Ниоткуда с любовью

- «Еще», «уже» — тебе не надоело? — он поморщился. — Давай будем считать, что я не хочу появляться дома.

— Поссорился с отцом, — кивнула Полина.

- Именно. — Они помолчали. Он нерешительно взялся за ее пальцы, лежащие поверх одеяла. Пальцы были холодные.

Прости меня. Прости. Меня. Не смог вселить в тебя уверенность в себе. Ведь ты ведешь себя так, будто это тебя не стало. Тебя, а не твоей сестры. Я пообещал тебе никогда не отпускать твою руку, но я упустил твое сердце, а это намного страшнее. Сейчас, здесь, я знаю точно, что жив. И ты жива. И никакой мировой хаос не заберет меня от тебя. Только не в эту минуту.

Прочитала ли она что-то подобное в его глазах или он сам произнес это почти что вслух… Полина выдернула руку, откинулась на спину и прикрыла глаза. Но тут же раскрыла, услышав звуки где-то за стеной.

- Что это? — произнесла она шепотом.

Это был один из знаменитейших каприсов Паганини. Легкие и вместе с тем тревожные емкие звуки залетали в комнату, сжимая все внутри Полины в один тугой узел. Она вмиг узнала и автора произведения, и исполнителя.

- А, это, — Родион даже головы не повернул в сторону двери. Спокойно развернул газету и уткнулся в нее. — Твоя мама. Не обращай внимания. Это надолго.

Полька помотала головой и решительно закрыла глаза, уже не надеясь прогнать образы из своей головы. Она-то думала, что кошмар закончился вчера, но она ошиблась.

Кошмар только начинался. И ей придется испить эту чашу до дна.

— Давай договоримся. — Посмотрела она на Родиона. — Будем обсуждать все, что угодно и всех, кого хочешь. Но не то, что произошло.

* * *

Легче сказать, чем сделать. Атмосфера в доме царила напряженная, что ни удивительно, и каждый вечер в одно и то же время, около пяти, Вика брала в руки скрипку и начинала играть. Родиону пришлось снова уехать в Москву на съемки — шли последние съемочные дни с его участием.

Съемочная машина шла вперед полным ходом и тормознуть ее, выскакивая на ходу, не получилось бы в любом случае. И он уехал. Уехал и звонил каждый день, мучая и себя, и Полину, которой такие разговоры на расстоянии никак не могли помочь. Впрочем, ей бы не помогло его присутствие и здесь, в городе. В один из серых мрачных дней, когда Полька лежала на кровати в своей комнате в доме родителей, приехала Маша и накричала на нее. Накричала за то, что она лежит не умытая и не одетая, что она размазала себя по этой кровати. Полина вяло отбрехивалась, потом закричала, чтобы все ее оставили в покое.

Но Маша не оставила. Она все-таки заставила Полину одеться. У забора, окружавшего дом, их ждало такси. Машина стояла все время, пока Маша уговаривала ее, пока Полина одевалась. Орешина с удивлением взглянула на девушку своего крестного.

— Так куда мы едем?

— К маме Олега, — спокойно отозвалась Сурмина.

Полина вытаращила на нее глаза.

— Зачем?

— Ты же все еще хочешь знать о вашей шкатулке?

Полина вяло пожала плечами, садясь в машину.

— Это просто шкатулка. Она ничего не стоит.

— Еще как стоит, — упрямо сказала Сурмина, когда машина тронулась с места. — Я уверена в этом. Иначе мой отец… мой отец не гонялся бы за ней столько лет.

— Но… почему?

— А тебе не кажется слишком странным, что шкатулка, инкрустированная янтарем, стоила копейки, как вас уверяли? Мой отец умеет оценивать вещи. Каким бы мерзавцем он ни являлся.

— Но… — Полина ничего не понимала. Не то, чтобы это был интерес, пробудившийся в ней, но страсть разгадывать тайны была жива по-прежнему. А история со шкатулкой таила в себе как-то подозрительно слишком много тайн. — Но Яков Петрович ничего мне про это не сказал! Он должен был знать о ней. Он сказал, что ее нельзя починить… А потом сказал, что можно…

— Да, но он ни разу не заикнулся о ее истинной ценности, ведь так? Твой Яков Петрович — настоящий жук. Он не скажет тебе того, о чем ты его не спрашивала.

