Страница 20 из 41
Около 23:0 °Cтив Парент остановился у рынка «Дэйлз» в Эль-Монте и спросил у своего приятеля, Джона Лефебьюра, не хочет ли тот прокатиться. Парент ухаживал за Джин, младшей сестрой Джона. Тот предложил отложить поездку на будущий вечер.
Примерно 45 минут спустя Стив Парент прибыл на Сиэло-драйв, надеясь продать Уильяму Гарретсону часы со встроенным приемником. Парент покинул гостевой домик около 00:15. И дошел только до своего «рамблера».
Полицейские также опросили множество девушек, которые, по слухам, виделись с Джеем Себрингом 8 августа.
«Бывшая подружка Себринга, которая предположительно была с ним 8.08.1969 (отрицает), в последний раз спала с ним 7.05.1969. Отвечает искренне; знает о том, что Себринг пользовался контрацептивами; сама ими не пользуется…»
«…часто встречалась с ним на протяжении трех месяцев… ничего не знает о его постельных странностях…»
«…должна была поехать той ночью на вечеринку в доме на Сиэло-драйв, но вместо этого пошла в кино…»
Не такая уж простая задача, если учесть количество девушек, с которыми встречался стилист, – но никто из следователей ни разу не пожаловался. Не каждый день им доводилось беседовать с начинающими актрисами, моделями, натурщицей с разворота «Плейбоя» и даже с танцовщицей из отеля «Звездная пыль» в Лас-Вегасе.
То, с каким трудом полиции удавалось найти нужных людей, может послужить барометром страха. Внезапно выехать в неизвестном направлении через пару дней после убийства в обычных условиях показалось бы подозрительным. Но не в этот раз. Из типичного рапорта: «На вопрос, почему она покинула город вскоре после убийств, отвечала, что не знает точно; как и все прочие в Голливуде, она просто испугалась…»
16–30 августа 1969 года
Полиция объявила газетчикам, что «новых продвижений» в деле нет, но кое-что все же установить удалось, хотя до поры и держится в тайне. Проверив три кусочка рукояти пистолета на следы крови, сержант Джо Гранадо передал их сержанту Уильяму Ли из отдела огнестрельного оружия и взрывчатых веществ ОНЭ. Ли даже не стал сверяться со справочниками; одного взгляда ему оказалось достаточно, чтобы точно определить: рукоять принадлежала пистолету марки «хай-стандард». Уильям позвонил Эду Ломаксу, менеджеру производства компании, владевшей этой маркой, и договорился встретиться с ним в стенах полицейской академии. Ломакс сразу подтвердил: только у одного пистолета такая рукоять – «хай-стандард» 22-го калибра, револьвер «лонгхорн».
Известное как «особый бантлайн» (по паре револьверов, описанных автором вестернов Недом Бантлайном), это оружие имеет следующие параметры: заряд на 9 выстрелов, длина ствола 9,5 дюйма, общая длина 15 дюймов, рукоять орехового дерева, отделка голубой сталью, вес 35 унций, стандартная цена в рознице – 69 долларов 95 центов. Этот, по выражению Ломакса, уникальный револьвер был впервые выпущен в апреле 1967 года; всего револьверов с именно такой рукоятью сделано 2700 штук.
Ли получил у Ломакса список магазинов, где револьвер продавался, и фотографию образца; ДПЛА начал готовить памятку, которую следователи намеревались разослать во все полицейские участки Соединенных Штатов и Канады.
Спустя несколько дней после встречи Ли и Ломакса криминалист ОНЭ Девэйн Вольфер отправился на Сиэло-драйв, чтобы попытаться подтвердить (или опровергнуть) заявление Гарретсона о том, что тот не слышал ни криков, ни выстрелов.
Используя прибор для измерения уровня шума и револьвер 22-го калибра и по возможности максимально близко следуя обстоятельствам той ночи, Вольфер с ассистентом доказали, что при включенном проигрывателе и уровне громкости между делениями 4 и 5 Гарретсон действоительно не мог слышать ни крики, ни выстрелы, доносящиеся из главного здания или с газона перед ним.
