История русской женщины

Брак в первобытной жизни считался необходимым условием для человеческого благоденствия, а многочисленное и хорошее потомство – небесным благословением. Сыновья нужны патриархалу не только в земной жизни, как помощники, работники, защитники семейства, но и в загробной, как кормители душ своих умерших предков, как приносители искупительных жертв за них. Жена и муж также необходимы друг другу в загробной жизни, которая, по первобытному представлению, есть ничто иное, как продолжение настоящей. Поэтому в древности людей, умерших холостыми, венчали при погребении с людьми живыми, которые, после своей смерти, и соединялись с супругами в «месте злачне». У славян мужчину, умершего холостым, женили по смерти, и находились женщины, которые охотно обрекали себя на сожжение вместе с трупом женившегося. По верованию малороссов, умирающим без пары нет места на том свете, и до сих пор в некоторых местностях Малороссии похороны парней, особенно девушек, походят на свадьбу. По смерти девушки, для неё на тот свет назначается жених, который провожает покойницу до могилы и считается зятем в семействе умершей. Вдовы в древности также сплошь и рядом кончали самоубийством и сгорали на костре вместе с трупами своих мужей. Жизнь вдовы была чрезвычайно тягостна и бедственна и кроме того, по верованию руссов, женщина могла войти в рай не иначе, как только вместе со своим мужем; поэтому редкие женщины переживали своих мужей и погибали на погребальных кострах совершенно добровольно, как утверждают иностранные свидетели, хотя нужно предположить, что этот убийственный обычай, как и в Индостане, не оставался без реакции со стороны русских женщин и поддерживался главным образом эгоизмом мужчин, нуждавшихся в службе и хозяйке для своей замогильной жизни. В былинах есть даже указание на то, что за умершей женщиной следовал в могилу её муж. Настасья, жена Потока, говорит ему: «хотя ты на мне и женишься, но кто из нас прежде умрёт, второму за ним живому во гроб идти». Поток исполнил это требование. Не смеем утверждать, чтобы это было в действительной русской жизни, но подобное явление до сих пор можно встретить у некоторых племён Африки. Ибн-Фоцлан так описывает этот обычай. «По смерти знатного мужа, родные его спросили у его девущек: кто из вас желает умереть с ним? Одна из них отвечала: я. Тогда приставили к ней двух женщин, чтобы всюду ходить за нею и даже мыть ей ноги, а родные начали кроить платье умершему и готовить всё нужное. В день сожжения девушку подвели к чему-то, сделанному наподобие колодезного сруба; она стала на руки мужчин, заглянула в сруб и произнесла какие-то слова. Её спустили с рук и снова подвели в другой и в третий раз. Ей подали петуха; отрезав ему голову, она кинула его, а другие, подняв его, бросили в ладью умершего (стоявшую на берегу). По объяснению переводчика, в первый раз девушка сказала: «я вижу здесь отца и мать мою»; во второй: «теперь вижу всех моих родственников»; в третий раз: «там господин мой; он сидит в раю, и рай так прекрасен, так зелен! Подле него вся дружина его и дети. Он зовёт меня, пустите меня к нему!» Её подвели к ладье. Она сняла с себя запястье и отдала старухе, называемой ангелом смерти; сняв кольца с ног, отдала их девушкам, которых называют дочерями ангела смерти. После этого, её понесли на ладью и ввели в сделанную там комнату. Пришли мужчины со щитами и палицами и дали ей стакан меду. Она взяла его, запела и выпила, в знак прощания со своими милыми. Ей дали другой стакан; она, взяв его, запела длинную песню, но старуха велела ей скорее выпить и войти в комнату, где лежал мёртвый господин её. Девушка переменилась в лице и не хотела идти. Старуха схватила её за голову и втащила в комнату. Тут мужчины стали бить палицами в щиты, чтобы другие девушки не услыхали её крика и не устрашились бы также в свою очередь умирать вместе со своими господами. После этого вошли в комнату шесть мужчин для совокупления с нею… Наконец, положили девушку подле умершего господина. Двое взяли её за ноги, двое за руки, а старуха надела ей петлю на шею и подала верёвку двум мужчинам, чтобы тянуть за неё, взяла широкий нож и вонзила в бок между рёбрами, а мужчины тянули за верёвку, пока девушка испустила, дух. Тогда явился ближайший из родственников, подошёл к ладье и зажёг лежавшие под нею дрова. Другие пришли также с пылающими отрубками и бросили их на костёр. Вскоре все запылало, – костёр, ладья, комната, тела господина и девушки и все бывшее в ладье». – Обычай вдовосожжения, вследствие некоторого смягчения нравов и женской реакции, совершенно пал ещё до того времени, с которого начинают свой рассказ наши исторические источники. Но от вдовы всё-таки требовалось, чтобы она, не вступая в другой брак, принадлежала только своему умершему мужу и ожидала естественной смерти, долженствовавшей соединить её с ним. В последующую эпоху, под влиянием византизма, на этом воззрении развился нравственно-обязательный обычай пострижения вдов.

