Однажды в Валахии

- Вот тебе и аллах… твоему акбару! - рассмеялся над ухом чей-то знакомо-звонкий голос. - Ловко я его, да?

Это было слишком невероятным, чтобы быть правдой, но голос - он не мог принадлежать никому другому. Влад обернулся, переводя дыхание - изящная, как точеная статуэтка, она сидела на лошади, по горло укутанная в плащ, что скрывал ее женские формы, с коротким клинком в руке, цедящим на землю красные соки - оставленная им в Тырговиште Роксана, с которой он, уезжая, взял слово, что за стены города - ни ногой, даже с надежной охраной, даже с псом ее, уродливо-странной породы… Она обманула его.

- За спину! Назад! - бросил он, направляя коня к белеющей командирским знаменем кучке янычар, прикрывавших отход Махмуд-паши. - Если с тобой что случится…

- Влад, ну не будь таким злюкой! Я тебе жизнь спасла, между прочим! В кои-то веки пригодились мои спортивные навыки… Знаешь, я все равно никуда не уйду, раз уж приехала, и вообще - у тебя дети в войске пасутся, что ж ты их не гоняешь? - обиженно донеслось до Влада откуда-то из-за спины.

- Ты - женщина, а женщинам не место на бойне! - сквозь зубы процедил Влад. - Сражаться - мужское дело. Дело женщины - ждать.

- Что-о?! Да я чуть с ума от скуки не спрыгнула, в этом твоем Тырговиште, тебя ожидаючи! Ни телевизора, ни книг нормальных - шить да в церковь ходить, вот и все развлечения! Тренируешься - смотрят косо, с Чезаром на пробежку - только что пальцем у виска не вертят! Чувствуешь себя, как… Влад, осторожнее!

Рванув поводья, он развернулся, скрестив свою саблю с янычарскою, выбил железную дробь, обманным движением заставив противника податься вперед, чтобы рубануть по плечу, до костного хруста, до алого цвета брызг, фонтаном заливших белоснежную чалму.

- Аллах всемогущий… бисмилляхи рахмани рахим…

На тонконогом, черном, как смоль, жеребце - перед Владом стоял сам Махмуд-паша, грузный, с темными глазами навыкате, сопящий хрипло, точно поднятый из берлоги медведь. Он удивленно смотрел на Влада, словно бы недоумевая - как? Неужели так скоро? И мутное, склизкой тиной плещущееся в глазах его недоумение сменилось отчаянным страхом, едва занесенный над головою клинок Влада плашмя опустился на его тюрбан, выбивая дыхание из тела паши.

- …а если серьезно - то я просто боялась за тебя, Влад, места себе найти не могла, - Роксана подъехала к нему неслышно, встала за правым плечом, точно недремлющий ангел. - И да, я никуда больше от тебя не уйду, что бы ты там не говорил… Чезар, ну перестань царапаться, наконец, дурная собака!

Она распахнула плащ, выпуская из складок одежды пофыркивающего от возмущения, дергающего всеми своими короткими лапками пса. Сброшенный наземь, он важно прошествовал к поверженному паше и, помедлив для приличия - поднял лапку над сбитым на бок тюрбаном.

И Влад расхохотался, чувствуя, как острые иглы тревоги выходят из сердца его, и, перегнувшись с седла, обнял Роксану. И она обняла его в ответ.

***

Трава холодила ступни ночною росой, щекотала пальцы, точно пушистыми перышками. Густая, смоляно-черная тьма - прятала надежней, чем плащ, которым с головы до ног была укрыта Роксана, надежней тонкой чадры на лице ее, едва колыхаемой ветром.

- Все время забываю, что тут стекол побитых нет, пятку ничем не пропорешь! Черт! - сжав руку Влада, она выпнула из-под ног острючий камушек, так некстати оказавшийся на пути. - Да, это тебе не театральная сцена… Лучше б я в сапогах пошла… хотя нет, с шальварами, они, пожалуй, сочетаться не будут… Влад, я похожа на звезду гарема?

- На самую прекрасную звезду, от вида которой теряют рассудок любые мужчины, - глухо откликнулся Влад. - И, наверное, я сам давно его лишился, раз отпускаю тебя на такую опасность…

В красном янычарском кафтане, окладистой чалме, прячущей его длинные кудри, остроносых сапогах - он был неотличим от султанского янычара, воина многотысячной армии Мехмеда, явившейся на валашскую землю карать непокорных. Через росной травою шепчущее поле он вел ее - к раскинувшемуся на другом конце турецкому лагерю, рыжими копьями факелов грозящему ночной темноте, мертвой, ни зги, от края и до края июньского неба…

- Да не волнуйся ты так! Все будет хорошо, вот увидишь! - добавив голосу толику убедительности, она обернулась к Владу. - Большой риск, конечно, но зато султана искать не придется - турки сами нас к нему приведут! А это важно, я, между прочим, в одной исторической книжке читала, что ты его перепутал с…

- Тш-ш, тихо! - Влад поднес палец к губам. - Уже пришли.

