Страница 8 из 11
Отступление о нравственности
И здесь, прежде чем разбираться с «нарциссизмом» как багом эмпатии дальше, я не могу не сделать небольшое отступление о нравственности.
Выше я уже отмечал, что однозначное деление людей на плохих и хороших кажется мне непродуктивным. Что же делать, однако, если на свете действительно есть «добрые и злые», «приятные и неприятные» характеры и люди? Мы не можем бесстрастно разбирать и сравнивать механизмы компенсации эмпатии, не проникаясь личным отношением к конкретным представителям вида. Ведь эмпатия – это и есть во многом способность «быть вкусным» для себя и для других. В первой главе мы говорили о тех, кто боится быть вкусным («сладок будешь, проглотят»), в этой главе перешли к тем, кто боится внутренней горечи как залога отвержения («горек будешь, выплюнут»). Такие понятия, как «хороший человек», «добрый малый», безусловно, существуют, но если освободить их от оценочности, то они сводятся к одному важнейшему компоненту – нравственности.
Нравственность сама по себе не является необходимым компонентом всякой эмпатии. Но нравственность, безусловно, эмпатию потенциирует. Желание помочь другому не потому, что больно тебе, а потому, что больно другому, – это возникающая способность быть вместе с другим, не становясь им. Нравственность дает понимание того, что часто лучше отдать энергию, передать ее другому, и это лучшее ее применение, которое умножит твою энергию, а не только отнимет ее у тебя. Нравственность дает возможность делиться своими энергиями и не передерживать их, не давать им сгнить. Это проветривание, открывание форточки в мир, ощущение мира и себя как богатого и щедрого. Ты внутри, ты в среде общества, среди людей, даешь и берешь легко, и ты никогда не одинок.
Для многих нравственность становится и рычагом успешности (см. главу 3), но главная ее функция все же в другом: она позволяет людям становиться счастливее «друг от друга», передавать друг другу энергию. Именно поэтому и успешный человек, и сравнительно неуспешный (в жизненном плане) может стать счастливее через увеличение нравственности. Человек рождается и умирает одиноким; важные прорывы и открытия он тоже совершает в одиночестве, будучи сконцентрированным на чем-то своем и полагаясь на самого себя, в самоуглублении. Но есть и другая сторона: возможность быть с другими, играть с ними, дарить себя, помогать и быть принятым. Успешность и нравственность потенциируются друг другом. Поэтому, говоря о багах эмпатии, я буду смело отмечать и «нравственные» баги. Тип «деятельного злодея», «безнравственного хищника» не нравится нам не только потому, что он плох или опасен, но и потому, что он прежде всего по-человечески неэффективен, он не использует вполне тех возможностей, которые дает человеку эмпатия – ни в плане успешности, ни в плане счастья (лично своего и общего с другими – которое тоже важно, так как человек существует с другими в неразрывной связи).
Итак, не морализируя, я отмечаю, что нравственность – существенная часть эффективности, счастья, а зачастую и успешности человека, и если она развита плохо, то это, безусловно, баг эмпатии.
Уникальнее всех
Но вернемся к «нарциссическим паттернам», как их называют современные авторы. Поговорим теперь о тех представителях вида, которым не удается столь успешно и непрерывно блистать и у которых чувства зависти, стыда, ощущение собственного самозванства выходят в сознательный план.
И здесь я не могу не вспомнить мою знакомую (не ставшую моей клиенткой) Е. Дадим ей слово.
Е.: «Я точно знаю, что я самая лучшая, самая остроумная, веселая, обаятельная. Но вот только никогда не прямо сейчас. Никогда не прямо здесь».
Убийственно горькое самоопределение. Е. не может перестать чувствовать себя уникальной, лучше других. Вместе с тем она не может не видеть, что в каждый данный момент времени она недотягивает до идеала, а иногда и прямо противна сама себе тем, насколько от этого идеала далека. Ее идеальное самоощущение редко способно достичь той степени силы отрицания реальности, как это происходит у Игоря.