Положение бездетной вдовы было крайне плачевно. Это была беззащитная, жалкая личность, подверженная насилию каждого встречного. Бездетная вдова считалась как бы негодною вещью, не удовлетворившею своему назначению и выброшенною за ненадобностью на улицу. Женщина для патриархала есть ничто иное, как орудие для продолжения рода; цель её жизни – рождение детей, особенно сыновей, которыми только держится и продолжается род. Дочь, предназначенная для отдачи в чужой род, мало интересует патриархала и он ненавидит женщину, которая рождает ему одних только дочерей. Даже до сих пор в некоторых местностях Архангельской губернии, например, замужние женщины нередко совершают детоубийство единственно из страха родить строгому мужу ребёнка женского пола. Напротив того, матёрая вдова, как женщина, достойно выполнившая своё назначение, делалась главою семейства, самостоятельным и правоспособным лицом в обществе.

Развитие родовой патриархальной системы порабощало женщину и непосредственно, и посредством того народного миросозерцания, которое всегда развивается вместе с этой системой. Идея подчинённости женщины и низшей степени её природы естественно возникает и входит в полную силу там, где деятельною личностью и владыкою старается быть только один мужчина. Женщина в патриархальном быту должна быть пассивною самкой и рабыней, но так как она никогда вполне не мирится с этим положением и в той или другой форме заявляет свою человеческую личность, не имея в то же время достаточно силы, на которой в первобытной жизни основывается всякое право и которая доставляет уважение, то, по мере развития патриархальных принципов, значение женщины постепенно падает: она делается существом слабым и презираемым. Это дикое презрение к женскому полу всегда было особенно сильным у инородческих племён алтайской расы и, при слиянии с ними русского народ, а, постепенно переходило к нему вместе с обычаями, утварью, легендами, мифами. Ещё в то время, когда обры завоевали славян, азиатское презрение к женщине высказалось в такой форме, которая долго возмущала собою народную память и воспоминание о которой занесено в летопись. Обры не ездили ни на лошадях, ни на волах, а непременно на славянских женщинах, запрягая их по три и по четыре в телегу. Физиологические отправления менструации и выделения при родах – у всех дикарей рождают идею о пошлости и нечистоте женской природы. Нечистоплотность дикарских женщин, ведущая за собою болезненные припадки у мужчин после известного акта, ещё более усиливает такое воззрение на женщину, которое, без сомнения, развилось у русских самостоятельно и чрезвычайно усиливалось под влиянием сливавшихся с ними азиатских племён. Но у этих инородцев женщина в известные нам исторические времена вовсе не имела того высокого значения, какое приписывали ей германцы и славяне, «видевшие в ней нечто священное», высшую силу вещей мудрости. Благодаря этой вящей силе, женщина в первобытной славянской жизни далеко не находилась в том унизительном состоянии, в каком мы видим её в последующую эпоху. Но при развитии презрения к женщине, как к существу нечистому, при утверждении патриархальной системы, порабощавшей её, женщина естественно оказывала сопротивление рабовладельческим тенденциям мужчины; она боролась с ним и главными орудиями были для неё: хитрость, ведовское искусство, смертоносные зелья. В уме патриархалов, поэтому, она постепенно превращалась в представительницу злого начала, в нечистое существо, к которому особенно благоволит нечистая, дьявольская сила. Мифический змей, как известно, особенно падок до женщин; он соблазняет их, живёт с ними, награждает их богатством, и при этом овладевает ими не всегда насильно, а нередко привязывает их к себе любовью. Леший также любит женщин, похищает их и заставляет жить с собою в любовном союзе. От существа, которое вступает в такие интимные связи с нечистою силою, нечего ждать добра. И древняя вещая женщина превращается в злую ведьму, в орудие злых духов, действующих на пагубу рода человеческого. Ведьма мешает плодородию земли и женщин, ворует дождь и росу, насылает бури и болезни, травит людей, превращает их в животных и т. д. Этих верований отнюдь нельзя приписывать одному только влиянию византизма; они возникли задолго до него и нередко подвергали женщин ужасным гонениям, благодаря в особенности инсинуациям волхвов, боровшихся с ведуньями, как с конкурентами по профессии. Эти обвинения и клеветы на женщин встречали полную веру в мужском населении, – таково было всеобщее мнение о враждебности женской природы. В 1024 г., по случаю голода в Суздальской области, явились кудесники и начали «избивать старую чадь бабы», объясняя народу, что бабы держат у себя «гобино и жито» и сводят на землю голод. Народ начал поголовное истребление баб, и эту бойню кое-как остановил Ярослав. В 1071 г. в Ростовской области был страшный голод. Явились два волхва и пошли по Волге, разглашая всюду, что «они знают, кто обилье держит. Куда ни придут в погост и называют имена зажиточных женщин, говоря, что такия-то жито держат, а эти – рыбу, а эти – меха. И приводили к ним жители сестёр своих, матерей и жён своих; они же, обморачивая зрителей, разрезывали тело этих женщин за плечами и вынимали либо жито, либо рыбу; множество женщин они убили, а имущество их взяли себе».