Страница 3 из 7
Ирония здесь в том, что чем более наши мысли возвышенные, более философские, тем более они мертвые. Философия в этом смысле за счет контраста между возвышенностью мысли и приземленностью тела делает смерть более зримой и близкой, предельно очевидной и абсолютно неизбежной. Можно, к примеру, представить себе некоего философа, который с воодушевлением рассказывает нам об устройстве реальности как эта загадочная реальность ему представляется, после чего этому говорливому мыслителю набрасывают удавку на шею и вешают его. И вот перед нами висит тело, это медленно остывающее тело философа, он тут недавно с энтузиазмом рассуждал об устройстве реальности, а сейчас это тело молчит, слегка качается, но в целом оно обездвижено – вот и вся философия, как говорится.
Смешно все же наблюдать как в своей «Постфилософии» Александр Дугин сокрушается, что постмодерн убил философию, и вместо нее появилась некая загадочная постфилософия. Полагаем, что это очень наивный взгляд на вещи: философию никто не убивал – эта «девочка» уже родилась мертвой. А как может быть иначе, если ее придумали простые смертные, вынужденные убивать и есть убитое, чтобы жить? Как может быть иначе, если все философские идеи – это всего лишь жалкие предположения, не более. И вся история философии в целом, таким образом, это просто сборник предположений, которые всегда, впрочем, кончаются твердым житейским фактом – смертью. Где сегодня все эти философы, которые рассуждали о «вещах в себе», о дазайне и самопознающем Духе истории, о диалектическом материализме или даже ризоме? Где все эти «умники»? Они все умерли, вот где они. Они умерли. Они, когда еще жили, уже были частично мертвыми, ибо вынашивали в себе свой собственный труп, этого своего «двойника-ксеноморфа», который медленно распускался в их саморазрушающихся упругих телах пурпурной розой Каира, оплетая своими иссиня-черными щупальцами мысли и желания тихо увядающего тела-носителя. Философию, таким образом, можно прочитать как любовь к мудрости мертвых, то есть философия – это своеобразная интеллектуальная некрофилия, развлечение для особо извращенных эстетов эпохи посткэмпа и постиронии. Наслаждаться философией, таким образом, можно только в том случае, если всегда помнить о смерти, то есть необходимо находиться в состоянии осознанного контраста между возвышенным и приземленным, между жизнью и смертью, ясно осознавая, что жизнь – это скрытая смерть, чтобы действительно прочувствовать, что такое философия. В этой книге мы этот контраст еще более усилим, радикализируем его, доведем до максимума, до экстремума, до абсолютного гносеологического и онтологического совершенства, чтобы наше наслаждение в итоге стало абсолютно радикальным, предельно трансгрессивным, то есть амбвивалентно целостным. Но наслаждение – это, как уже сказано, не цель, а только средство. Целью, напоминаем, является определение того, что такое реализм и что значит быть реалистом.
В жизни нам всем зачастую приходится слышать от других о том, что нужно быть реалистами, нужно реалистично смотреть на вещи, что переводится как «не мечтай, не высовывайся, будь конформистом как все», что вполне нормально и в целом понятно, ведь всё в нашей жизни так или иначе движется по инерции, рутинно и монотонно, движется к смерти. Вместе с тем, одним из лозунгов студенческих протестов в Париже в мае 1968-го года был лозунг «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» Звучит красиво, с претензией на бессмертие, но что это значит в действительности? Каковы пределы невозможного? И что такое невозможное, если на это понятие опять же взглянуть не с обывательской точки зрения, а с философской? Ответы на все эти вопросы, которые мы предлагаем, могут кого-то шокировать или даже напугать, но такова логика процесса, мы лишь транслируем эту логику, артикулируем ее, не более.
