Страница 8 из 11
Прошлым июнем Валерка припозднился на трассе и в Улуу попал к ночи. Любаша позвала его на постой, и они приговорили бутылку водки. Она плакалась ему, размазывая по щекам некачественную тушь:
– Детку хочу, Валерик. Доооченьку. С косичками. И чтобы папа был у ребенка. Да хоть какой папа, все простить готова.
– Будет, Любаш, все будет, – успокаивал ее Валерка. Что делать с плачущей женщиной, он не знал. Поэтому соглашался. А она все плакала ему в плечо, рубашка уже давно промокла насквозь, а он гладил ее по плечам и рассказывал, какой у нее будет замечательный муж и дочка с косичками. А когда, нарыдавшись, она уснула, Валерка понял, что в гордом одиночестве уложить ее спать не сумеет: просто не хватит ему сил ее перетащить на кровать. Он положил на стол подушку и ласково уложил на эту подушку Любашину голову…
… – Этим столом что, убивали кого-то? – поинтересовался Валерка, глядя на выломанную из рамы ножку охромевшего стола.
– Да вчера приперлися. Ванька и Мичил. Не хотела же пускать, так и знала, что нажрутся и барагозить будут. Уговорили, ироды. Тихо-мирно сидели себе, третью бутылку допивали… и ни с того ни с сего Мичил кааак даст по столу! Стулом… По Ваньке метил, да тот увернулся. А Мичилка-то амбалище здоровенный. Стол своротил… Ножку вот выдернул и давай ею Ваньку охаживать. Насилу ножку отобрала и за порог выставила.
– Они выжили? – поинтересовался Валерка, привычно доставая инструменты из сундука за стойкой.
– Кто?
– Ванька с Мичилом, после того, как ты их за порог выставляла…
– А, чего им будет! Треснула каждого по разу сковородой, подумаешь!
Валерка усилил раму, вставил на место ножку, привернул крепким шурупом. Предъявил Любаше результат работы. Любаша оглядела стол и сказала ни с того ни с сего:
– Был бы старше, Валерка, я б тебя на себе женила. А был бы младше – усыновила б… Остригла и выпорола…
– И тебе пожалуйста, – ответил Валерка, – рад услужить.
Попутную машину ловить не пришлось: едва Валерка вскинул руку, повернувшись лицом к ходу машин, как рядом притормозил пацан на мотоцикле.
– Прыгай, – заулыбался он щербатым ртом, – до верхней Амги довезу.
Новый знакомый самозабвенно матерился, осыпая проклятиями тех безруких гадов, которые это чертово бездорожье называют трассой, и гнал по буеракам с такой скоростью, что щебень пулеметными очередями летел из-под колес.
В Верхней Амге, как назло, Валерка угодил в «глухой час» – кафешка пустовала, на стоянке перед нею были два КАМАЗа, но оба держали путь в Якутск. Ждать у моря погоды Валерка не любил. Покурил на крылечке, включил плейер и пошел по трассе в сторону Томмота, оставляя в пыли следы кроссовок.
В Амге у него знакомых не было, но кафе у моста там работало круглосуточно, можно было и ночь переночевать на лавке у стола, хотя время еще детское, до ночи несколько часов. Раньше в этой кафешке работала Томочка, но по слухам какой-то заезжий случаем иностранец влюбился в красивую сахалярку и забрал ее к себе в Европы. Томочка, помнится, каждого, кто заходил в ее кафе, заставляла клеить на стену купюру с пожеланиями. А потом и заставлять необходимости не стало: густо обклеенная «деревянными» сотнями стена привлекала к себе внимание сразу. Впрочем, среди сотен там мелькали франки, доллары и даже йены…
Костян, помнится, все к Томочке подкатывал с полным отсутствием серьезных намерений. Она это понимала и на ухаживания не велась. А когда узнала, что Костяна не стало, белугой заревела…
Сколько ж Костяну было лет? Валерке – пятнадцатый год. Значит, Костяну двадцать третий. Он Валерке всегда казался мудрым и взрослым. А сейчас думается – совсем пацан был, что он в своей жизни успел увидеть?
