Ниоткуда с любовью

Сурмина отдернула руку от фотографий, будто прикоснувшись к чему-то запретному, а в голове проносились миллионы лет, прошедшие с тех пор, как она впервые познакомилась с Рудиком и Полиной в Затерянной Бухте. И как они взяли ее под свое крыло, и как однажды Полина пропала, так больше никогда и не объявившись в Бухте. А еще когда-то она говорила, что живет без родителей, с крестным, а он архитектор, и их дом украшен его картинами. «Он потрясающе рисует, знаешь?» — захлебываясь от восторга, рассказывала она Маше в один из самых ужасных дней в темном прокуренном подъезде. Маша тогда уже рисовала, и это было единственной отдушиной, оставшейся в жизни. Она уверяла сестру в прекрасности этой жизни, каждый раз возвращаясь из школы или с прогулки, а сама была по горло в трясине.

Так… пора было возвращаться. Прошло уже минут десять, как она покинула столовую, и Олег вот-вот придет ее искать, и почему-то вмиг стало страшно, что он узнает, насколько заочно они были знакомы или вообще заметит, что она в каком-то смятении.

Непонятно почему, ведь на фотографиях в основном была Полина, но у Маши защемило сердце, она вспомнила об Олеге. И еще сильнее ей захотелось понять, наконец, какой он. Какой был до встречи с ней и был ли всегда так замкнут относительно своей жизни? В каких он отношениях с той же Полиной? Есть ли у него действительно близкие люди, ведь Вика в этом плане, кажется, не в счет? Когда он понял, что хочет стать архитектором? Почему курит лишь тогда, когда хочет спрятать за сигаретой свои эмоции, притушить их или затуманить сигаретным дымом? И почему она до сих пор не может рассказать ему о себе все, не может избавиться от страшного въедливого предчувствия, что тем ближе станет расставание? Где вообще найти гарантию, что она для него больше, чем временная подружка, или просить о таком — глупо? Или может быть, она действительно, как предположила Ника, ему не доверяет? Не доверяет и глупо требовать это от самого Олега?

Мысли, одни и те же острые и жалящие мысли бежали по заколдованному кругу, как лошадки в древней ярмарочной карусели. Они острым страхом прорывались, мешая наслаждаться каждым мигом. Едва вырываясь из его объятий, переставая изматывать себя работой, уходя из больницы от Женьки, она ступала на одну и ту же проторенную тропу сомнений. Иногда она думала о том, что вот, есть ведь девушки, для которых роман — лишь крайне увлекательное приключение, в котором влюбленность — период, когда все меняется, начиная с размера одежды и заканчивая статусом. Они — эти девушки — прекрасно знают, что однажды все закончится, и это не может их не радовать, ведь они не умеют привязываться.

Маша не умела не уметь.

- Поразительно, что с каждым годом, эти девицы все моложе, — из-за дверей раздался едкий голос. Маша вполне могла представить, как искажается это моложавое лицо при произнесении не совсем приятных слов.

В детстве она любила диснеевский мультик «Русалочка». Ее всегда поражало, как четко была прорисована каждая деталь всех персонажей мультфильма, и особенно ее занимала трансформация мерзкой ведьмы Урсулы в не менее похожую на нее худосочную версию, жаждущую украсть принца из-под носа Ариэль.

Вот и сейчас Маша предстала себе такую трансформацию и как морщится при этих словах Олег, и как стряхивает пепел в пепельницу, быстро усмехается и произносит:

- Поразительно, Полина сказала мне нечто подобное. Но в ее словах было все же меньше яда. Ах, прости, я забыл. Там вообще не было яда.

- Не хочешь ли ты поискать себе жену? — не обращая на его слова внимания, спрашивает Вика. — Может быть, вторая попытка окажется более успешной?

- А ты не хочешь заняться благоустройством вашего сада? Как-то он блекло выглядит.

- Ах, да, я всегда забываю, что ты любишь делать все назло и особенно мне. Любишь мне мстить. Это вызывает у тебя необыкновенное наслаждение.

— Вик, очнись, нам не по пять лет. — Внезапно устало произносит Красовский. Голос у него хриплый и слегка надломленный, как у человека, долго спорящего и в итоге оставляющий победу за соперником только из-за того, что сорвал голос. — Ты только вернулась, тебе для начала надо разобраться со своими делами, а не лезть в мои. У тебя с дочерьми что-то непонятное творится.

