Страница 9 из 11
Блистательная Д.
Эта очень высокофункциональная и адаптированная девушка встретилась мне на одном из моих коротких тренингов. Она выросла в маленьком шахтерском городке, и ее родители не слишком заботились о теплоте отношений в семье, но все-таки обращали внимание на способности дочери, можно сказать, гордились ею. Д. росла «лучшей в районе», побеждала на олимпиадах и в итоге поступила в один из лучших московских вузов. Сейчас она прекрасный специалист, более того – она, без преувеличения, хороша и умела в общении. Д. может, например, по собственному желанию замедлить речь и отрегулировать тон своего голоса, следить за тем, как она видит собеседника, может постараться не ощущать презрения к нерасторопной коллеге. Д. хорошо осознает свой нарциссический паттерн и регулирует его так, чтобы он не мешал ее «рабочей эмпатии».
Д. настолько гибкий и высокоразвитый типаж, что может быть с людьми, делиться своей яркостью, а потом уходить в тень. Она все время природным образом играет на контрастах. Но у нее есть как будто «два заклятия», которые являются ее ограничителями: чувство пустоты (ничего не хочется, ее как будто нет) и ощущение зависимости от чужих мнений и ранимости. Создание алгоритма – сильнейшая сторона Д., которая и позволяет ей адаптироваться. Но в личной жизни Д. этого сделать все-таки до конца не может. Она делает из жизни пианино: легко играет на разных клавишах, легко берет разные увлечения и на разных уровнях совершенствуется, а потом теряет интерес; поэтому долгосрочные проекты ей – о заклятие! – недоступны. Д. избегает порога боли, и, как только ее отношения перестают приводить в восторг, а становятся до какой-то степени обыденностью, она внутренне не «перезаключает контракт».
Вот две истории, которые кажутся особенно характерными для Д.: они высвечивают и ее адаптивность, вызывая огромное сочувствие к ней, и ее «заклятие».
Первая история. «Я не люблю готовить, – говорит Д., – но я придумала одно фирменное блюдо, это гороховый суп с бараниной, сложносочиненный, – все мужчины падают, когда я его готовлю. Обычно я это делаю на четвертый вечер». Д. точно рассчитывает время, и ей важно не накормить, а произвести впечатление, получить восторги, – это стандартный механизм, который не нуждается в дальнейшем развитии.
Вторая история. «Я помогаю женщинам, которых муж облапошил во время развода. Точнее, я помогла пока только одной, но вот сейчас ввязалась во вторую историю. Это я делаю, конечно, совершенно бесплатно, хотя там бывают очень сложные перипетии юридические и финансовые. Но мы с Машей вышли победителями, и я уверена, что с Валентиной будет тоже все хорошо». Эта помощь бескорыстная, и Д. можно только уважать за нее – при том, что нельзя не отметить, что и она является своего рода фирменным блюдом для Д. Сила «заклятия» такова, что все обаяние, адаптивность, рациональность и энергия Д. все-таки не могут полностью его пересилить.
Престарелый хипстер
Спектр типажей, о которых мы ведем речь в этой главе, очень широк. И так называемый нарциссизм – не единственная характерная для них черта. Не менее интересным и актуальным багом эмпатии является некое «неумение взрослеть». Это не такой всепоглощающий, «перинатальный» (внутриутробный) инфантилизм, как у Пупсика из предыдущей главы. Здесь мы видим вполне успешного и даже ответственного персонажа. Но он как будто противится получению опыта, противится взрослению как «порче идеала» – а в итоге получается то самое уродство, которого приходится стыдиться.
Мой клиент Гриша называет себя «престарелым хипстером». Он втайне озабочен своими внешностью и возрастом и охотно подтрунивает над этой своей чертой.
Гриша: «Мы с женой – парочка мудаков. Нашли друг друга в пятнадцать лет. Поженились в двадцать один. Мы друг у друга первые и единственные. Потому что мы, кроме друг друга, никому не нужны».
