Ниоткуда с любовью

— Но почему мама не рассказывала на эту историю?

— Она не знала. Она и Олег не были в курсе.

— А что за письмо лежало в шкатулке? — спросила Маша. Полина вдруг шумно выдохнула. Все посмотрели на нее.

— Оно называлось: «Моей любимой шкатулочнице». Правильно?

Александра Федоровна улыбнулась.

— Откуда ты знаешь?

— Это письмо хранится в нашей краеведческом музее. Яков Петрович нашел его в немецком словаре. — Полина нашла телефон и открыла фотографию письма, которую они сделали с Родионом еще весной. Она показала ее Маше. — Он отнес письмо в музей, потому что, по его словам, его отец не упустил бы такую редкость и продал бы подороже в какую-то коллекцию. Значит, он был прав.

— О чем ты?

— Он сказал, что сочинил историю в музее, что письмо написал своей сестре ее брат. Но это была правда.

— Да. — Согласилась Александра Федоровна.

— А как же письмо попало в немецкий словарь? — спросила Маша, возвращая Полине телефон.

— Красовские — а именно такая фамилия была у того офицера — жили в старой части города, не старейшей, как Портовой городок, а в нынешнем центре. Там до сих пор стоят старые двух и трехэтажные дома. Во время Великой Отечественной войны этот дом был разрушен. Слава Богу, вместе с домой никто не пострадал, только имущество, мебель, но все это оказалось под завалами. Но видимо какие-то вещи уцелели. А шкатулка была в числе тех вещей, которые утащили «добрые люди». Так она надолго пропала из виду. Ее, видимо, продавали и перепродавали за гроши — так в городе появилась легенда о янтарной шкатулке, которую кто-то вроде бы видел, а вроде бы и нет. И лишь однажды мы нашли ее на рынке среди старых вещей. Я помню — мы шли с мамой по Охотному ряду, и она вдруг потянула меня к лотку с разложенными на нем товарами. И когда мама увидела эту шкатулку, она заплакала — она помнила ее с детства. Так шкатулка снова вернулась к нам. Но письма в ней уже не было. Оно пропало. Быть может, это мамина мама, Клара, сама спрятала его в немецкий словарь, кто знает.

— Удивительно. — Сказала Маша. — А могли никогда так и не узнать правду… Так получается, вы можете доказать, что письмо принадлежит вашей семье.

— Не надо, — замотала головой Полина. — Может быть, когда-нибудь. Но там оно будет целее.

Она тяжело вздохнула. Уже на улице ей пришло в голову, что ее сестра так и не узнала этой истории. Она вообще многого так и не узнала. И о многом так с ней, с Полиной, и не поговорила. И уже никогда не поговорит.

* * *

Все, что Полина умела делать превосходно — это врать. Нет ничего проще, чем задурить кому-то голову, придумывая себе образ, не существующий на самом деле, придумывая факты, о которых никто никогда не слышал. Так спокойнее — никто и никогда не докопается до истины, до боли, что спрятана под густым налетом искрометной лжи. И самый лучший «масочник» на свете — Родион — оплошал только один раз: когда поверил ей.

Закончился август, подходил к своему завершению сентябрь. Летние каникулы тоже давно закончились, и начался учебный год, полный новых тревог и волнений, но Полина его не замечала. На пары она ходила через раз, периодически пропадая на целые недели, а если и приходила, то больше никогда не сидела в столовой, прогуливая занятия с одногруппниками. Такая обстановка больше располагала к доверительным разговорам, а всего этого Полька избегала, словно ее должны были пытать, не меньше. Она приходила, восседала на лекциях, как робот отвечала на семинарах и уезжала домой к родителям, обходя стороной и свою квартиру.

Славик вернулся из больницы, и больше и ногой не собиралась ступать в район Затерянной Бухты, но, впрочем, явно горел желанием найти себе какую-то новую тему для расследования. Катька, с которой он общался, рассказала ему, чем закончилась та история с похищением, и по факультету поползли слухи, в которых Полина была главной героиней. Кто-то им верил, кто-то нет, но разговоры теперь сопровождали Полину повсюду, а Славик косился на нее виновато.

Но Полине и до этого было мало дела. Ей теперь мало до чего было дело, все казалось ей неинтересным, ничто не могло возбудить ответного проявления эмоций. Она стала отказываться от заданий редакции, и после разговора с отцом Родиона от нее на время отстали. Все всё понимали.

