Страница 7 из 10
- После седмицы пасхальной и обвенчаетесь, - рубанул воздух рукою Влад, - и смотри мне - княжну не обижать! Узнаю - спуску не дам!
Белая - ни единого темного пятнышка - горлица села на перила крыльца, в расстоянии вытянутой руки, обманчиво близкая, повела клювом, черными зернышками глаз осторожно скосила на Влада, готовая вспрянуть в любой момент, умчаться в ослепительную синеву неба, крылами слиться с проплывающими облаками над головой.
Влад протянул ладонь, чуть касаясь пальцами перил, холодом пропитанного камня - горлица не улетала, все с тем же любопытством глядя на него, склонив набок точено-мраморную головку, чтобы мгновенье спустя - шагнуть на протянутые пальцы, щекочущими коготками впиваясь в кожу, точно в надежный насест.
- Ур-р… гур-р… - теплая, пуховая тяжесть в руке, сомкни ладонь - и забьется, бешено вырываясь… Влад вскинул руку - и горлица взмыла с ладони ввысь, к острой кровле тырговиштского замка, к солнцу, пышущему перед ней раскаленной добела свечой, к синему полотнищу неба, растянутому над тырговиштскими стенами.
- Зачем отпустил, отец? - хмыкнул Михня. - Ястребов на нее хорошо притравливать… - и едва увернулся от крепкого отцовского подзатыльника. - Ой, да что я сказал-то такого?
…Белый, как нежные горлицыны перья, день подходил к концу, свечою плавился в ночь, рыжими крылами заката плыл над крышами Тырговиште, полный велеречивых посольских бесед и чернилами пахнущих грамот, свежестью накатившей грозы тянущий из распахнутых окон - долгий весенний день. Когда же сумерки сделались невыносимо густыми, вбирая в себя трепещущие под ветром кроны деревьев и булыжником вымощенную дорогу, лошадей, смеживших веки у коновязи, и застывших над гнездами птиц, Влад задул свечу, белым воском истекающую в подсвечник, и холодная лунная дорожка по полу опочивальни привела ему сны.
- Тр-р… скр-р… - разбуженные порывами ветра, несмазанные рамы скрипели, бились о подоконник, пели хриплыми тягучими голосами, раздергивая сон в лоскуты. - Тр-ч… скр-ч…
Откинув покрывало, Влад подошел к окну. В серебряных от лунного света стеклах мелькнуло что-то темное, словно птичье крыло, распахнутое над покатыми крышами. Словно…
Вытянув перед собой руки, она шла по узкому коньку крыши, пальцами осязая кипящий луною воздух - девушка в длинной белой рубахе, с распущенными по плечам волосами. Под голыми ступнями ее скрипела черепица, мелкие, царапучие камушки порскали вниз. Когда до конца крыши ей оставалось несколько зыбких, покачивающихся шагов, Влад вспрыгнул на подоконник, раскинув руки, шагнул ей навстречу, в лунную, танцующую круговерть, в порывы ветра, взметнувшие в лицо ему серебряно-светлые косы, прижал к себе - крепко, не вырвешься - втащил за собою в черный проем окна, только сейчас вспомнив, как надо дышать.
Блеклыми, выбеленными луною глазами - она смотрела ему прямо в лицо, приходя в себя, затем - закричала, разбуженной в ночи птицей, всплеснула крыльями рукавов.
Он помнил ее не такой, впервые увиденной в солнцем залитом тырговиштском дворе - московскую княжну Феодосию, невесту нареченную его Михни. В бледном, неверном свете луны, пропитавшем косы ее и сорочку, она показалась ему самой иеле, ведьмой зыбкого ночного воздуха над тырговиштскими крышами, той, что является в полночь на погибу душе и танцует, не касаясь ногами земли, а на кончиках пальцев ее - пляшет адское пламя.
- Холодно… - прошептала она наконец, успокаиваясь. - Где я? Как я здесь оказалась?
- Я снял тебя с крыши, как бродячую кошку, в паре шагов от края, - накинув на зябкие, ходуном ходящие под рубашкою плечи княжны свой кафтан, Влад усадил ее на кровать. - Как ты там оказалась, я знать не могу.
- Значит, я опять ходила во сне… - розовый, заревой румянец шел на смену мраморной бледности. Княжна взметнула взглядом на Влада - и тотчас же ткнулась в плечо ему, пряча покрасневшие щеки. - Не смотри на меня, господарь… срам это…
- Думаешь, я увижу что-то такое, чего не разглядел бы еще на крыше? - Влад подавился смешком. - Впрочем, я пощажу твою скромность, княжна. Позволь мне одеться.
