Ниоткуда с любовью

А однажды она не выдержала. Это случилось после отъезда матери. Нина мрачно ворчала со своей кровати, пытаясь вытащить книгу из тесной обложки, а Полина была не в силах подавить раздражение после поступка родителей, бросивших ее здесь, не подумав, как тяжело это «заключение» для обеих сестер, и вот тогда-то она и сорвалась.

— Знаешь, что? Прекрати ныть! Я серьезно… Жизнь не заканчивается из-за этого. Благодари Бога, что ты осталась жива, что ты сможешь жить как все нормальные люди! Многие о такой возможности после катастрофы только мечтать могут. А ты… подумаешь, танцевать не сможешь!.. Да это ничто, по сравнению со всей жизнью, которая полна стольких красок, событий!.. Это меньше всей жизни, поверь мне, Нинка… — она встала прямо перед кроватью сестры, и той некуда было деться от ее пронзительного взгляда. — Намного меньше. Неужели твой балет больше нас? Больше меня, мамы, папы?

Нина, опешившая от такой пламенной речи, молчала несколько минут.

- Я не знаю, Поль… Знаю лишь, что в моей голове сейчас нет ни одной связной мысли. Балет был для меня опорой, стабильностью. Я могла танцевать, когда мне было плохо, грустно, тяжело. Я могла убежать ото всего, мучающего меня. А теперь мне не просто плохо. Мне — никак. И я не могу танцевать.

- Но у тебя есть мы…

- А что кроме? Ведь у вас, кроме меня своя жизнь. Огромная, насыщенная жизнь, наполненная теми красками, о которых ты вела сейчас речь. И я не нужна. Родители сорвались на работу, а ты… ты всегда была немного не со мной. Даже когда все было прекрасно. Ты — другая, у нас как-то не получается со взаимоотношениями.

- А у нас и не обязано получаться, — Полина слегка улыбнулась. — В конце концов, мы всего лишь сестры… мы должны просто любить друг друга.

Сидящая в кипе писем и ворохе бумаг вокруг, Полина притянула колени к груди и положила на них подбородок. Перед глазами ее стояла Нина. Все говорили — они с сестрой похожи, но стоило кому-то из них заговорить, как эта схожесть мгновенно испарялась. Типичные жесты, манера говорить, манера молчать… В Нине всегда присутствовала эта строгость, невозмутимость, отсутствовавшая в Полине. Полина — более импульсивная, взрывная. Нина — тоже взрывная, но этот взрыв наступал после долгого накапливаемого раздражения, и был похож отнюдь не на хлопок лопнувшего шарика. Как ни крути, они были разными. И может быть, именно поэтому Полине легко было понять ее в какие-то моменты их жизни. Она понимала ее даже тогда, когда Нина молчала о том, что должна была высказать младшей сестре в лицо.

Так вот, она знала, за что ненавидела ее Нина. За то, что Полина бросила фортепьяно сама, хотя могла бы! Могла… но совершенно этого не ценила. А Нина мечтала быть балериной. Но больше не имела возможности ею стать.

VI

У Олега Красовского, конечно же, были принципы, и самые нерушимые из них крепко стояли на той консервативной основе, которая была привита родителями с детства. Самым базовым из них являлся тот, согласно которому его отношения с девушкой почти на пятнадцать лет моложе его должны были свестись к нулю от одного только упоминания о подобном. О втором и не менее важном могли бы хором напомнить все его сотрудники, включая и охранника Гришу на ресепшене. Отношения с собственной помощницей, которая вообще проходила испытательный срок, и никакой сотрудницей фактически не была. За это его вообще в офисе должны четвертовать и самое большое право на это имел второй стажер, которого Олегу предстояло уволить. Вся проблема была в том, что к Маше это не имело бы никакого отношения. Стажер Игорь работал и правда хуже, чем его конкурентка. И в этом у Красовского не осталось ни малейшего сомнения еще в первую неделю их испытательного срока.

И как его угораздило?!..

Впрочем, вопрос риторический, — с усмешкой подумал Красовский, отдавая тяжелые витые меню официанту.

Следующей мыслью было то, что она явно недовольна. И недовольна из-за него, Олега. В чем он, Олег, провинился перед Машей Сурминой, он не знал, мог лишь догадываться. Но узнать наверняка можно было лишь после ее возвращения.

