Страница 1 из 10
Марита:
Повесть о Дракуле-воеводе
Аннотация:
Написано на внеконкурс СК-6. Альтернативная история.
Был в Мунтьянской земле воевода,
христианин греческой веры,
имя его по-валашски Дракула,
а по-нашему - Дьявол…
(“Сказание о Дракуле-воеводе”, Федор Курицын)
1
Лето 6985-е от сотворения мира
Серое, дождевыми тучами набухшее небо выплюнуло стаю ворон. Черное, суетливое мельтешение над головой, черная грязь под конскими копытами… когда землю вновь выбелит снег, скроет голые ветви кустарника и жухлые проплешины травы у дороги, окрестности Тырговиште будут выглядеть куда как поприличнее, внезапно подумалось Владу.
Мерное покачивание в седле убаюкивало, конь шел не торопясь, словно сберегая силы для предстоящих походов, и Влад не понукал его, ехал, ослабив поводья, всматриваясь в далеко-серые, проглядывающие сквозь тучи башни Тырговиште на горизонте, и блеклое, пестрящее воронами небо роняло на круп коня его мерзлые дождевые капли. Осень на изломе нарождающейся зимы, бесприютное, мертвое время… и почему мысли о собственной смерти лезут в голову так настойчиво и часто?
- Господин мой, добрый, великодушный господин! - бросившись из-за деревьев наперерез его коню, она повисла на поводьях - цыганка в раздражающе-пестром, скомканном на затылок платке, и смуглое, в грязных потеках лицо ее кривилось гримасою плача. - Помилуй моего Гицэ, он голодный был, он взял, не подумав!
В рощице напротив полным ходом шли приготовления к казни - один из дружинников деловито приматывал петлю к толстому корявому суку, другой же - цепко держал за плечи тощего, понурого цыганенка в разодранной ярко-красной рубахе. Он поднял голову, безучастно скользнув глазами по Владу, и тотчас же опустил обратно, уставившись в серый вытоптанный пятачок земли под ногами его.
- Гицэ мой глупый, стащил лепешку у господ, когда господа обедать изволили! Гицэ не хотел воровать, голод заставил! - резкий, вороний голос цыганки царапал слух, бились по ветру - туда-сюда - распахнутые крылья шали. - Единственный сын у меня Гицэ… Прости, господин!
- Чтоб я вора да помиловал? Уж не лишилась ли ты рассудка, женщина? Пусти сапог, - Влад вытер со лба мерзлую, щекочущую морось, что щедро сбрасывало на него небо. Холодные слезы осени, последние, прощальные слезы, стынущие в ладонях его… забавно, что, повелевая чужими жизнями, он не в состоянии распорядиться жизнью собственной. Действительно, забавно.
Гицэ подвели к суку. В последний раз вскинув глазами на Влада, он замер, пошатываясь из стороны в сторону, и что-то шептала цыганка, не отпуская стремени, и в колкой, оглушительной тишине Влад услыхал собственный голос:
- Хотя… черт с тобою. Черт с вами со всеми. Эй, всыпьте плетей парню, дабы впредь был умнее, да отпустите! Смотрите, не переусердствуйте только - ледащий он, в чем душа держится! А ты что стоишь? Пошла вон.
- Добрый мой господин, хороший, великодушный господин! Нана хочет отблагодарить тебя, Нана умеет быть благодарной! - тонкие смуглые пальцы цыганки ласкали его сапог, точно змеи, плясали на высокой груди черно-красные бусы, и Влад отчего-то подумал, что она не стара, и совсем не дурна собою, разве что грязна сверх всякой меры, как и все цыгане. Нана улыбнулась, сверкнув белоснежными зубами, встряхнула черными косами, заголив округлое плечо, и мутная, тяжелая волна желания ударила Владу в затылок, перебивая собой усталость и безразличие, овладевавшие им последние недели.
Он спешился, кинув поводья подоспевшему дружиннику, и пошел за ней, манящей колоколом цветастой юбки, туда, где за черными пиками деревьев скрывалась обтрепанная повозка. Нана скользнула под полог, вытертыми спинами ковров сомкнувшийся за ее спиной, и Влад - нырнул вслед, в темное чрево цыганской кибитки, пахнущей пылью и сушеными травами.
Красные, будто ягодами окрашенные губы впились в его рот, цепляя крючком неосторожную добычу, улавливая в сети - сплетенных рук, распущенных волос, шуршащих юбок… этих бесконечных юбок, которые он отбрасывал одну за другой, пока, наконец, не показались округлые бедра, смуглые, с черным кудрящимся треугольником волос между ними.