Мы полагаем, что реализм – это такое особое амбивалентно целостное мировосприятие, которое может обрести любой человек, прошедший через опыт трансгрессивного наслаждения, который, как уже было сказано, можно пережить через опыт трансгрессивного (не)существования. Все это в конечном счете связано с теорией потенциальности и чувством потенциальности, о чем далее будет подробнейшим образом рассказано. Единственное, что можно сейчас сказать, это то, что дорога к реализму и трансгрессивному наслаждению лежит через смерть: через смерть философии и через нашу собственную смерть, ее осознание и ощущение.
Говоря о смерти, можно сказать, что смерть – это искусство дизайна тел, в результате которого анонимные силы энтропии посредством биохимических манипуляций превращают живое теплое тело в хладный труп. Труп, таким образом, это продукт биохимического дизайна тел силами энтропии, то есть труп – это произведение искусства, шедевр энтропии.
Смерти подвержены тела людей, иных живых существ, а также тела абстрактных сущностей, но когда мы говорим про абстракции, например про философию, то речь идет уже не о биохимическом дизайне, а скорее о символическом дизайне и символической же смерти. Тело философии умирает и рождается символически. И все ее трупы, которые мы можем завороженно лицезреть, это трупы символические, как лань Артемиды, которую убил Менелай.
Философия и три ее трупа
Их было трое: Ученый, Художник и Философ. Каждый из них по-своему объявил философию мертвой. Двое из них уже умерли, но один все еще жив. Долго ли он протянет? Как говорят теомисты: возможно, на все воля Возможного. Впрочем, можно предположить, что его имя уже в списке. Это имя художника Джозефа Кошута, автора знаменитого эссе «Искусство после философии». К этому эссе стоит присмотреться повнимательнее.
Художник
Это весьма короткое эссе, суть которого, как мы полагаем, наиболее ярко и полно обозначено в следующем параграфе: «В данный период [существования] человека искусство, быть может, единственное (после философии и религии) дерзание, удовлетворяющее то, что в иные времена называли «человеческими духовными потребностями». Можно сказать иначе: искусство адекватно реагирует на то состояние вещей «по ту сторону физики», где философия вынуждена ограничиваться лишь допущениями. И сила искусства в том, что даже предыдущее высказывание есть допущение, которое не может быть им подтверждено. Искусство – это единственное, на что претендует искусство. Искусство есть определение искусства». Обратите внимание на третье предложение с конца: «И сила искусства в том, что даже предыдущее высказывание есть допущение, которое не может быть подвержено». Обтекаемые контуры этого суждения слегка напоминают то, что мы называем гносеологической нейтральностью, но пока только лишь напоминают. Джозеф Кошут, не будучи философом, интуитивно нащупал нерв гносеологии, но не продолжил свою мысль, ограничившись наивной надеждой на искусство, с которым, кажется, всем все стало предельно ясно и понятно, когда Марсель Дюшан пришел в музей со своим знаменитым писсуаром. Можно предположить, что Кошут и сам все прекрасно понимает, просто надо же ему чем-то заниматься в этой жизни, тем более, что с местом рождения, можно сказать, сильно повезло, ведь он родился не в коммунистическом КНР, например, а в довольно либеральных США, в штате Огайо, где сама среда подталкивала его творить и дерзать. Возможно, Джозеф Кошут сильно удивится, но произведения искусства, в частности, его знаменитое «Один и три стула», это, как и в философии, тоже всего лишь предположения и гипотезы, если на все эти произведения, конечно, смотреть гносеологически нейтрально, а не гносеологически наивно. То есть не только философия является инкубатором и хранилищем разного рода допущений и предположений, но и искусство тоже. Художник в этом плане ничем не отличается от философа: если второй преимущественно предполагает устно или письменно, то у первого значительно более широкий арсенал для разного рода предположений и допущений. Вся хитрость здесь в том, чтобы отделить персонажа (художника, философа, ученого, писателя и т. п.) от гносеологически нейтрального субъекта, который «говорит персонажем по ту сторону персонажа», но это уже тема другой главы. Единственное, что можно сейчас сказать, это то, что Джозеф Кошут – это не субъект, а персонаж. Сейчас это, возможно, не очень понятно, но потом все станет на свои места.