Чужие несчастья пугают Гришу, он стремится избегать разговоров с людьми, у которых проблемы, к своим же собственным несчастьям он относится с трепетным вниманием. Услышать о том, что кто-то из знакомых умер или заболел раком, – для Гриши серьезное испытание. Именно поэтому Гриша так нестоек, когда речь идет об убеждениях; охотно соглашается работать на крайне неприятных представителей власти, обслуживая их интересы. Ведь оказаться «ненормальным», оказаться на обочине – это несчастье, а несчастье прежде всего не грустно, а стыдно. Даже сломав ногу, Гриша стремится выглядеть красиво и вместо гипса заказывает себе (обычный на момент написания книги для Европы, но пока не для России) пластиковый фиксатор. С завистью к более талантливым собратьям (Гриша – представитель творческой профессии) он также обходится своеобразно: он уверен, что гений и патология, безумие всегда ходят рука об руку. Поэтому Гриша не стесняется сказать о ком-то, чье творчество ему нравится, – «алкоголик, шизофреник и гений». Он может походя, небрежно выказать себя высокомерным снобом, дискриминировав какое-либо социальное или национальное меньшинство, потому что искренне не понимает, а что он такого сказал, – он просто не может поставить себя на место другого человека, на это у него не хватает врожденного такта и чуткости.
Надо сказать, что с годами Гриша значительно смягчился и продрейфовал в сторону подлинной эмпатии. Ирония, свойственная Грише смолоду, помогает ему в этом процессе, а количество седых волос и болячек нарастает достаточно постепенно, чтоб Гриша смог с ними освоиться. Но все же эмпатия для него – это каждый раз вопрос душевного труда и сознательного шага. Справиться со своим страхом (смерти, ненормальности или, наоборот, банальности и потери себя), с завистью, с тем же стыдом – все это Грише каждый раз приходится проделывать снова и снова. Иногда у Гриши не находится на это душевных сил, и тогда он говорит кошмарнейшие, бестактные вещи или ведет себя как мудак. Иногда силы находятся, и тогда Гриша виден совсем с другой стороны: ответственный, старательный, усердный и творческий человек, часто оказывающийся в нелепых ситуациях («без штанов»), застенчивый и смешной, извиняющийся и чувствительный.
В сущности, Гриша – «обыкновенный обыватель», в которым есть что-то и от обывателя-фашиста, в глубине души ужасающегося всему, что не норма; и от обывателя-потребителя (Гриша невероятный модник и гаджетоман); и от гоголевского «старосветского помещика» (идиллия с женой – эгоизм на двоих, эмпатия, замкнутая друг на друга, и Гриша это прекрасно осознает). Как любой обыватель, он чувствует в себе и возможность смерти, и потенции к творчеству-безумию; как умный обыватель – стыдится своего страха, своей банальности и вообще самого себя. В отличие от первых двух типажей, Гришу можно стыдить с нравственных позиций и высмеивать с дружеских, не опасаясь, что он немедленно провалится сквозь землю. Привычка к чужим несчастьям (и в умеренных дозах – опыт собственных), к помощи другим, постоянное упражнение в размыкании самого себя и своей идиллической пары вовне – то, что может заставить Гришу двигаться дальше в сторону эмпатии.
Другой мой знакомый, похожий на Гришу, сильно изменился именно тогда, когда получил несильный инсульт и стал заниматься социальной журналистикой. Он стал значительно самоироничнее и беспощаднее к себе. Трогательно и отрадно видеть, как этот человек обращает свою всегдашнюю трепетную чувствительность (которую прежде применял прежде всего к себе) на других; как он бережно реконструирует в своих статьях переживания своих героев, как искренне занимается ими (не забывая и о собственных чувствах и душевных движениях). Именно как новичок эмпатии, как человек, не привыкший заниматься другими, он крайне осторожен и серьезен на этой территории, избегает сильных воздействий на читателя, выдавливания слез и кликушества. Это – один из возможных путей «престарелого хипстера» в сторону эмпатии: масштабировать себя, понять, насколько точно ты большой и насколько маленький. Масштабирование случается благодаря иронии, жизненному опыту с чужими и отчасти своими страданиями.