Страница 7 из 13
Одним из ключевых остается вопрос о совместимости реформистской и традиционалистской ориентаций в осуществлении сложных форм политической деятельности. Традиционализм и реформизм – не изолированные направления или состояния политического сознания. Их рассогласованность не может считаться признаком деструкции. Напротив, такая рассогласованность – свидетельство органичности советской системы. В известных пределах существовала взаимозаменяемость традиционализма и реформизма.
Анализ функциональной совместимости – суть выявление свойств асимметрии как фундаментальной закономерности организации власти, политики и всей советской системы.
Неоднозначным остается вопрос: какой подход необходим для выделения значений интерпретирующих областей в каждой из этих политико-идеологических ориентаций, включая функции этих областей? Так, возможны обоснованные аналогии между функциями не по отношению к простейшим элементам системы (парторганизации, колхозы, фабрики, воинские части и т. д.), а применительно ко всей системе в целом и ее организации.
Развитие СССР в послевоенные десятилетия осуществлялось в направлении дифференциации и специализации его элементов с их последующей функциональной интеграцией. Естественно, что в различных подсистемах СССР характер функциональной асимметрии был различным.
Закономерности взаимодействия традиционализма и реформизма (и асимметрии как его частного случая) относятся к фундаментальным основам работы ЦК КПСС и правительства как парного органа. Из этого следует, что в процессе развития СССР выраженность традиционалистско-реформаторской асимметрии менялась – происходила латерализация функций Кремля, т. е. перераспределение функций между сторонниками сохранения черт сталинского режима и сторонниками обновления советской системы.
Двойственная организация социально-экономических и политических процессов носила динамический характер: роль каждой ориентации могла изменяться в зависимости от задач деятельности, структуры ее организации, приоритетов социализма 1950-1980-х гг., гомогенности государства. Проблема в том, как связана асимметрия представлений основных политико-идеологических ориентаций с процессами адаптации, познанием внутренних и внешних реальностей, как влияла деструкция отдельных структур и всей системы власти после Сталина на протекание этих процессов.
Пока не был достигнут «критический возраст» советской системы, обе функциональные части были способны обеспечивать устойчивое развитие. Дисфункция реформизма второй половины 1980-х гг., нарушив баланс, ускорила фрагментацию правящей партии и распад страны. Данный процесс получил разноречивую оценку в литературе. Одни авторы полагают, что традиционалистско-реформаторская асимметрия внесла существенный вклад в преодоление догматизма, формирование моделей адаптации, приспособления СССР к вызовам времени. Ее возникновение и развитие – следствие естественного отбора в КПСС.
Отсюда – внимание к функциональной адаптации[32], в то время как традиционалистские проекты и персоналии становятся предметом исследования лишь в самое последнее время[33].
Другие авторы акцентируют внимание на традиционализме как доминантном направлении. В рамках этого подхода хрущевский и горбачевский реформизм считается первоосновой разрушения советской Традиции и самого Советского Союза.
В последние годы функциональная асимметрия все больше обсуждается в связи с проблемами политического сознания, особенностей политической социализации, с разработкой темы советского человека.
Наличие несовпадающих представлений в отношении реформаторских и традиционалистских дихотомий 1950-1980-х гг. свидетельствует, очевидно, о специфической организации традиционалистского и реформаторского течений относительно их функций. Проявление той или иной функции в условиях отсутствия политических кризисов не только отражало специфику участия каждого из течений в политике, но связано с их интегративной деятельностью. Оно является результатом взаимного дополнения традиционализма и реформизма, выполнявших неравнозначную роль на стадиях осмысления и форматирования перемен в Советском Союзе. Можно предположить, что асимметрия функций усиливалась в процессе политического обучения на изломах кризисов 1950-1980-х гг.
Анализ функциональных различий по типам политического восприятия, мышления, типам политического поведения, реагирования, отношения к историческому прошлому позволит, на наш взгляд, уточнить представления о функциональной асимметрии традиционализма и реформизма.
Прежде всего, асимметрия может быть представлена в виде латерализации способа обработки информации. В этом плане встает вопрос: какие конкретные и абстрактные аспекты политического восприятия латерализованы соответственно в традиционалистской и реформистской ориентациях?
