Страница 6 из 10
…Черные, железными зубьями решеток скалящиеся на дунайские волны, ворота ждали их, колоннами врастающие в камни Килии, тяжело-неприступные ворота. И времени, утекающего как вода сквозь речной песок, оставалось все меньше и меньше - последние, драгоценные капли - и пока за спиною его казачьи сабли сцеживали кровь часовых на килийскую мостовую, Влад налег на лебедку, опуская мост через ров, глубокий, как дунайские темные воды, черным плещущиеся в ночи. Бесконечно долгой килийской ночи, полной конского топота и заполошных криков, свиста стрел и грохота пушек, кровью пропитанной ночи - до последнего камня извивисто-узких улочек, до последней травинки, прорастающей под телами камней…
А потом все закончилось - с третьим криком петуха, с рыжим рассветным солнцем, брызгами красного сползающего по крепостным стенам, с утренними выкликами чаек над дунайской волной. А потом - оставалась только усталость, железной цепью сковывающая руки и ноги, и соленый привкус крови под языком, и перцово-жгучая боль в раненном предплечье…
И - заполошною чайкой мелькнувшая мысль о Четатя-Алба, где все это еще - только предстояло.
***
Укрытые персидскими коврами, стены комнаты глушили голоса и шаги. Сладковатый кальянный запах перебивал собой дымные благовония, струившиеся из курильниц, рыжие огоньки свечей цвели по углам.
Переступившему порог Владу в какой-то миг почудилось, будто он снова в Турции, ненавистном сердцу его Эдирне. Расшитые золотом подушки, в беспорядке валяющиеся на полу, низкий столик с резными ножками, опрокинутое блюдо возле него, рассыпанная гроздь виноградных ягод - казалось, за стенами вот-вот прозвучит крик муэдзина, тягуче-птичий, на одной надрывной ноте, призывающий на молитву правоверных. Поморщившись, Влад шагнул вперед, и морок рассеялся.
- Присаживайтесь, Месих-паша, - он указующе ткнул в одну из подушек, и спутник его, приземистый, чернобородый, молча плюхнулся на пол, подобрав под себя полы кафтана. - Вы просили меня о встрече. Я готов выслушать вас.
Чернобородый заерзал, словно в пухлой, украшенной золотыми кистями подушке под ним таилась спрятанная игла. Унизанные перстнями пальцы его затеребили края кафтана. Влад терпеливо ждал, усевшись против него через столик.
- Я думал, что мы договорились, Влад-бей, - фальцетом, неожиданным для столь грузного тела, наконец произнес Месих, нервно хрустнув пальцами, - я честно выполнил свое обещание, а выполнили ли вы свое? Вместе с кадием и диздаром я был брошен в грязный зиндан, меня били палками, как шелудивого пса, когда я пытался воззвать к вашей страже… и это в благодарность за то, что я открыл вам ворота Аккермана? Воистину сказано: не доверяйте гяурам, ибо слова их лживы, и лукавы поступки их!
- А какой награды вы ожидали за свое предательство, Месих-паша? - хмыкнул Влад, поднимая с пола виноградную гроздь и одну за другой - отщипывая в рот кисловато-сладкие ягоды, пачкающие пальцы липкими каплями сока. - Золота и должности соправителя края? Того самого края, что на пять лет вы превратили в огромный невольничий рынок, людям которого вы запретили носить оружие, согнули их сотнями повинностей, отдали дочерей их в гаремы, а сыновей - в ваши янычарские питомники! Вы жали из них кровь, как сок из винограда, - он с силой сдавил гроздь в кулаке, чувствуя, как щекочут ладонь холодно-тонкие струйки, - и не вам говорить мне о чести и лжи.
Бывший санджак-бей Четатя-Алба возвел глаза к потолку, блеклым арочным куполом нависающим над головой, так, словно безукоризненно-белый - ни единой трещинки - он в любую минуту мог обрушиться вниз, погребая под своими обломками тюрбаном прикрытую голову паши.
