Страница 77 из 107
Маша отправилась наверх, но в комнату не пошла. Она дошла до чердака и наткнулась на коробку — одну из тех, что Олег перевез из своей квартиры. Маша нашла, что искала: сверху лежали какие-то выцветшие папки со старыми проектами, а под ними обнаружилась большая толстая папка с рисунками — именно ее девушка видела у Олега в пустой комнате, еще до переезда. Она села на пол и развязала ленты, связывающие папку. Затем быстро пролистала рисунки, пока не нашла один — девушка, повернутая в пол-оборота. Ее удивленные большие глаза смотрели на Машу очень внимательно. Сурмина быстро захлопнула папку и закрыла глаза.
— А ведь тебе он наверняка доверял все свои мысли и секреты, — прошептала она. Это была Аня, бывшая жена Олега.
Маша чувствовала, что больше не может держаться. Внутри нее уже зрело то самое чувство, которое время от времени не давало ей покоя. Правда, с момента последней поездки многое изменилось, но все же… Изменилось ли?..
* * *
…Около шести утра Сурмина неслышно поднялась с кровати. В окно неуверенно прокрадывалось пасмурное утро, и Маша закрыла ему вход шторой, неслышно проскользнув по темному паркету.
Обернулась к кровати. Посмотрела. Олег спал, положив руку на теплое место на одеяле, под которым еще пять минут назад лежала она.
Собралась она быстро. Натянула толстовку и джинсы, умылась холодной водой, почистила зубы, провела два раза расческой по волосам — и, с отвращением глядя на себя в зеркало, закинула все свои вещи в сумку. Помедлив, вытащила свою зубную щетку, привалившуюся к Олеговой, и не глядя, тоже зашвырнула ее в сумку.
Быстро сбежала по любимой лестнице, заглушавшей все звуки, и замерла на пороге, подставив лицо утреннему ветру.
Было прохладно. Она вздохнула, глубоко и полно, как может дышать человек, который собирается затаить дыхание, прикрыла входную дверь, сбежала по ступеням и быстро пошла по петляющей тропе, желая держаться от этого места как можно дальше.
XV
…Огонь горел — к кончикам пальцев змеей поползло тепло, обжигающее, безоговорочное, и Полина, так пристально смотревшая на огонь, в последнюю секунду решительно дунула на пламя. Рука дрогнула.
Рука дрогнувшая сказала обо всем яснее самых четких и однозначных предзнаменований. Письмо, немного мятое от частых прочтений, осталось нетронутым и, не глядя, девушка раскрыла ящик стола и бросила письмо туда, захлопнув вместе с ним свое решение — непоколебимое и четкое. Молча она стояла посреди комнаты, прислушиваясь ко всем звукам, которые кидал к ее ногам город. Там были и вой ветра за окном, и скрип колес машин с проезжей части, и соседский кот, скребущий входную дверь с просьбой впустить в квартиру. Здесь были и разговоры по телефону, и легковесные подзатыльники, полученные «за дело», и крадущиеся шаги парочки по ступенькам лестничного пролета. Здесь были ее мысли, ее чувства, скатывающиеся в оголенный комок нервов, здесь письма из ниоткуда заводили в никуда, здесь Родион Расков поцеловал Полину Орешину, желая согнать ее отчужденность, ее равнодушие, и сделал это так просто, как будто это было самым обычным делом.
Зачем сестра продолжает делать это? Ведь она пообещала оставить ее в покое! Ведь самым разумным было бы больше не писать, но нет… — Это было первое, о чем подумала Полина, занеся зажженную спичку над письмом. И именно это заставило ее задуть огонь.
После того, как она обнаружила это письмо от Нины Родиону, все случайно найденные письма ей, отвращали и вызывали желание немедленно сжечь их.
Они с Ниной не знали друг друга — так думали, и думали, что непонимание — самая главная стена между ними. Но сейчас Полина впервые задумалась о том, что ее сестра действительно знала ее лучше. Узнала, когда месяцами лежала на этом самом диване и наблюдала, наблюдала… За неимением впечатлений из своей жизни, черпала их из жизни Полины. А сама Полина все бежала куда-то, бежала, чтобы вот так резко в один момент остановиться на месте и понять, что выбрала не то направление. Дорога увела так далеко и глубоко в чащобу, что и света не видать. Туман накрыл густым полотном, влажным, как непросохшая одежда, снятая с балкона. Этот туман лип к телу и вызывал неприятные ощущения, и нужно было лишь найти тот источник света, что подарит долгожданное необходимое тепло.
