Ниоткуда с любовью

Маша отложила столовые приборы. Ей принесли чай, но она вдруг перестала ощущать его аромат.

— Олег, давай поговорим.

— Разве мы не говорим?

— У меня такое чувство, что нет. — Решительно сказала она. — Ты знаешь, я много думала, пока тебя не было. Я, конечно, сделала вид, что мне все равно — тогда ночью — что у тебя произошло. Сделала вид, что мне неинтересно что-то о твоей семье. И о твоем детстве. Я решила, что это не мое дело и не надо лезть к человеку, который сам не хочет ни о чем говорить.

В глазах Красовского промелькнуло странное выражение. Но это не остановило Машу, как не остановило и то, что он вдруг тоже отложил приборы и сжал пальцы в замок.

— Но это все неправда. Я хочу узнать тебя. И узнать о твоей жизни. Я не думаю, что это неправильное желание.

— А если я не хочу вешать на тебя свои проблемы? — наконец произнес он, о чем-то размышляя.

— А если я хочу, чтобы ты их на меня повесил? Нет, я серьезно. Мне кажется просто, что ты сам не хочешь со мной о чем-то разговаривать. О чем-то, что не относится к работе. Это так?

— Маш, дело не в тебе.

— О да, не во мне. А между тем твоя Лена знает о тебе намного больше меня, хотя она твоя сотрудница.

— О чем ты говоришь? Она работает со мной пять лет.

— Понятно. Тогда может нам и не стоило начинать никаких отношений, если мне достаточно проработать с тобой пять лет, чтобы узнать тебя поближе.

— Маш!

Они помолчали, глядя друг на друга. Маша уже пожалела о сказанном, но ничего не могла с собой поделать. Если бы она промолчала, она бы только и делала, что ходила вокруг да около.

— Я такой человек. Хочешь ты этого или нет, но я такой и другим уже вряд ли смогу стать.

— Да. Это очень удобная позиция. Пусть все окружающие подстраиваются под тебя. — Бросила Маша.

Он вздохнул.

— Маш, если ты помнишь, мы договорились еще в самом начале…

— Да-да, не пытаться друг друга переделать, принимать друг друга такими, какие мы есть… Но продолжать встречаться с тобой… не зная о тебе почти ничего, я не могу. Не хочу.

— Я надеюсь, ты просто устала, — холодно сказал Красовский. — Тебе надо отдохнуть, и ты будешь думать по-другому.

— Нет, не буду. — Сурминой захотелось плакать, она не могла понять, что с ней происходит и почему она не может остановиться.

— Ну что ж… Я тоже не могу стать таким, каким тебе хочется, чтобы я был.

Маша схватилась за краешек стола, чтобы скрыть дрожание пальцев.

— Вечер так хорошо начинался, — хриплым голосом произнесла девушка.

— Он не начинался хорошо, если тебя что-то волновало, — Красовский покачал головой и медленно, словно заставляя самого себя, проговорил: — Мне было хорошо с тобой.

— Мне тоже, — сказала она.

— Но если мы не можем принять друг друга такими сейчас, потом все станет еще хуже.

Олег помолчал, не решаясь закончить. Но Сурмина сделала это за него.

— Мы расстаемся? — тихо спросила она.

И в этот момент ему бы взглянуть в ее глаза. Он бы точно смог прочесть там все, что нужно, понять раз и навсегда, что уже ей-то точно можно доверять, ведь они одной крови. А может быть, именно потому, что он боялся прочесть там все это, он и не стал смотреть на нее. В этот самый момент он смотрел на тусклый свет лампы, словно стараясь не моргнуть.

И, не отводя взгляда от света лампы, он кивнул.

Вот так одним коротким разговором Маша Сурмина перевернула с ног на голову свою жизнь.

* * *

Прошла неделя с тех пор, как Полина Орешина загорелась желанием починить шкатулку, но она так и не нашла человека, способного это сделать. И это не могло не вогнать в депрессию.

А ведь так все хорошо начиналось, — скажете вы. Сломанные шкатулки, загадки, связанные с таинственным исчезновением сестры, внезапные знакомства, могущие оказаться полезными, старые знакомства, полезные уже без сомнения… И вот, на тебе. Одно крошечное письмецо, нацарапанное словно впопыхах и воровато подсунутое под крышку старого пианино — и ничто уже не могло сделать Полину прежней. Правда, признавать это как причину своего нынешнего безумия она отказывалась. Подумаешь, письмо! Мало ли она в своей жизни читала писем, особенно в последнее время?..

А уж о той, кто его написал, это самое письмо, Полина Орешина вообще больше не хотела упоминать. Поэтому все, что она делала, все, чем она занималась в последнее время — это искала того, кто мог бы починить старую никчемную шкатулку. Ей отказали во всех антикварных салонах (четырех), во всех магазинах, торгующих музыкальными шкатулками и прочими механически предметами, ей отказали даже часовщики, которых ей советовали в этих салонах и магазинах и которые разбирались в музыкальных шкатулках. Она вышла даже на мастеров, ушедших на пенсию и работавших дома. И хотя на весь город в общей сложности нашлось не так уж много народа, которые хоть что-то смыслили в ее проблеме, Полина чувствовала себя так, как будто нарезала не один километр и пообщалась не с одним десятком этих самых мастеров.

А все дело было в энергии, с которой мастера бросались на шкатулку в твердой уверенности, что починят ее, и в этом пропорциональном энергии спаде, с которым они признавали свое поражение. И каждый раз Полина убеждала себя, что все это ерунда и даже не стоит ее внимания (в конце концов, она стала часто прогуливать пары, а это поважнее какой-то старой механической рухляди), но отказ все равно расстраивал ее.

Ситуация немного изменилась в тот день, когда последний мастер, на которого Полина возлагала особые надежды, посоветовал ей «того старика, что держит магазинчик в Охотном ряду».

«Если не он, — вкрадчиво заявил он, поблескивая глазами, — то больше никто тебе не поможет — это я совершенно точно могу тебе сказать, деточка!».

Сначала Полина с удивлением осознала, что речь идет о Якове Петровиче, а потом со всех ног полетела к Затерянной Бухте — ей казалось, что вот он знак, который указывает, что она движется в правильном направлении.

* * *

- Понимаешь ли ты, как это печально — постоянно предугадывать свое будущее? — задумчиво сказала Маша, подходя к окну. За окном медленно наступал вечер. Выходные заканчивались, а это значило, что завтра придется снова возвращаться на работу, туда, где начальник остается просто начальником, коллеги будут ехидно радоваться их разрыву, а Машина архитекторская судьба будет под еще большим вопросом, чем раньше.

- А ты предугадываешь?

— Да, — Маша пожала плечами. — Знаешь, недавно я поймала себя на мысли, что уже давно не мечтаю, а потому и не жду чего-то… особенного. И потому все, что бы я ни продумала и ни запланировала, происходит именно так, как я этого ожидала. Ну то есть, не то, чтобы я была на этом как-то зациклена и занималась бы прогнозированием. Но как-то так всегда выходит… — она отвернулась и посмотрела на Родиона. — Не знаю. Я очень часто это стала замечать.

Родион решительно отставил пустой бокал и приземлился рядом с Машей на подоконник. Взял ее за плечо. В равнодушном стекле отразились их лица.