- Может, все же договоримся, Влад-бей? - задумчиво произнес он, глазами изучая плетеные паучьи дорожки в углу между стенами, колышущиеся от рвущегося в комнату ветерка. - За вами стоит большая сила, но и за мной немало. Я имею влияние на Баязида, и мог бы замолвить слово за вас перед ним, наместником Аллаха на земле, если бы вы сохранили мне жизнь. Ваши успехи в войне недолговечны, рано или поздно султан раздавит ваше войско, как подгнившую ягоду. И вот тогда - я помогу вам выторговать мир, на не слишком изнуряющих условиях, - Месих прицокнул языком, словно купец, расхваливающий свой товар на восточном базаре, - и, может быть, султан снизойдет до того, что решится помиловать вас, если, разумеется…
Влад расхохотался, ладонью хлопнув по жалобно скрипнувшему столику.
- Менее всего я дорожу собственной жизнью, Месих-паша, жизнью, которую Бог продлил мне лишь для борьбы. Что касается силы, что за мною стоит… боюсь, вы несколько недооцениваете ее. И поверьте, что со временем она только умножится. И тогда уже самому султану, - Влад скривился, словно кислая ягода попала ему под язык, - придется выторговывать снисхождение… Итак, это все, что вы хотели сказать мне, почтенный паша?
Месих закашлялся, будто бы подавившись словами, виноградно-черные, навыкате, глаза его сделались круглыми от накатившего страха. Влад прищелкнул пальцами, и двое ожидающих дозорных вошли в комнату, точно мешок с сеном, подхватив под руки обмякшего от ужаса пашу.
- В зиндан его, к остальным, - Влад поднялся на ноги, - думаю, люди будут довольны, увидев завтра на кольях всю эту троицу. Было забавно беседовать с этим прожженным предателем, торгующимся до последнего. Говорят, еще лет десять назад он обещал сдать вверенную ему Галлиполи венецианскому флоту за сорок тысяч золотых дукатов и возможность стать правителем Мореи… Да, мудрый султан знал, кому доверить управление Четатя-Алба!
- А-а, пустите меня, не хочу! - роняя тюрбан, Месих-паша молотил туфлями по полу, повиснув в руках крепко держащих его стражей. - Будь проклят, гяур-обманщик, будь прокляты вы все! Гореть вам в геенне вечность, и всякий раз, как сгорит ваша кожа, чтоб заменялась она другой! Чтоб камня на камне не оставил великий султан от вашего проклятого Аккермана!
Едва захлопнулись двери, отсекая собой яростный голос паши, Влад подошел к окну, черным зиявшему в ночь, темную, ни зги, южную ночь, полную шорохов ветра и стрекота цикад.
- Четатя-Алба, - прошептал он, - Белая крепость. И пусть не знает она больше других имен.
5
Лето 6998-е от сотворения мира
С первовесенней травой, тянущей к солнцу зеленые стрелы, с клейким запахом листьев, распускающихся на выстуженных за зиму ветвях, с утренней переголосицей птиц - в Тырговиште прибыли московские послы, привозя с собой грамоту Иоанна Васильевича, с заверениями в дружбе и благорасположении, и - живое подтверждение слов его, Феодосию Иоанновну, старшую дочь московского князя, нареченную невесту Михни, сына Влада.
Влад бросил на нее взгляд мельком, сличая с ранее присланным портретом - маленькая, тонколицая, с тяжелой, пшеничного цвета, пышной косой, заплетенной красными лентами, она стояла на крыльце, напряженно оглядываясь по сторонам, будто высматривая отличия - между родными местами и теми, куда ее привезли, не спрося ее воли. Столкнувшись глазами с Владом, она вспыхнула, стыдливо пряча лицо рукавом, и, звонко стуча сапожками, взбежала наверх по ступеням.
“Как птичку вспугнул”, - Влад отвернулся прочь, здороваясь с новоприбывшими, в высоких горлатных шапках и долгополых кафтанах, степенно приветствующими его посланцами московского князя, когда же взглянул снова - крыльцо было пусто, точно колышущаяся по ветру ветка, еще помнящая осторожную цепкость птичьих коготков.
- Михэйцэ, чем без дела стоять, шел бы, с невестою своей поздоровался, - бросил он Михне, с ребяческим любопытством взирающему на гостей, по московским обычаям кланяющихся так, что окладистые, широкие бороды их едва ль не мели собой тырговиштскую мостовую, - подарками бы ее успокоил, чтоб тревогой себя понапрасну не мучила. Или мне самому, - усмехнулся он, подзадоривая, - к ней сходить?
- А что ходить к ней без толку, что я, девок не видел? - невеста, по всей видимости, интересовала Михню куда как меньше происходящего во дворе. - Когда свадьба-то, отец?