Они находились в его любимом ресторане, куда он все-таки затащил ее после работы. Маша вышла на минутку, а когда вернулась, волосы ее, затянутые в привычный узел, были распущены и черным потоком рассыпались по спине. Более того, она сняла пиджак, который идеально завершал рабочий образ, и осталась в довольно милом платье с открытыми плечами. На шее болталась изящная подвеска, которую он днем не замечал. Губы при виде него расплылись в веселой улыбке. Он даже встал с места, пораженный внезапной переменой.

— Когда ты сказала, что выйдешь, я подумал, что ты улизнешь через окно туалета — такое у тебя было лицо, — садясь на место, заметил Олег.

- Я хотела, но в последний момент передумала, — она бросила пиджак на стул рядом. — И вообще, я устала ходить только на работу и домой.

- Да еще и в пиджаке, — поддакнул Красовский.

- Ты вот прекрасно обходишься без всех этих глупостей, а от несчастных сотрудников требуешь… — заметила Маша. — Никогда в жизни не носила костюмы.

- Да мне, в принципе, все равно, — пожал плечами Олег, пододвигая к себе пепельницу. — Боюсь только, что если дать волю всем сотрудникам, Миша — поклонник рока — начнет приходить в косухе и гриндерах, а Лена…

- Про Лену помолчим, — приподнимая брови, заявила Маша. С женской частью коллектива ее отношения не сложились в большей степени, чем с мужской. Ее раздражали эти дамы, которые только, кажется и делали, что обсуждали друг друга, мужиков и своих подруг вместе с их мужиками. Она заранее боялась к тридцати годам превратиться в нечто, схожее с ними. Правда, если раньше ее страх был страхом со стороны, то теперь пребывание в их коллективе заставило ее думать, что ей этой участи не избежать в любом случае. Но эти дамы, как таковые, стояли в ее голове на десятом месте. После Красовского, работы и… Красовского. После охранника Гриши, после незабываемого вида на город из окон, которые она тоже вряд ли готова была на что-то променять.

- Маш, почему мне кажется, что тебя волнует слишком много посторонних мыслей? — неожиданно поинтересовался Олег, сжимая тонкие ее пальцы. Погруженная в созерцание улицы за окном ресторана, Маша вздрогнула от неожиданности.

- Посторонних от тебя?

Он внимательно посмотрел на нее. Когда он так вот смотрел, Маша знала, что он читает ее, как раскрытую книгу. Читает очень близко к сути, но все же…

— Посторонних в принципе. У тебя все мысли могут быть посторонними от меня, — улыбнулся он. — И от этого они не будут посторонними.

Маша быстро отвела взгляд. Этот роман на неделю, две, месяц не должен затрагивать наших чувств — вот как надо было это понимать. Ты можешь думать, о чем хочешь, о ком хочешь, от этого мое к тебе влечение не испарится. Пока. А когда придет время, наличие или отсутствие каких-либо мыслей уже не поможет.

Им принесли еду и, пока ее расставляли на столе, Маша Сурмина пыталась справиться со своими глупыми, «посторонними» мыслями. Привычно сжала пальцы под столом (чтобы он не видел), затем улыбнулась ему, проговорила какую-то ерунду по поводу внешней привлекательности, которая не должна была мешать вкусу, и взялась за спасительную вилку с ножом, которые единственные сейчас могли помочь отложить какой-либо откровенный разговор.

Эта улыбка Сурминой просто выводила его из себя! Холодная улыбка, за которую она прятала все свои чувства — простые и сложные, но такие же далекие, как и жизнь этой несчастной рыбины, лежащей сейчас на его тарелке. Стоило ему сравнить отстраненность Маши с этой рыбой, как есть перехотелось. Отодвинув тарелку, Олег закурил и попросил у проходящего мимо официанта большую чашку кофе.

Проблема умных женщин состояла именно в том, что они слишком много думали. Это постоянно подтверждалось на примере с его двумя ближайшими университетскими подругами и даже с его первой большой любовью. Эти женщины были красивыми, амбициозными, остроумными, но они все на свете анализировали, и тем самым усложняли себе жизнь.