Путаясь в тесемке штанов, Влад опустился перед ней на колени - между ее широко раскинутых ног, точно пловец перед последним шагом в топкий, бездонный омут. Нана засмеялась, шепча что-то успокоительное по-цыгански, жаркая, податливо-нежная, и Влад шагнул - будто с обрыва в черным плещущую воду, в мутные, тугие волны, перехлестывающие с головой, и Нана вскрикивала под ним, вжимаясь губами в ворот его рубахи, кошачье впиваясь ногтями в спину, и белым плясали на веках ее пробившиеся под полог дневные лучи…
- Какой же ты ненасытный, мой господин! Будто год как женщины не было! - приподнявшись на локте, Нана пристально смотрела ему в лицо, пока Влад переводил дыхание, унимая в груди бешеное биение сердца, словно после многочасовой скачки. - А ведь я не за этим тебя сюда позвала! Помочь тебе хочу, ангела смерти от тебя отвести, как отвел ты его от моего Гицэ.
Из-под вороха пестрых юбок она извлекла потрепанную карточную колоду в клетчатой синей рубашке. Замерла, сосредоточенно тасуя, затем протянула Владу.
- Тяни. Сам свою судьбу увидишь.
Влад вынул, не глядя, ту, что попалась под руку первой, спрятавшись под надкусанным цыганкиным ногтем. В грязно-коричневой, траурной рамке качало ветвями дерево, а на суку его - висел кверху ногами казненный в пестрой цыганской одежде, черными волосами цепляя травинки. По белому небу плыли серым нарисованные облака, а в промежутке их - вставали замковые башни.
- Повешенный выпал. Дурная карта, недобрая, сам видишь. Ангел смерти у тебя за спиной, близко стоит, и коса у него в руках остро заточенная. Взмахнет косою - и покатится твоя голова… А я научу тебя, что делать, чтобы его обмануть! - глаза Наны прищурились хитро, по-вороньему, черные космы волос взметнулись, как трава под порывами ветра. - Будет у тебя жизнь долгая, судьба завидная, хорошее о тебе скажут люди, как в могилу сойдешь… Дай сюда руку!
Влад протянул ей ладонь и едва не отдернул, когда острая, как вороний клюв, стальная игла вошла в его палец, расклевывая до крови. Нана прикусила зубами кожу, слизывая темно-бурые капли, затем - капнула крови на карту, заливая лицо повешенного густыми, тяжелыми брызгами. Затем - поднесла свечу, одиноко чадящую в подсвечнике в самом углу кибитки, и пламя тотчас же оживилось, вгрызаясь в бумагу черными, подгнившими зубьями, сжирая собой дерево и облака, остроугольные башни и красным залитое лицо казненного.
- Мертвому - крест и домовина, живому - корона и меч… уйди, Самаэль, от раба божьего Влада, закрой глаза свои, не смотри на него… время его еще не скоро… не торопись, Самаэль… смотри в другую сторону… и ты смотри, господин мой! - Нана ткнула ему свечою едва ли не в лицо, заставив отшатнуться. - Смотри внимательнее, кого видишь?
Сквозь красным пляшущие перед глазами пятна Влад видел - черные силуэты всадников на быстрых конях, зыбкие, тающие в пламени свечи, и в золотом сиянии между ними - их предводитель, скачущий, взмахивая саблей, куда-то вперед. Влад прищурился, всматриваясь в блеклое марево морока - на него смотрел Штефан, брат его, беспечно смеющийся Штефан, спешащий на выручку к нему во главе своего небольшого отряда. Слишком небольшого, чтобы…
Влад тряхнул головой, отгоняя внезапно подступившую дурноту.
- Глупости говоришь, женщина, не верю я в эту бабью чепуху. Сколько мне на роду написано - и проживу столько, волею Божьей. Да колдовские картинки свои убери, откуда достала!
Оправляя одежду, он потянулся к выходу, откинул полог. Нана сидела на том же месте, где он оставил ее, скрестив ноги на турецкий манер и монотонно раскачиваясь, полузакрыв глаза. Казалось, она не заметила его ухода, и только когда, выбравшись наружу, он бросил ей золотой дукат, она, собачье оскалившись, швырнула монету обратно, в звонкие придорожные камни, черную осеннюю грязь, выругавшись вслед по-цыгански.