Страница 31 из 107
- Я?!
- Ты-ты! Кто вечно назло возвращается позже домой? Кто намеренно пропускает все его слова мимо ушей и доводит до белого каления? Кто играет в театре назло?
- Не трогай театр! Я делаю это не назло! — Родион отбросил книжку в сторону.
- Хм…
- Я делаю то, что считаю нужным, и не ему меня судить!
Катя помолчала.
- И это я веду себя, как ребенок? — скептически осведомилась она у брата.
- Ты и есть ребенок, — задумчиво откликнулся Родион. — Ты в любом случае ведешь себя «как».
Они замолчали, раздосадованные.
- Вы опять, что ли, из-за театра поссорились? — поинтересовалась сестра, наконец, положив подбородок на книжку Родиона и глядя на брата снизу вверх.
- Катя, я не собираюсь перед ним оправдываться. — Настойчиво ответил Родион. — Это мой выбор, а не его. И вообще… я уже заканчиваю, пора бы уже прекратиться этой песенке, а он все долбит и долбит одно и то же, что это не профессия, что заработка не будет, что я нашел самый немужской способ существования!..
- Ну… наверно он хочет как лучше…
- Такими методами у него ничего не выйдет.
- Ты все еще винишь его! — заключила, пристально наблюдавшая за Родионом, Катя.
- Что?
- Винишь в том, что мама нас бросила!..
- Что ты можешь понимать, — отмахнулся Родион. — И вообще, давай прекратим разговоры на эту тему, не понимаю, какой смысл их вести!
Катя покачала головой.
— Как хочешь… — медленно начала она. — Поговорим о чем-нибудь другом. Например, о том, как ты замолвишь у отца за меня слово…
- Нет! Я больше не буду этого делать!
— Ну Родечка, милый, пожалуйста… — Катя молитвенно сложила руки.
- Родечка… — передразнил ее брат, усмехнувшись. — А ведь иногда ты до ужаса разумна и ведешь себя как взрослая, — вздохнул он.
— Это только когда ты ведешь себя, как ребенок, — улыбнулась она.
Родион сделал глубокий вдох, вставая с дивана. Ничего не попишешь — придется идти разговаривать с отцом. Это доставляло ему также мало удовольствия, как и Катьке, натворившей как обычно «делов». Но если в случае с Катериной это временно, то Родион уже давно не надеялся на улучшения в их с отцом отношениях.
Катька была права, хотя он никогда бы не признался в этом двенадцатилетней девчонке: он все еще винил отца в том, что мать оставила их. Прошло уже пять лет, пять долгих лет, а он все еще помнит ее взгляд, прощальный взгляд человека, который мечется меж двух огней.
Она пришла к нему ночью — наверно и к Катьке приходила, но та не проснулась. Она села на кровать, на которой Родион до этого весь вечер слушал сотую по счету перебранку родителей, а по тому и не смог уснуть до глубокой ночи, погладила его по руке, лежавшей поверх одеяла, и произнесла три слова:
- Я люблю тебя.
Родион открыл глаза. Он не видел смысла притворяться, к тому же он даже не подозревал, что она собирается сделать.
- Я тоже люблю тебя, мам…
Она заплакала, увидев, что он проснулся, и судорожно прижала сына к себе.
- Прости меня.
- За что? — гладя ее по спине, спросил мальчик.
-Я… — она быстро отстранилась, вытерла слеза, улыбнулась. — Если бы не… я бы никогда…
Слезы снова быстро покатились по ее щекам, но она быстро взяла себя в руки — он еще не понимал, какое физическое усилие необходимо было для этого сделать.
- Спи спокойно, и не думай ни о чем… — попросила она тихо, гладя его пальцами по лбу. Она знала, что это простое поглаживающее движение усыпляет мальчика, и он послушно закрыл глаза, чувствуя приятную тяжесть во всем теле и больше не сопротивляясь сну. Во сне ему снилось утро, летнее, теплое утро, когда можно никуда не спешить, и мама с отцом смеются над чем-то вместе на кухне, и она зовет завтракать, а отец шутливым голосом зачитывает смешные газетные заметки, каждый раз меняя свой голос на голоса известных людей. Маленькая Катька ничего еще не понимает, но послушно смеется, зараженная общим весельем, а из раскрытого окна уже слышится голос дворовой подружки Родиона, и он бежит на улицу, прихватив два яблока и зная, что когда вернется, все будет по-прежнему и даже лучше….