Е. постоянно ищет «самое уникальное» и отбрасывает: «Восхищаюсь и остываю, разочаровываюсь во всем, что беру, меняю религию, ценности, работу, мужчин… Как будто чего-то ищу, но это не то, что называют “духовным поиском”, – это была бы ложь…»
Игорь презирает тех, кто не удосужился нормально заработать, «этих хлюпиков». Е. определяет себя через свои духовные поиски, а презирает людей «простых» (причем еще и понимает, насколько ее презрение на самом деле беспочвенно и что она скорее завидует им). «Даже если передо мной вульгарно накрашенная неопрятная хабалка, я вижу, что у нее в основе что-то настоящее и мне, при всем моем уме и привлекательности, недоступное»; «Как будто у всех есть что-то, а у меня нет. Ощущение сильнейшей скуки, одиночества, обмана». В Е. очень много злости на «всех вас, простых хороших людей», «не уродов, как я». «Все хорошие, все простые, честные и добрые, я живу среди хороших людей, хочу быть такой же, только я – не такая!!» – вот она, эта стеклянная стена между Е. и эмпатией! Е. чувствует свою глубокую чуждость людям, отверженность, стыд за эту «каплю яда» в себе. Нарциссизм Е. – это змея, которая постоянно кусает свой хвост.
«Духовные поиски» Е. приводят ее то на тренинги, то в эзотерику, то в самые разные практики, такие как БДСМ. Е. вспоминает, как ее впервые ввели в подобие транса, отхлестав плетью с крючками. Ей хорошо знакомо состояние глубочайшей зависимости от человека, который, как ей показалось, что-то в ней понял. После такой связи Е. впадает в сильнейший аффект, не может спать и есть, регрессирует.
В профессиональной сфере Е., как и Игорь, востребованный и успешный специалист, правда, у нее нет своего бизнеса, но она высокопоставленный чиновник (!) одного из республиканских правительств. «Я увлекаюсь быстро, вовлекаю людей в созданные мною или прочитанные идеи, проекты, но потом мне быстро надоедает этим заниматься, все становится лишенным смысла, тусклым и скучным. Я ухожу, а они все, как мыши, суетятся и копошатся позади, счастливые обретенным смыслом жизни. Или же с тупым упорством ввинчиваются в тему, которая давно потеряла актуальность, и пытаются меня вдохновить ею».
В диалоге с Е., да и в ее приведенных репликах, действительно заметны баги ее эмпатии: постоянный и неуловимый оттенок пренебрежения, презрения, превосходства, которые она сама не улавливает. То, что Е. сама отчасти понимает свои баги, никак не помогает ей их убрать. Ее эмпатию как будто нужно вышибать из нее тяжелейшими обстоятельствами: зависимостью, садистическими практиками, непрерывным направленным вниманием, которым она не может «наесться». При этом Е. хочет сама выбирать, когда начинать и прерывать контакт и что предъявлять другому. Люди для Е. – объекты мастурбации, и именно на этом замешано ее страдание.
Как ни странно, в случае с Е. именно расшатывание, «расколбас» ее психики, эти «сильные воздействия» помогают ей увидеть другого. Эмпатия возможна для нее, как и для Игоря, ненадолго, и потом Е. приходится снова и снова разочаровываться. Можно выразиться так: эмпатия для Е. – это только надежда на эмпатию, возможность эмпатии, почти-эмпатия – а потом случается падение обратно в стыд и одиночество. Качели влюбленности-разочарования, во время которых она «придумывает» человека, но отчасти и видит какие-то реальные его черты, – это аналог тех точечных озарений Игоря, когда он «ухватывает жертву». И так же, как и Игорь, потом Е. жестоко мстит тому, кого смогла хотя бы ненадолго увидеть. Это не вина Е., а ее беда. И то, что Е., в отличие от Игоря, способна не отрицать свою беду, никак ей не помогает, потому что она и в этом не может не обманывать себя большую часть времени.
Подвинуть Е. в сторону более счастливого и естественного бытия и взаимодействия с другими могло бы увеличение ее толерантности к стыду. Попытка хотя бы пять секунд «постоять в стыде», побыть с собой уродливой, собой отверженной и понять, что в эти секунды она не проваливается сквозь землю и другой человек может в этом оставаться с ней, – благотворна. Тут речь идет, скорее всего, о психотерапевтических практиках, но что бы это ни было, суть – в «десенсибилизации», снижении аллергии на собственное несовершенство. С моими клиентами, страдающими так, как Е., я, в числе прочей работы, чередую уколы (переносимость боли) и поглаживания. Напротив, «вышибание эмпатии» с помощью экстрима не кажется мне перспективным методом, так как он только закрепляет крайние переживания и приучает человека к тому, что с другим человеком можно быть только в ситуации предельных эмоций, в трансе, «в безумии». А ведь в жизни гораздо важнее умение возвращаться из своих иллюзий, из придумывания человека – к нему самому. Скромная, но и спасительная цель для «самого уникального» – увеличить время концентрации на реальности, повысить долю правды и чуть снизить накал иллюзии.