Известно, что восприятие политики, и в частности политической информации, зависит от установок и стереотипов политического сознания, самосознания и политической культуры. Установка как предготовность реагировать тем или иным способом на политические события выявляла внутреннее качество субъектов советской политики 1950-1980-х гг., природа которых коренилась в предшествующем опыте и большевистской политической культуре. Их интегративная характеристика – стереотипизация.
Так, применительно к Западу заметны черты единства в восприятии триумфаторских, уничижительных и конфронтационных стереотипов. Различные по функциональной направленности, эти стереотипы активно формировали образ «врага», утверждали тип политической культуры, в которой упрощения, абстрактность лозунгов, схематизм, нетерпимость к «чужому» переплетались с жертвенностью во имя принципов, уверенностью в собственном превосходстве и процветании[34]. Стереотипизация в ее многообразных выражениях охватывала идеологию, пропаганду, официальный слой науки, проникала в сферу обыденного сознания, встречая там, однако, противодействие в песнях, анекдотах, статьях, книгах.
Стандартизация ценностных ориентаций закрепляла стереотипы монолитности и единства. Отсюда – эмоционально окрашенные, устойчивые образы «своего» и «чужого». Вместе с тем поле восприятия реформаторов и традиционалистов отличалось мерой «расплывчатости». Чем большей была эта мера, тем сильнее проявлялась приверженность влиянию эмоций. Отсюда «кузькина мать» (Kuzka's mother) Хрущева или «нам подбрасывают» Горбачева.
Отражение политической реальности как вида деятельности (функция политического мышления) представляло реальность в виде суждений, выводов, решений, умозаключений. С одной стороны, содержание политического мышления советских «
верхов» 1950-1980-х гг. определялось не столько логическими механизмами, сколько установками, целями и ценностями. С другой стороны, политическое мышление вместе со знаковыми моделями оперировало перцептивными категориями (образами, мифами, верованиями).
Можно предположить, что с реформизмом более связаны интуитивная, образная и аналоговая формы политического мышления. В этом смысле реформизм создавал специфический пространственно-образный контекст, важный для политического творчества. Традиционализм, скорее, являл пространство аксиоматического мышления, освобождения себя от обязанности постоянно давать публичные ответы на острые вопросы, выявлять реальные причины без ссылок на авторитеты. Такое мышление давало возможность продуцировать фиксированные оценки, однозначно сформулированные схемы.
Традиционалистский ракурс оставался ведущим для взаимодействия с опытом и актуально протекающими событиями, включая оценки состояния и перспектив советского блока, противостояния Западу, сохранения в чистоте «ленинских заветов». Критичность оценок, ассоциативность соотносились с цельным воспроизводством действительности.
В спорах с реформаторами у традиционалистов чаще проявлялось ситуационное мышление. Можно в этом плане указать на политический стиль сталинских адептов начала 1950-х гг., политико-психологические характеристики времени «антипартийной группы» 1957 г. или на политические акции сторонников «фундаментального большевизма» конца 1980-х – начала 1990-х гг. (Н. А. Андреева, Р. И. Косолапов, И. К. Полозков)[35].
32
Пыжиков А. В. Управленческая реформа начала 1960-х гг. // Вопросы экономики. 2003. № 9. С. 62-76; Его же. Хрущевские эксперименты в правоохранительной сфере // Вопросы истории. 2006. № 4. С. 103-110.
33
Митрохин Н. А. Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985 гг. М., 2003; Поляков Ю. А. Штрихи к портрету: воспоминания о П. Н. Поспелове // Отечественная история. 1999. № 5. С. 154-163.
34
В другой группе – изоляционистские стереотипы, которые, в отличие от активистских, направляли борьбу с «тлетворным влиянием Запада», выступали буфером преодоления несовместимой идеологии, в то время как активистские, как правило, воплощали мессионистские идеалы.
35
Письма Л. М. Кагановича в Центральный комитет, Генеральным секретарям ЦК КПСС и в адрес съездов партии (1960-1986 годы) (Каганович Л. М. Памятные записки. Приложения. М., 2003); Андреева Н. А. Не могу поступиться принципами // Советская Россия. 1988. 13 марта; Косолапов Р. И. Слово товарищу Сталину. М., 2002. Его же. Сталин и современность. М., 2011.