— Но… но почему ты думаешь, что мама Олега что-то там знает?

— А кто еще, если не она? Так уж вышло, что она старейший представитель вашего славного семейства.

— Неужели тебе Олег подсказал, у кого спросить совета? — недоверчиво протянула Полина, внимательно глядя на Машу.

— Нет. — Спокойно отозвалась Сурмина и вдруг фыркнула. — Красовский скорее удавится, чем скажет что-то подобное. Он даже в ответ на мою идею с поездкой к ней закатил глаза и сделал вид, что не слышит. Вот сейчас он на работе и наверняка думает, поехала я к ней или нет. А еще утром он дулся на меня за то, что я собиралась.

— И ты все равно поехала? — удивилась Полина. Отношения Маши и Олега казались ей каким-то чудесным непонятным светом в том потоке негатива, который их всех окружал. Она уже не удивлялась тому, что ее крестный встречался с кем-то серьезно, но странно волновало, что эти серьезные отношения у него были с ее, Полининой ровесницей.

— Конечно. Олег может ненавидеть ее сколько угодно, и я понимаю, что она ужасная мать и, видимо, не очень приятный человек, но это не значит, что она не может знать правду.

Вскоре они уже стояли у квартиры бабушки Полины, которую она с трудом могла бы так назвать. Она и видела-то ее очень редко. Эта бабушка имела свойство пропадать на долгое время, а затем появляться снова. Она почти не жила в городе, и поэтому-то их мать никогда не могла у нее оставить Полину и Нину, когда они с отцом работали.

— Значит, ты — невеста моего сына, — хмыкнула женщина, мрачно оглядев Машу с головы до ног.

— А вы, значит, его непутевая мама, — парировала Маша. Александра Федоровна хмыкнула и перевела взгляд на Полину:

— Ну-с, моя дорогая внучка, и зачем же вы пожаловали?

— Мы хотели узнать о шкатулке.

— О какой шкатулке?

— О вашей семейной реликвии, которая передавалась из поколения в поколение. — Сказала Маша.

— А. — Александра Федоровна внимательно посмотрела на девушек. Маше показалось, что она с самого начала знала, о чем идет речь, просто ждала, пока они сами скажут. — И почему же вас так интересует эта история. Особенно тебя, Мария?

— Это долгая история. — Помедлив, сказала Маша. — Эта шкатулка очень интересовала моего отца и мне нужно знать, почему.

— Хм… Да, я действительно знаю про эту шкатулку больше, чем мне хотелось бы знать. — Александра Федоровна прошла по комнате и села в кресло с высокой спинкой. Маша подумала, что наверняка это было ее любимое кресло, и она всегда в нем сидела. — Когда-то во время Первой Мировой войны русский офицер попал в немецкий госпиталь. Война тогда уже была на исходе — для России. Того офицера ранили на поле боя, а немецкий солдат, который его нашел, был неплохим парнем, юным и не понимающим, что происходит вокруг, но воспитанным так, что не помочь другому человеку он не мог. Он вытащил этого офицера с места сражения и тайно смог переправить в госпиталь. А в госпитале том медсестрой была его сестра-близняшка. Клара. Она ухаживала за солдатом, а потом они с братом помогли ему вернуться домой. Но пока она его выхаживала, она влюбилась в него. А он — в нее. Он сделал ей предложение, и они уехали сюда. Вместе. Тогда после той войны здесь на территории России жили много немцев, и Клара не стала здесь белой вороной. Но их история все равно может по праву считаться не совсем обычной.

У Клары и у Ганса в детстве была шкатулка, которую подарили им на Рождество родители. Янтарная шкатулка необыкновенной красоты, музыкальная, с фигурками юноши и девушки, которые кружились под музыку. Маленькие Ганс и Клара постоянно прятали в эту шкатулку какие-то свои маленькие секретики. Когда Клара собралась уезжать, Ганс понимал, что может никогда больше ее не увидеть, и отдал шкатулку ей. А она нашла в ней письмо, которое Ганс ей написал.

— Но… при чем здесь мы? — непонимающе протянула Полина. — При чем здесь наша семья?

— Ты еще не поняла, Полина? Клара была вашей прапрабабушкой. — Сказала Александра Федоровна.

Полина в молчаливом изумлении откинулась на спинку дивана.