И от этого было не легче. Полине казалось, что мир наводнился незнакомцами, с которыми она разговаривала на другом языке, и чтобы скрыться от этого языкового барьера, она все больше времени проводила в доме у родителей. И рядом с ней практически постоянно был вернувшийся со съемок Родион.

Когда по дому разносились плавные скрипичные рулады, они выходили на улицу. Закутанные с ног до головы (сухой сентябрь сменился сначала дождливым, а потом и холодным октябрем), выпускали тепло своих дыханий в никуда так же, как когда-то дарили свои мысли друг другу. Теперь мысли находились на тяжелом амбарном замке, варились внутри в огромном стопудовом котле, пока сами обладатели этих мыслей переносили присутствие друг друга.

Ну, точнее, это Полина переносила. Или Полина думала, что это Расков так переносил ее присутствие.

…Полина потянула за ветку рябины, сорвала гроздь ягод и отпустила — ветка взметнулась вверх, разбрасывая по воздуху листья. На черной Полининой перчатке краснели алые ягоды.

- Так что было дальше? — прервала она их с Родионом чинное молчание, наступившее во время разговора о его отце: из дома раздался резкий пассаж и оба на какое-то время замолчали, заслушавшись.

- Дальше… он рассказал мне про мать. То, что не знает и, надеюсь, никогда не узнает Катька. Как сначала долго подозревала его в изменах, как полюбила другого человека, как тосковала по нему, когда они не виделись. Она сбежала в первый раз ненадолго, — тот человек ее бросил. Она сходила по нему с ума. А потом он вернулся и позвал ее, и… Все это бред, Полька.

- Нет. Не бред. — Она замотала головой лихорадочно, как будто цеплялась за эту нехитрую историю. — Расскажи.

Не отводя от Полины тяжелого взгляда, он вздохнул.

- И она собрала чемоданы. И когда она начала метаться — оставить нас или взять с собой, когда только подумала об этом… отец не разрешил ей забрать детей.

— Почему?

- Он не запретил бы ей, если бы она не сомневаясь, захотела взять нас. И потом, когда сказал ей: или остаешься, или забираешь детей с собой — всего лишь проверял ее. Но она не взяла нас сама.

- Может быть, она просто не хотела брать вас в ту неустроенную жизнь!

— Какой бы не была та жизнь — она никогда, даже потом, не сделала попытки вернуться назад, понимаешь? Даже увидеться с нами не хотела! Не позвонила, не написала ни строчки… У нее была для этого уйма возможностей.

Полина помолчала, глядя на высокие прутья забора.

- О чем ты думаешь? — спросил он настойчиво, будто ожидая ее одобрения или подтверждения чему-то.

Она пожала плечами.

- Думаю о ваших с отцом отношениях. Годами вы не могли прийти к согласию, постоянно ссорились, едва ли не до ненависти доводили друг друга, и вот сейчас он рассказывает историю о твоей матери — историю, из-за которой и испортились ваши отношения, и после этого ты… веришь ей.

- Просто… наверное, ему нет смысла врать мне здесь, понимаешь? Незачем придумывать такую запутанную историю — если бы он хотел, он бы отправил меня к матери еще очень давно. А если бы она хотела, она всегда могла бы вернуться за нами, хотя бы позвонить! Но она не сделала ни одной попытки. И сейчас… выходит, что я только-только начинаю узнавать своего отца.

- Везет тебе.

Она слишком сильно отводила взгляд, слишком прятала глаза, слишком натягивала шарф — Родион не выдержал и бросил в нее горсть желтых листьев. Она отвернулась, вскрикнув, но на губах ее Родион заметил быстро промелькнувшую улыбку. Тень улыбки прежней Польки, но Расков все равно засчитал ее за хороший знак.

- В конце концов, — ставя точку в их разговоре, заметил он, — я только сейчас задумался, что никогда не хотел найти ее. Столько лет упрекал отца — и ни разу, хотя бы, чтобы доказать себе, что он неправ… Вот Машка, например, у меня перед глазами был ее пример, а ведь она столько лет подряд пыталась найти отца, собирала какие-то доказательства, выяснила, что он уехал в Европу, нашла его адрес. У меня ни разу не появилось подобное желание. Все-таки… дети не должны искать подтверждения родительской любви. У них даже мысли такой не должно возникать.