— Да и к матери надо съездить, — холодно говорит Вика. — Ведь, кроме меня, некому к ней ездить.

— Она мне не мать. И прекратим этот разговор! Где там Машка, пойду уже… А, вот и ты.

Сурмина довольно убедительно «подошла» к двери и открыла ее. Все же ей, по-видимому, не удалось скрыть эмоций, потому что Красовский вдруг обернулся и внимательно посмотрел на нее. Он сидел на стуле задом-наперед, облокотившись локтями о спинку, и курил, сбрасывая пепел в пепельницу.

- Что-то случилось? Женька?

- Да… То есть, нет, конечно, но… что-то мне не нравятся все ее пессимистические разговоры. Залежалась она уже в этой больнице. Хочу навестить сегодня, а то у нее вполне может начаться депрессия.

Она говорила что-то еще, а сама думала только о том, что было много лет назад, что навсегда лишило ее уверенности во многих вещах. И вот она — шутка природы. Надо же было такому случиться, что из тысяч людей в этом городе, она влюбилась именно в того, кто невольно, совершенно невольно напомнил ей о вещах, которые она всей душой мечтала забыть. И что еще намного важнее… вряд ли все это является случайностью. Просто каждая шутка — даже очень плохая, несет в себе какую-то мораль. Каждое наше действие, каждый поступок определяет не только наши жизни, но и нас самих, таких, какими мы зачастую не видим себя со стороны.

Понимая что-то о себе, самое главное — научиться принимать это, потому что от правды всегда страдает все, особенно если она сильно расходится с представлениями о ней. И сейчас Маше нужно было одно — время, чтобы позволить себе принять, в который раз принять свою жизнь такой, какая она есть.

…Он высадил ее у больницы. За все время дороги они едва сказали друг другу десять слов, с каждой минутой напряженно размышляя, что же снова не так. Вариантов ответа было много. Нужно было просто выбрать нужный.

— Маш, все в порядке? — спросил он. — У тебя странное лицо.

— Все прекрасно, — заверила она Олега. — Я скоро приеду.

Мысль ядовита. Она безжалостна и ядовита. Рождается где-то в голове и тянет изнутри. Тянет, тянет. Бывают такие дикие мысли, которые умеют только тянуться. Из них не извлекаются великие выводы, с их помощью не решаются тригонометрические задачи, ради них не совершаются безумные поступки и не выкапываются сокровища. Они существуют лишь, чтобы дразнить наше сознание. Сейчас Маше казалось, что ее голова забита вот такими мыслями, и нет от них никакого покоя. Они наслаиваются одна на другую, заставляя постоянно круглосуточно находиться в поисках того, что важно, а что нет. И они, эти мысли, мешали ей не только днем, но и ночью.

Олег естественно не стал лезть к ней в душу и докапываться, как и всегда — это было очень на него похоже. Но он видел, что с ней что-то творится. А с ней и правда что-то творилось. Уже вторую ночь Маша не могла спать. Дождавшись, когда Олег уснет, в этот раз он действительно спал, а не притворялся, как в предыдущую ночь, Маша встала с кровати и вышла на балкон. Дул свежий ветер с моря, но было тепло — лето уже вовсю вступало в свои права. Было около двух часов ночи, но Ника и Реснянский все еще были на какой-то вечеринке, а Настя и Чернов устроили себе марафон из фильмов-боевиков, при этом Настя подкалывала Чернова, что он умудрился променять свою новую подружку на фильмы, а тот односложно отвечал на это, запихивая в рот горы поп-корна.

Маша посидела с ними немного, но настроения развлекаться не было, и она ушла спать. На площадке лестницы, ведущей на второй этаж, она обернулась — Настя и Дима отбирали друг у друга пульт. На вопрос, почему они с Черновым не вместе, Красовский как-то со смехом рассказал, что на втором курсе они даже пробовали встречаться, как только познакомились, но в итоге разбежались, вынеся друг другу мозг. Для того, чтобы наладить идеальные отношения друг с другом, Настя была слишком язвительной, а Чернов слишком неуравновешенной творческой натурой.