Страница 12 из 22
Для зрелых людей наиболее актуальной оказалась вероятностно-возможностная логика (30 %): трезво относящиеся к своей жизни, сменившие «эмоцио» на «рацио», они стремятся реализовать возможные жизненные шансы и более ассертивно относятся как к достигнутому, так и к возможному в плане самодетерминации, самоорганизации и достижения удовлетворения от жизни. Оказываясь более независимыми от внешней оценки, чем «young adults», они могут позволить себе делать то, что считают необходимым и интересным для самих себя, что указывает на реализацию внутренней и психологически более свободной установки на «заботу о себе».
Одновременно обнаруживается не менее прочная тенденция к выбору стереотипно – нормативной жизни (27 %) с ориентацией на жизнь старшего поколения. Это может быть связано с тем, что молодые годы этих людей пришлись на советский период, когда жесткая социализация прививала достаточно однозначные стереотипы успешности, достижений и верности «заветам отцов». Сложившийся склад личности обусловливает некоторый консерватизм, стремление следовать оправдавшим себя правилам и образцам родительских и прародительских поколений в быту, в личной жизни, в профессиональной сфере. Им свойственна некоторая ностальгия по советскому прошлому, и – сознательно или бессознательно – они не дают в себе «заглохнуть эху СССР» (стройотрядам, дискотекам, чешскому хрусталю, ГДР-овским сервизам, румынским «стенкам» и пр.) и соотвествующим им образцам поведения, стилям жизни, жаргонам, внутренним характеристикам.
Анализируя результаты апробации методики, мы обратили внимание, что взрослые респонденты чаще других оказывались в обстоятельствах индуцированно-императивной жизни (23 %). Эта логика не столько выбирается самим человеком, сколько навязывается факторами, избежать которых у него нет никакой возможности: заботами, связанными с взрослеющими детьми, принятием на себя новых социальных ролей (например, ролей бабушки и деда, тещи, свекрови и при этом снова сына или дочери стареющих родителей), состоянием здоровья и необходимостью ухода за пожилыми близкими людьми, а часто и началом совместной жизни с престарелыми родственниками и сломом привычного образа жизни, рефлексией индивидуальной успешности/неуспешности профессиональной карьеры, прохождением кризиса середины жизни и пр. (Карпинский, 2015).
Ситуация вынужденно необходимой «экзистенциальной жертвы», совершаемой из чувства долга, вины, благодарности, страха и пр., осознается всеми испытуемыми в данной возрастной группе, и эта экзистенциальная логика выбиралась не только в качестве доминирующей, но и в качестве второй, набравшей большое количество баллов. Это также объясняет преобладание когнитивной и поведенчески-целевой модальностей при совершении выбора логики, означающих, что выбор делается осознанно, часто вопреки планам и желаниям личности, но с известной долей смирения перед судьбой («делай, что должно, и будь, что будет»).
Начиная анализ, мы предполагали, что преобладающим в выборке зрелых людей будет вариант осмысленной жизни, но ему отдали предпочтение лишь 20 % испытуемых. Тем не менее, она часто выступала в качестве логики «второго плана».
Группа респондентов 55–65 лет продемонстрировала преобладающий выбор стереотипно-нормативной (40 %) и осмысленной (37 %) жизни, руководствуясь при этом в основном ценностной модальностью. Также ряд выборов был сделан в пользу холистической жизни (23 %), что, на наш взгляд, несколько противоречит традиционному взгляду на пожилой возраст как на фазу универсализации, мудрости, гармонии с реальностью и пр. Кроме того, заметно больший разброс выборов вариантов логик свидетельствует о нарастании разнообразия вариантов развития личности в пожилом возрасте: развитие здесь сильнее зависит от персонального опыта, чем от хронологического возраста или социально – экономических обстоятельств эпохи, на которую пришлась жизнь.
Выбор стеретипно-нормативной жизни («Живу так, как принято»), как уже упоминалось выше, вполне объясним с позиции возрастных особенностей этой группы испытуемых. Осуществлявшаяся с послевоенных лет в отношении детей, подростков и молодежи достаточно строгая и унифицированная социализация сформировала устойчивый и осторожный тип ментальности, в котором следование правилу, закону, стереотипу воспринималось как надежное и безопасное, обеспечивало чувство защищенности и благополучия. Известная ностальгия по себе-молодому и уходящему прошлому своего поколения также создает позитивный фон для того, чтобы не стремится к изменениям в уже сложившейся жизни («искать добра от добра») и даже наоборот, культивировать в повседневной жизни «приметы милой старины».
Также объясним и выбор осмысленной жизни: к указанному возрасту жизненный путь неоднократно подвергался рефлексии и коррекции (Воля, 2014; Клементьева, 2012, 2016), человек научился извлекать уроки из собственного опыта, овладел способностью ставить ориентированные на себя и обоснованные с точки зрения всей осуществляемой жизни цели, у него сложилась система проверенных собственным опытом принципов и т. д. Не случайно именно к этому возрасту люди чаще переживают себя более удовлетворёнными сложившейся жизнью и даже счастливыми (Новые теоретико-методологические подходы…, 2013).
Выбор холистической логики, насколько можно судить из результатов апробации методики, принципиально является редким. Осознать себя частью мироздания, «сколком» универсума и т. п. удается очень немногим людям. Такому выбору способствует индивидуально обретенная философичность, связанная, как правило, с образованием и профессией, с интересом к философской, теологической, этической литературе, а в ряде случаев – с религиозностью респондента и опытом, который они именуют «необычным», «странным», «уникальным» (убеждающим их в том, что их жизнь в смысловом или бытийном плане есть нечто большее, чем повседневное существование).
Для группы пожилых респондентов была характерна преимущественная ориентация на ценностную модальность. Поскольку в распоряжении рефлексии респондентов находится практически вся прожитая жизнь, стремящаяся к своему завершению, человеку становится легче оценивать и наделять смыслом не только её отдельные, частные фрагменты, но их большую совокупность, охваченную индивидуально выстроенными и понятыми причинно-следственными связями. С высоты прожитых лет человеку легче сделать вывод, что же было для него главным, какие основные уроки он вынес из собственного опыта, что он готов передать тем, кто моложе, в качестве личного вклада в их жизнь и т. д.
Автобиографические тексты, каковым бы не было их содержание и в какой бы экзистенциальной логике они не строились, всегда есть некий вербализованный итог «активного самосозерцания», представленного мыслительными картинками, фреймами, инсайтами, сценариями, прототипами, калейдоскопическими концептами и т. д. (Бабушкин, 1997). В его рамках человек выступает как свободный интерпретатор субъективного опыта, рассматривающий его в разных герменевтических «размерностях».
Обращаясь к идее личностной герменевтики субъекта, отметим, что она задаёт субъекту общие правила самопонимания.
Во-первых, её наличие обусловливает продуктивность и динамику рефлексивного процесса, самодискурса: сравнивая «себя-на-личного» с «собой-иным» (прошлым или возможным в будущем), человек на какое-то время добивается своеобразного эффекта «аннигиляции» субъективности самооценок (Ячин, Конончук, Поповкин, Буланенко, 2011, с. 32).
Во-вторых, поскольку мы в большинстве случаев способны понять только то, что нам представляется ответом на некий наш вопрос, она принуждает человека ставить вопросы, касающиеся не только переживания смысла повседневных происшествий жизни («почему это случилось со мной?», «мог ли я поступить иначе?», «могу ли я этого избежать?», «что будет, если я это сделаю/не буду делать?»), но и интегральные вопросы экзистенциального плана, в том числе ключевой вопрос «зачем я делаю то, что делаю?».