…Родион приоткрыл дверь. Отец гремел сковородками на кухне, смешно обвязавшись цветастым фартуком. Молодой человек засунул руки в карманы и машинально принял независимую позу, прислонившись к двери.
- Я поговорил с ней….
- Даже не пытайся ее защищать!
- Я и не пытался еще, — ответил обескураженный Родион.
- Ну да, да… И глаза-то какие… кристально-чистые, — на мгновение обернувшись и взглянув на сына, заметил отец.
— Слушай, — Родион прищурился. — Я вам не посредник! — он мигом остыл, вспомнив, что пришел не ссориться, а помогать сестре.
Отец выжидающе смотрел на него.
— Рассчитай сумму, которую она должна, чтобы залатать это стекло, из ее карманных денег.
- Ммм, тогда она до конца школы будет расплачиваться, — кивнул отец. И неожиданно крикнул, будто пытаясь достучаться до своего младшего ребенка: — Мне надоели эти ее проделки, вызовы к директору и постоянная спонсорская помощь этой школе!
- Поздно хвататься за ремень или орать. — Пожал плечами Родион. — Надо сесть и поговорить с ней, почему она так делает. Пока ты не поймешь… оказывать тебе спонсорскую помощь!
- С каких это пор мы такие рассудительные?
- Чем постоянно ко мне с рассуждениями о бесполезности театра лезть, лучше поговори с другим ребенком. Быть может, там хоть какая-то польза будет.
- Ты, конечно, уже взрослый, но не настолько, чтобы диктовать мне, что делать, а что нет… — он на мгновение остановился. — А ты, разумеется, собираешься в театр?
- Нет. На работу, — отворачиваясь и взлохмачивая волосы перед зеркалом, ответил Родион. — Не в театр.
- Хоть бы он сгорел, этот театр, что ли…
— Да-да, и тебе приятного дня, — открывая дверь, махнул на прощание Родион.
* * *
Он больше всего ненавидел, когда сомневались не в нем, а в его работе. В том, что он считает для себя правильным и единственно верным.
По правде говоря, Родион Расков не знал, будет ли он актером… То, что он делал, было не назло отцу, но в то же время, как ему казалось, и не из-за великой любви к искусству. Взаимоотношения с театром были болезненными и глубокими, то, что он чувствовал, выходя на сцену, невозможно было передать словами. В груди что-то щемило, а в голову словно ударяло шампанское. Он и себе-то с трудом мог это объяснить, а уж пытаться что-то объяснять другим, было бесполезно. Он бы никогда не смог найти верных слов. И потому предпочитал отмалчиваться — так проще и спокойнее для всех. И для него тоже.
Будучи крайне общительным человеком, душой любой компании, умеющим приспосабливаться под любых людей и любые обстоятельства, он при этом был достаточно замкнутым. Никогда не говорил о себе, редко делился сомнениями и проблемами. Никогда — с незнакомцами, практически никогда — с друзьями. Семья — это вообще стояло за гранями всех нормальных отношений, это была реальность, настолько ненормальная, по крайней мере, в его голове, что совсем неудивителен его выбор профессии. Он мог быть кем угодно, дважды кем угодно, трижды — сколько угодно раз, лишь бы не собой.
Как всегда, переступая порог театра или приходя на работу, он выкидывал из головы все домашние мысли, домашние проблемы, как проблемы ненужные, посторонние и крайне вредные, но сегодня… Сегодня он так и не смог этого сделать. Он думал об отце, когда шагал по улицам и когда переходил дорогу, и таскал со склада тяжелые ящики и пересчитывал товар, и даже когда народ начал заполнять зал и оккупировал его барную стойку.
Он все равно думал об отце и о своей непонятной жизни.
— Расков! — хохотнула администраторша Леночка, проходя мимо. — Ты сегодня какой-то рассеянный, соберись!
Родион криво улыбнулся, дождался, когда она пройдет и выдохнул, затем поймал свое отражение в неровных зеркалах барной стены, и замер.