Ниоткуда с любовью

- Ты хочешь сказать, что знала, что вы расстанетесь?

- Не то что бы… Скорее я не ожидала, что все может сложиться как-то по-другому. И это пугает меня. Родион. Что если все уже предрешено и мне не стоит рассчитывать на что-то большее, чем на то, что у меня есть сейчас? — Она судорожно посмотрела на друга и по лицу ее быстро потекли слезы. Она шмыгнула носом и быстро смахнула их тыльной стороной ладони. — Когда в последний раз я о чем-то мечтала, ситуация вышла из-под контроля, и мой отец исчез. Никто этого не ждал, но это не было приятной неожиданностью, не было чудом, подарком свыше. Все, что бы ни случилось потом, после этого, стало закономерным последствием этой неожиданности. И мамина беспомощность, и ее трудоголизм как побег от этой реальности, и Женькина болезнь и… и даже то, что я вынуждена была бросить универ! Универ, в который я мечтала попасть с 14 лет!

- Хватит, — Родион слегка тряхнул Машу за плечи, потому что по его наблюдениям, у нее начиналась истерика. — Прекрати это, слышишь? Жизнь — это не ежедневник, в котором исполняются все до последнего планы. Прелесть нашей жизни в том, что никогда не знаешь, как все обернется в следующую минуту. И твой отец пропал не потому, что ты вдруг позволила себе помечтать — никто не устанавливал запрет на мечты. Взрослые люди на то и взрослые, что совершают взрослые поступки, которые меняют не только их жизнь! Другое дело, что не все из них могут за свои поступки отвечать, — он вздохнул, поглядев в сторону, — а уж это не может считаться зрелостью.

Они замолчали. Часы равнодушно отмеряли секунды, и Родион понимал, что их с Машей жизни чем-то похожи — не зря же их так прибило друг к другу в какой-то миг. И еще он понимал, что все, что он ей сказал, он повторял и самому себе. Каждый день упорно повторял, прокручивая этот монолог в разных вариациях и немного другими словами, — но ему это не помогало, ведь самих себя мы никогда не слышим. Он не переставал бояться, просто шел и что-то делал, понимая, что, как и ее, его пугает взрослая жизнь. Не зря же он так крепко держался за театр, иной раз даже не осознавая, хочет он того или нет.

И самое главное — некому было с него спросить. Некому и не за что. Потому что никто так и не узнал его настолько, чтобы давать какие-то советы. Он никому не давался… наглухо запечатанный, повесил на себя двадцать замков и прикрылся равнодушием и язвительностью. А кому от этого легче? Всем наплевать.

— Одно я знаю наверняка — все у тебя сейчас как надо. Ты работаешь там, где всегда мечтала. Это правильная дорога. Твоя. Даже несмотря на то, что ты перешла на вечернее. А все остальное — наладится, — тихо проговорил он. — В конце концов, так всегда и бывает.

— Я не знаю, как завтра возвращаться на работу. Не знаю, как сегодня идти к Красовскому за вещами. Как посмотреть ему в глаза?

— Маш… — Родион отвернулся от окна и прислонился спиной к стеклу. — Знаешь, ты не единственная, кто с кем-то расстается. К тому же, если это произошло, значит, так и нужно было. Ты бы все больше мучилась от его нежелания делиться чем-то с тобой, от его закрытости, и начала бы его подозревать со временем… Может, он и был прав, что со временем вас бы это бесило друг в друге еще больше.

— Меня больше волнует другое — а что, если дело не в нем, а во мне? Что если это я испугалась, что однажды мне придется открыться ему и рассказать о себе? Что если закрытая на самом деле я, а не он? — отчаянно произнесла Маша и прикусила губу. Она боялась этой мысли и с трудом решилась ее озвучить.

Родион задумчиво посмотрел на нее.

Странно, до невозможности похожие — черноволосые и темноглазые — они напоминали брата и сестру. Когда-то Маша и подумать не могла, что именно это однажды спасет ее от полного и бесповоротного схождения с ума. О да, в 14 лет она была вполне близка к этому. Маша жила в Портовом Городке. Когда ей было лет 10, они переехали в этот район с родителями. Переезд, пожалуй, был самым веселым событием. После этого началась черная полоса, которая длилась уже слишком много лет.