Он выступил из-за черного ряда палаток, холмами взрывших гладкое, как доска, тырговиштское поле - один из лагерных караульных, приземистый янычар в чалме, отливающей в темноте молочно-белым, с факелом в руке, сыплющем в стороны трещащие искры. Что-то пробурчав по-турецки, он вопросительно уставился на Влада. Влад развел руками, и, принизив голос, ответил ему нечто такое, отчего янычар, подавившись словами, как-то по-поросячьему хрюкнул и указательно махнул рукой - на одну из палаток, простую, лишенную каких-либо отличительных знаков.

- Что ты сказал ему? - одними губами вышептала Роксана, едва они отошли чуть поодаль.

- Что привел великому султану, наместнику Аллаха на земле, прекраснейшую из райских гурий, единственно достойную его, - хмуро обронил Влад. - И он показал мне палатку султана, которую, ты верно говоришь, я бы сам никогда не нашел, купившись роскошеством палатки какого-нибудь из военачальников Мехмеда…

Невзрачное на вид, жилище султана охранялось как должно - вскинутые наизготовку копья, холодный блеск вынимаемых из ножен сабель. Обескураживающе улыбнувшись, Влад сдернул плащ с плеч Роксаны, и настороженные голоса сменились восхищенным цоканьем. В расшитом бисером лифе, полупрозрачных шальварах, чадре, чуть слышно вздрагивающей от ее дыхания - одетая как для показательного танцевального выступления, она жалела, что никакая камера не запечатлеет ее сейчас - за четыреста с лишним лет до того, как были изобретены кинокамеры.

Отдернув полог палатки, стража пустила ее вовнутрь, сомкнув копья перед Владом. Роксана вошла, переступая через бархатные подушки, разбросанные по полу, откинула чадру, сверкнув подчерненными глазами на того, кто сидел перед ней - низкорослого толстячка в долгополом халате, расшитом завитыми узорами, и куполообразной чалме, увенчивающей его лысоватую голову.

- Ваша покорная рабыня станцует вам, - произнесла она по-турецки заученную наизусть фразу. Откинувшись на подушках, толстяк кивнул, скрестив руки на окладистом животе. Роксана прищелкнула пальцами, вслушиваясь, вбирая в себя - пестрящую роскошь узоров на потолке, ковры под ногами, шерстинками колющие ступни, неровное, рваное от сквозняков свечное пламя над плошками - и вскинула руки, будто пытаясь взлететь, и кружащимся птичьим пером мелодия подхватила ее, свечою вспыхнула в сердце.

Будто на танцевальной арене, в стекающем по плечам свете софитов, перед сотнями зрителей - она плясала под громкие аплодисменты, под музыку, нанизывающую душу на тонкую леску, под гулкие удары крови в ушах, все быстрей и быстрей, пока, натянутая до предела, леска не лопнула перебитой струной, обрывая музыку и танец.

- Аллах, Аллах! - приподнявшись на подушках, толстяк пожирал глазами ее, опустившуюся на пол перед ним, и, все так же улыбаясь, Роксана выхватила из-за лифа кинжал, чтобы с маху воткнуть его - в гадко дергающийся под подбородком султанский кадык, провернув для надежности, как учил ее Влад. Булькая перерезанным горлом, Мехмед завалился на бок, пропитывая расписные ковры ровно-красным, дымящимся кровью цветом.

“Странно, что я совсем не боюсь… и не противно даже…” - поднявшись на ноги, Роксана вытерла кинжал о подушку, толкнула плошку со свечой на ковер, полыхнувший оранжево-радостным пламенем, другую же - ткнула в полог у входа, вмиг порыжевший огненной бахромой. Кинжалом рассекла тугой палаточный бок, сверху донизу, жадно глотая воздух, выскользнула наружу.

Огонь рвался к небу, будто джин после тысячелетнего заточения, когтями своими раздирая тьму в черные, бархатные лоскуты, пеплом оседающие на коже ее, скребущие горло до сиплого кашля. Прижав ладони к груди, она сплюнула наземь, тягучей, вязкой слюной.