И все же, в противовес экспериментально обоснованному заключению Вольфера, некоторые в ДПЛА продолжали считать, что Гарретсон должен был слышать хоть что-то. Молодой смотритель слишком хорошо подходил в качестве подозреваемого, и полицейские не торопились признать его невиновным. В общем отчете, составленном в конце августа, следователи по «делу Тейт» отмечали: «По мнению офицеров следствия и научным выводам ОНЭ, представляется маловероятным, чтобы Гарретсон не подозревал о криках, выстрелах и прочем шуме, которыми сопровождались убийства, совершенные в непосредственной близости от него. Эта точка зрения, однако, не способна безоговорочно опровергнуть заявление Гарретсона, что он якобы ничего не слышал и не видел, как и не подозревал о событиях, связанных с указанными преступлениями».
После полудня в субботу, 16 августа, следователи ДПЛА несколько часов беседовали с Романом Полански. На следующий день он вернулся в дом 10050 по Сиэло-драйв – впервые после убийств. Его сопровождали сотрудник журнала «Лайф» (фотограф и журналист в одном лице) и Питер Харкос, прославленный специалист в вопросах эзотерики, нанятый друзьями Джея Себринга, чтобы попробовать «прочесть» разыгравшуюся в доме сцену.
Когда Полански показал документы и проехал в ворота, усадьбу все еще охраняли сотрудники ДПЛА; при виде их он горько усмехнулся, сказав Томасу Томпсону (своему давнему знакомому, репортеру «Лайф»):
– Должно быть, это самое знаменитое любовное гнездышко в мире. Томпсон спросил, давно ли здесь остановились Гибби и Войтек.
– Наверное, слишком давно, – был ответ.
Голубая простыня, ранее покрывавшая безжизненное тело Эбигейл Фолджер, все еще валялась на траве. Кровавая надпись на двери поблекла, но три буквы по-прежнему ясно читались. Беспорядок внутри, кажется, заставил Романа ненадолго замереть (как и большие темные пятна у входа и у дивана в гостиной). Затем Полански, по словам одного из присутствовавших офицеров, поднялся на антресоль по лесенке, нашел возвращенную на место сотрудниками ДПЛА видеокассету и опустил ее в карман. Спустившись, он принялся ходить из комнаты в комнату, тут и там касаясь каких-то предметов, словно стараясь вернуть прошлое. Подушки, как и в то утро, лежали в центре хозяйской кровати. Так они лежали всякий раз, когда ему приходилось уезжать, сказал Полански Томпсону и добавил:
– Она обнимала их вместо меня.
Он долго простоял, глядя на колыбель, куда Шэрон пока сложила детские вещи.
Фотограф «Лайф» сделал несколько снимков «поляроидом», испытывая освещение, углы, раскадровку. Обычно такие снимки выбрасывают, когда фотограф приступает к съемке профессиональной камерой, но Харкос выпросил несколько штук, чтобы добавить яркости своим «впечатлениям». Очень скоро и сам фотограф, и журнал «Лайф» пожалеют об этой любезности.
Глядя на когда-то знакомые предметы, вдруг приобретшие пугающее значение, Полански вновь и вновь задавал вопрос: «Почему?» Он постоял на газоне у парадной двери, столь же потерянный и смущенный с виду, как если бы забрел в декорации одного из своих фильмов, подвергшиеся странной и бесповоротной трансформации.
Позже Харкос заявил прессе:
– Шэрон Тейт убили три человека, не считая еще четверых… и я знаю, кто они такие. Я назвал полицейским их имена и предупредил, что всех их следует арестовать как можно скорее. Иначе они убьют вновь.
Убийцами, добавил он, были друзья Шэрон Тейт, превратившиеся в «обезумевших маньяков» после приема огромных доз ЛСД. Цитируя Харкоса, газеты писали, что расправа произошла в ходе ритуала черной магии, известного как «гуна-гуна» и застигшего жертвы врасплох.
Если Харкос и назвал троих убийц офицерам ДПЛА, никто не потрудился записать их имена. Вопреки устоявшемуся мнению, слуги закона, вежливо выслушав подобную «информацию», тут же о ней забывают. Поскольку подобными сведениями нельзя воспользоваться в суде, для полиции они совершенно бесполезны.
В то воскресенье секция местных новостей «Лос-Анджелес таймс» демонстрировала интересное соседство двух совершенно, казалось бы, разных материалов.
«Большие новости» об убийствах на Сиэло-драйв занимали верхнюю часть страницы, над которой доминировал заголовок: «АНАТОМИЯ УБИЙСТВ В ГОЛЛИВУДЕ».