Даже сейчас… даже сейчас Маша не уверена, что она отступила. С этой черной полосой за долгие годы Маша научилась бороться. Она закидывала на нее лассо и крепко держала, не смея отрывать ни взгляда, ни руки. Она усмирила ее, заставила подчиняться. Но периодами полоса все равно прорывалась, и бывали дни, когда мир рушился, распадался на миллиарды частей, и Маша не могла и не хотела больше бороться.

В такие дни она выходила из дома и шла к морю. Песок и волны успокаивали ее.

Но больше всего ей помогала линия горизонта и двигающиеся по направлению к ней судна, лодки, катера, баржи, корабли. Голубоватая, светлее моря, она манила ее взгляд. Однажды — Маша знала это абсолютно точно — она уедет из Города навсегда. Она взойдет по трапу на палубу, встанет рядом с другими пассажирами и уедет. Просто исчезнет, чтобы однажды, быть может, понять, что же находится за линией горизонта.

Интересно, а ее отец понял?

Но на образе отца мысли не останавливались сегодня. Мысли о нем — это всегда мысли о его проблемах, о ее проблемах, о проблемах мамы и Женьки, о детстве, которое осталось в Машиной памяти далеко не всегда радужным пятном. Если уж быть точнее, ее детство закончилось в десять лет с переездом в этот район. И сегодня, ей уж точно не хотелось об этом думать.

— В любом случае, Сурмина, все плохое, что ты могла нафантазировать себе, уже произошло, — сказал Родион, кладя руку ей на плечо. — Больше нечего бояться, и думать тоже не о чем. Иди к своему Красовскому и спокойно смотри ему в глаза.

Маша помолчала.

— Знаешь, Расков, наверно ты прав.

— Лучше, чтобы ты в это верила.

— А я верю. В конце концов, ты не можешь лукавить или врать. — На это Родион лишь недоверчиво усмехнулся. И Маша нашла нужным добавить: — Мне.

* * *

В это самое время дома у Олега Красовского находилась его племянница Полина, которая, судорожно размахивая руками, рассказывала обо всех своих перипетиях.

Если на что и способна житейская мудрость, так лишь на то, чтобы указать на неизменный факт — если что-то пошло не так, не жди удачных событий. Удачные события вызывают лишь недоумение и кривят лицо — они всегда кажутся нонсенсом в череде чернополосных дней.

Однако Полина не думала об этом, когда пересекала порог лавки чудес. Потому что в этом месте ничего, кроме чуда, быть просто не могло. Но нахождение в этом месте не помешало Якову Петровичу внимательно посмотреть на нее и, отставив шкатулку, к которой он едва притронулся, провозгласить с некоторым сдержанным ехидством в голосе:

- Починить эту шкатулку невозможно.

Полина так была уверена в положительном резюме, что даже не смотрела на старика, а потому, когда он подытожил свой беглый осмотр, она быстро и изумленно обернулась.

- Что? Что невозможно? — переспросила она, как будто ослышалась, хотя на самом деле слышала она превосходно и просто оттягивала тот злосчастный момент, когда придется выдумывать, что делать дальше.

- Эту шкатулку нельзя починить. — Спокойно и размеренно повторил старик. И, видя, что девушка все еще не способна воспринимать информацию, решил объясниться. — Бывают травмы временные. Они как заживающие царапины — стоит мастеру лишь взяться за инструмент, как мелкие раны заживают будто бы сами собой. Но есть поломки безобидные на вид, но очень серьезные. Повреждения изнутри, которым мало замены внутренностей организма. Они требует определенных деталей. Деталей, которые нужны для работы этого механизма, у меня нет, и нет ни у кого из мастеров этого города. В этом я убежден твердо. Они вообще вряд ли существуют в природе — они старее этой шкатулки точно!

Полина отвела взгляд от окна.

- Ну а все же… Не в этом городе, а где-то еще… есть ли вероятность, что эти детали могут быть найдены?

- Есть. Вероятность в пару процентов. И меньше пары процентов вероятности, что вы сможете их найти. Для этого нужно быть крайне удачливым человеком или знать наверняка, где искать.