Она отстранилась, более не смущаясь его, и молча смотрела, как он одевается - спокойно-сонным взглядом, на донышке которого плескалась луна. Когда же, отвернувшись надеть сапоги, Влад вновь оборотился к кровати - она спала, неловко привалившись к подушке, и лунный жемчуг прятался в ее волосах, и жемчугом расшитые дорожки - бежали по подолу сорочки.
Подняв ее на руки, он шагнул за порог, в черные, луной забытые замковые коридоры, шел, вдоль вытертых темнотою стен, и косы княжны щекотали его лицо, словно мягкие горлицыны перья, и это был сон, долгий, нескончаемо-лунный сон…
…если б только не волос, пшенично-светлый, солнечно-золотой, найденный им поутру на подушке.
***
Красные, как киноварь, пасхальные яйца прятались в тарелке-гнезде, выглядывали из-за пышных боков кулича. Красным плескалось в кувшине вино, и темные, густые капли его дрожали на ободке, пятнали скатерть рубиново-яркими бликами.
- А верно ли, господарь, что прозвище твое, Дракула - значит дьявол, враг рода христианского? - она впервые сидела так близко к Владу - протяни руку и коснешься плеча, под тончайшего шелка рубахой, белой, как ангельские горлицыны перья… княжна Феодосия, невеста нареченная Михни, и мягким горлицыным перебором плыли над праздничным столом ее речи, и бледные пальцы мяли, комкали краешек скатерти, словно любопытно-цепкие птичьи коготки. Влад обернулся к ней - и она тотчас же опустила глаза долу.
- Верно, княжна. Дракул - прозванье мое по отцу, что служил королю в ордене Дракона, борющимся со скверной языческой, врагами христианского рода. Но не главенствовал дракон над умами рыцарей сего ордена, а был он у них под копьем, копытами конскими сбитый. Угощайся, княжна, - Влад протянул ей с тарелки кусок кулича, и тонкие, перстнями унизанные пальцы скользнули по его руке, принимая, чтобы отдернуться мгновенье спустя - словно обожженные кипятком.
- Как у Георгия Победоносца, значит… - княжна зябко повела плечом, точно в маленькой, свечами нагретой комнате пронесся порыв сквозняка, выстуживая воздух до уличной свежести. - А верно ли, как отец сказывал мне, что принес ты клятву биться с нехристями до последнего, не щадя жизни своей, отказавшись от всех… иных удовольствий?
- И это верно, княжна, - медленно, с расстановкою, произнес Влад. - Пресны мне стали земные блага, будто живу я - лишь за тем, чтобы биться, будто единой цели свою жизнь подчинил… Ну так кому от этого печаль? Сын мой науку ратную от меня переймет, а господарыня моя - лет десять как в земле холодной, и долга перед ней я более не несу… Что ж ты не ешь-то совсем, княжна, как птичка клюешь? Сама за стол со мной попросилась, уж не за тем ли, чтоб разговор говорить?
- А верно ли… - оборотившись к нему всем телом, княжна смотрела ему прямо в глаза, по-птичьи пристально, не опуская ресниц, - верно ли говорят, что вершишь ты в своем господарстве суд скорый и справедливый, и всякий может тебя об этом суде попросить?
- И здесь не обманываешься, княжна. О чем просить меня хочешь? - отставив в сторону кубок, Влад склонился к ней, так близко, что мог рассмотреть крохотные бисеринки пота на висках ее, сбегающие из-под кромки волос. - Проси - все сделаю для тебя.
Хрупкие, на первый взгляд, но такие неожиданно сильные, пальцы княжны вцепились в его запястья, будто пропасть глубины необозримой готова была разверзнуться перед ней, и единственный, кто мог удержать ее на этом краю - это был Влад.
- Через неделю - свадьба моя, господарь, но сердце мое не лежит к ней, муторно мне, тяжко, хоть и, послушная воле отца, согласна я была на нее… спервоначалу - согласна… - отрывисто выдохнула княжна, не отрывая от него взгляда, - сейчас же - не могу, господарь… не люб мне жених мой, сын твой единокровный… другой мне люб…
“Не доглядел! - с какой-то отчаянной злостью взметнулось в мыслях у Влада. - Попортили мне девку, пока Михня ворон считал! Вот только кто, она ж из покоев своих, как приехала, не выходила…”