Пусть она не может разгадать загадку писем, присылаемых ей Ниной, как будто не понимает сути или просто не желает ее понимать. Она все мечется по кругу воспоминаний и представлений, потому что разговаривать с сестрой вживую было намного привычнее и понятнее. Письма — это не ее стиль (по крайней мере, в общении с Полиной).
Но Полина вполне может попробовать узнать сестру так же, как она узнала ее — или попыталась узнать. У нее есть источник, достовернее самых красивых слов. И более правдивый.
И впервые за долгое время, впервые, несмотря на неприязнь к Денису, Полина Орешина взялась за их двухлетнюю переписку. Взялась тщательно, почти забыв о своей размолвке с Родионом, о его виноватом лице, которое не могло скрыть проницательности ее суждений. Она читала письма по ночам, по утрам за завтраком, читала, собираясь в университет, читала, как читают хорошую книгу, растягивая удовольствие.
Впервые она погрузилась в жизнь своей сестры так сильно, как, казалось, еще никогда не погружалась в свою, и быть может, от этого шла причина всех ее бед? Все Нинины мысли, мечты, фантазии, все события, которым и она, Полька, была участником, широким веером расстелились перед ней и предстали совершенно в другом свете. Как будто она никогда не знала об этом. Как будто видела или слышала об этом впервые.
Она узнала об одиноких годах в училище. Одиноких, но счастливейших годах ее жизни. О Питере, который расстилался перед ней одной и перед всеми ними. Их муштровали, у них почти не было времени ни на что, но они все равно урывали для себя эти часы с Питером наедине. Они познали вкус свободы и жизни без родительского надзора. Они пробовали курить — как вольные подростки вне отчего крова, но быстро выдыхались и давились от смеха, несясь по темным Питерским улицам и гордились, идиотки, этим маленьким своим приключением. Они любили отражаться — Полина поймала себе на улыбке, читая эти строки — в воде Фонтанки, как любили отражаться в своем озере Рудик и Полина.
Очень быстро Нина перестала играть в игры с юностью, поняв, что играть в игры с людьми веселее, но — увы — у нее не было для этого подходящих кандидатур. И она рано повзрослела, и, узнав, что родители отправились на заработки — на первые, серьезные за много лет, приняла очень важное и очень трудное решение вернуться домой и защищать свою младшую сестру, за которую чувствовала прямую ответственность.
Она всегда старалась делать то, что считала нужным и добивалась того, что хотела. Полина вычитывала все это из обрывков ее мыслей, выложенных совершенно чужому человеку, будто на исповеди, брошенных вскользь намеков и из пространных комментариев. Многое Денис не знал, многое не улавливал сразу так ясно, как улавливала она, Полина, но интуитивно он всегда чувствовал Нину вернее ее родной сестры. И читая, Полина изумлялась тому, насколько лучше, чище была ее сестра, не сворачивающая и не собирающаяся сворачивать с выбранного пути. Ее сестра, в отличие от того, как думала о ней Полина, делала все не из-за воли и одобрения родителей, а из собственных принципов, установившихся, казалось бы, раз и навсегда. И в одних своих мыслях Полина уже казалась себе хуже.
А потом Полина обнаружила, что одно из писем предназначено ей. Оно лежало среди прочих писем Дениса и Нины, и знакомым почерком тонкой ручкой на нем было выведено одно слово: «Полине».
Девушка даже застонала сквозь зубы. Как будто Нина знала, что однажды Полина все же доберется до ее переписки с Денисом.
Ее сестра все тщательно распланировала. Именно мысли об этом заставили Полину схватиться за коробок со спичками. Она была всего лишь в одном шаге от того, чтобы сжечь письмо, даже не прочитав его, но в последнюю минуту все же одернула руку. И развернула листок бумаги. Как бы не съедал ее гнев, она не могла просто так поддаться ему, ведь это будет означать, что она проиграла. И она решительно вчиталась в строки письма.