
Если бы Ленин действительно был философом, кем его, к примеру, считает Лев Данилкин в своей книге «Ленин: Пантократор солнечных пылинок», то он бы отказался от такого понятия как «конкретная истина», не повторял бы его за Гегелем, ведь с гносеологически нейтральной точки зрения любая истина – это лишь скрытое предположение, не более. «Истиной» это предположение делает только желание того, чтобы это предположение было истиной. Желание, понимаете? Философ же, как мы полагаем, должен отказаться от своих желаний, иначе это уже не философ, а политик. Это политик может «претендовать на истину», выдавая желаемое за действительное, а философ должен отречься от этого, то есть в конечном счете отречься от самого себя, от своих желаний и суждений. Как мы покажем далее, философия – это путь акаталепсии: путь отказа от суждений, путь смерти. Если бы Ленин был философом, настоящим философом, то он бы честно признал, что в той игре, которую он затеял, выиграть невозможно – можно только проиграть, и все это не имеет никакого отношения к истине, ибо истина не достижима, а тешить себя иллюзией «конкретной истины» просто глупо и бессмысленно, ведь любая такая «истина» кончается смертью, чем и закончилась его жизнь.
Сейчас мы можем сказать, что в центре Москвы, в Мавзолее лежит мумифицированное тело «конкретной истины», лежит мумия политика, который, вероятно, хотел бы считать себя философом, но философом он не был, а был просто обывателем, наивным реалистом. Эта мумия еще знак того, что философия, подчиненная идеологии наивного реализма, мертва. Соответственно, если мы хотим ее (философию, а не мумию) оживить, то нам в первую очередь нужно покончить с этой порочной идеологией, но для начала эту идеологию надо определить, обозначить, а для этого нам нужно в первую очередь нащупать ту болевую точку, нерв в самой философии, которая указывает на эту всесильную анонимную идеологию, которой подвержены все: богатые и бедные, умные и глупые, политики и народ. Этим нервом, этой болевой точкой, спрятанной в самой философии, как мы полагаем, является акаталепсия, то есть воздержание от всякого утверждения, отказ от суждений и гносеологического притворства, отказ от всяческих желаний выдавать предположения за утверждения. То есть это уже то, что близко к истине, близко к смерти.
Поэтика акаталепсии
Философия начинается с аскезы и самоотречения, с воздержания от утверждений и суждений вообще. Философу желательно не говорить и не мыслить. Ему лучше и не жить, но раз уж пришлось, то самое лучшее – это придерживаться позиции безмятежности. Идеальное состояние для философа – это состоянии акаталепсии и атараксии, то есть равнодушие. Первым это понял древнегреческий философ Пиррон, основатель античного скептицизма, в честь которого была названа школа пирронизма, философская скептическая школа, основанная философом Энесидемом.
Свою скептическую позицию Пиррон объяснял тем, что любое суждение, каким бы убедительным и привычным оно ни казалось, внутренне логически противоречиво, то есть неустойчиво, нестабильно. Чувственное познание, учил Пиррон, представляет мир не таким, каким он является в действительности, объективно, а лишь таким, каким он нам кажется, каким мы его, как нам кажется, видим или хотели бы видеть, то есть чувственное познание по своей сути субъективно, обманчиво.
Всякому утверждению, говорил Пиррон, можно зеркально противопоставить не менее убедительное диаметрально противоположное ему другое утверждение, но ни одно из них не будет объективным суждением, а оба будут лишь субъективными мнениями, скрывающими в себе личностную претензию на истину, то есть бессмысленное желание победы над своим противником в пустом споре. В таком споре, учил Пиррон, философ участвовать не должен, так как это просто бессмысленно. Учитывая, что любой спор – это спор субъективных мнений, «игра в пустоту», то для философа нет места ни в одном из них, а значит ему нет места и в политике, ведь политика – это война субъективных мнений. Удел философа – это воздержание, аскеза, самоотречение. Его судьба – акаталепсия, атараксия, смерть. Не очень радужная перспектива, не так ли.
Учение Пиррона напоминает восточные учения вроде индуизма или буддизма, с той лишь только разницей, что в пирронизме нет ни богов, ни просветленных, ни сатори, ни нирваны. Можно сказать, что это предельная точка аскезы, фиксирующая состояние радикальной редукции всего, что считается человеческим: языка, чувств, мыслей. Такая аскеза – это максимальное приближение к смерти. Отказаться от суждений, от чувств и при этом не тешить себя иллюзорной верой в богов, нирвану или сатори – это, конечно, сильно. Это заслуживает уважения. Но это очень трудно, да и не факт, что правильно, ведь и здесь можно ошибаться, не так ли.
С гносеологически нейтральной точки зрения философские суждения Пиррона, равно как и суждения других философов, это гносеологически нейтральные суждения, то есть предположения, не более. С этой же позиции сам Пиррон, равно как и любой другой философ, это не субъект, а персонаж, но об этом потом.
Аскеза и самоотречение, акаталепсия и атараксия – это все очень хорошо, но кто сказал, что это правильно? Эта правильность всегда только предполагается. Но ведь можно же предположить и обратное, или обратное обратному, или все сразу. Можно, к примеру, предположить, что правильнее будет ввязаться в войну и выиграть. Или выбрать все сразу? Или, может, вообще не выбирать?
Пиррон является наиболее ярким представителем т. н. созерцательной философии, которая отказывается от жизни, от практики, от политической борьбы и языковой игры, от чувств и страстей в пользу покоя и безмятежности. Наиболее ярким представителем другого типа философии, философии активной и деятельной, «философии на стеройдах» является Карл Маркс. Нетрудно заметить, что обе эти философии друг друга идеально дополняют, и каждая из них по-своему интересна. Но все они с гносеологически нейтральной точки зрения абсолютно одинаковы, так как лежащие в основе этих философий суждения – это всего лишь предположения, не более. Почему этими предположениями надо руководствоваться – это большой вопрос. Но еще более интересный вопрос состоит в том, кто выдвигает эти предположения и кто ими руководствуется, если их авторы – это не субъекты, а персонажи. Субъект же у них, как предполагается, общий. Словом, чтобы ответить на все эти вопросы, нам следует обратиться к такому фундаментальному для нашей философии понятию как гносеологическая нейтральность.
Гносеологическая нейтральность
Гносеологическая нейтральность – это основа гипотетизма (гносеологического нейтрализма): фундаментальное гносеологическое состояние, при котором любое суждение, каким бы убедительным и привычным оно ни казалось, интерпретируется и воспринимается как гносеологически нейтральное суждение, то есть как гипотетически априорное и вечное предположение: предположение, которое невозможно превратить в факт, а можно лишь создать видимость такого превращения.