– Знаешь что, Валерка, – сказал он как-то раз, ночью, когда они по-братски квасили пиво с глазу на глаз. В такие моменты разговор по душам неминуем, – я вот сейчас диплом получу… На счету уже реальная сумма… Рвануть хочу нахрен туда, где зимы не такие долгие, а весны не такие слякотные, где никто меня не знает. На работу нормальную устроиться. Квартиру купить. Жениться на хорошей девчонке… Отпуск согласно штатному расписанию… Никакого тебе автостопа, никакой наркоты, никакого риска, никаких разборок… Порядочный российский бюргер… Бильярд с коллегами по субботам… «Аншлаг» в обнимку с женой зимними вечерами… Детишек завести годам к тридцати. Дети, брат, это спасение… Это люди, которые будут любить меня. За то, что я есть. Просто так. Жить хочется, Валерка… Спой мне эту… «Последнюю»… О любви…
…Они с Татьяной догуляли до Летнего сада, прошлись по краю набережной под шатром деревьев, вышли к домику Петра, повернули на боковую аллейку. Здесь было тихо и безлюдно.
– Пой, – сказала Татьяна, усаживаясь на скамейку. Валерка расчехлил гитару, взял аккорд, проверяя настройку. – Пой, чего душа просит.
– Ты слышишь, ты слышишь, как сердце стучится, стучится? По окнам, по окнам, по крыше, как дождик… Мой нерв на исходе. Последняя капля, последний луч света. Последний стук сердца…
– Ля бемоль в четвертом такте…
Валерка резким движением заглушил струны, вскинул голову. Неподалеку стоял среднего роста узколицый мужик в косухе. В зубах – сигарета, руки – в карманах.
– В принципе, неплохо снял. Но вот попробуй с ля бемоль, разницу услышишь. Дай-ка, покажу. – Мужик протянул руку, взял у Валерки гитару. Валерка отдал наглому дядьке инструмент – ему стало любопытно.
– Ты видишь, ты видишь, – не выпуская из зубов сигареты, пропел вполголоса дядька, – умирает в огне преисподней сиреневый мальчик. Он сильно напуган, подавлен. Он пишет картину собственной кровью, своими слезами и просит прощенья…
– Действительно, интересный нюанс, – согласился Валерка, – соляк в проигрыше можете?
– Могу, – дядька без рисовки сыграл довольно сложное соло. Потом вернул Валерке гитару.
– Может, по пивку? – спросил он.
Валерка переглянулся с Татьяной и протянул дядьке ладонь.
– Валерий.
– Найк, – ответил дядька крепким рукопожатием.
…Как они надрались!
…Пели песни на Марсовом поле…
…Прыгали с парапетов Дворцовой набережной. Хорошо, что не в Неву…
…Вальс танцевали у Александрийского столба…
…Встретили в каком-то скверике компанию подростков с гитарой, познакомились…
Те пили вино из пластикового пакета с краником. Технология была проста: один задирал голову, другой открывал краник так, чтобы вино лилось прямо в рот другу…
…Лабали с ними уже на двух гитарах, чтобы ритм и соло…
– Вася! Ты знаешь, на кого ты похож? – хохотала Татьяна.
Один из них – Вася – златокудрый, с рязанской хитрющей физиономией, в клетчатых брюках-дудочках и с потрепанным саквояжиком девятнадцатого века закатывал глаза и стонал «И ты, Брут!»
– Вась, сделай мне приятное!
И Вася, встряхнув своими золотыми кудрями начинал декламировать «Мне осталась одна забава – пальцы в рот и веселый свист…»
…Пальцы стыли на холодном ветру, Валерка промахивался мимо аккордов, но все радостно горланили «Все идет по плану!»
… – Ты знаешь, о чем «Последняя песня?» – с интонацией «ты меня увжаишь?» допытывал его Найк, обняв за плечи.
– Найк, о любви…
– Об одиночестве, Валерка. До последнего стука сердца. Когда сам, блин, виноват… Когда сам себя предал, чего же ждать от остальных? – Найк зажмурился, помотал головой, – Нет. Не слушай меня. Ты прав, парень. О любви песня. О том, что самое главное в жизни – чтобы было с кем попрощаться…
Когда стылый прозрачный воздух расцвел утренним румянцем и мосты восстановили свою обыденную целостность, компания разошлась, похлопав друг друга по плечам, пожимая руки – и, как принято в Петербурге, – не оставляя координат для связи.
Этого Валерка не помнил. Он проснулся от страшного бодуна в Таниной комнате с фортепьяно в сталинской коммуналке, приоткрыл один глаз и сказал: