Страница 6 из 11
– Сука, – грустно сказал почечный.
И тут его позвали. Почечный вышел в коридор, оставив дверь кабинета неплотно закрытой.
Вернулся, достал из ящика стола ключ, отомкнул на Валерке наручники.
– Заступничек, значит? – хмыкнул он, – иди терпиле в ножки кланяйся, что пожалела по малолетству и заяву на тебя катать не стала.
Валерка встал со скамьи и почувствовал, как под ногами шатнулся пол.
Ленка ждала его на КПП. Она успела умыться, и было видно, что у нее разбиты губы. Взлохмаченная, с отекшим от слез лицом, в своем разодранном халатике, поверх которого она не догадалась накинуть что-то еще, при виде его, она встала, вскинула руки ему навстречу и так и стояла, пока он не подошел. Обняла, легонько, пальцами дотронулась до его разбитого лица и, зарыдав, уткнулась в грудь.
Поехали к Валерке с Костяном – там были деньги, чтобы расплатиться с таксистом. Костян, видимо, дома так и не появлялся. Валерка достал Ленке свою чистую рубаху, отправил ее в душ, накатил сто грамм водки и, пока Ленка не видит, сам себе, через взрыв боли, вправил двумя карандашами сломанный нос.
Ленка дорогой успела ему рассказать: один из напавших, который с ножом – Егор, сосед с пятого этажа. Он давно уже к ней цеплялся. Она его отшивала, конечно. А тут видимо, напились, их переклинило, и они выломали ей двери. Она едва номер набрала…Валерка успел очень вовремя.
Левая рука вроде функционировала, да и кровь наконец-то начала запекаться. Рукав рубахи окостенел в кровавой корке, начал присыхать к ране. Валерка отодрал ткань рукава, засыпал рану стрептоцидом, туго забинтовал.
На запястьях – ссадины от наручников. Оба глаза заплыли густым фиолетовым цветом. Нос распухший. Несчетное количество синяков. «Василий Теркин вернулся с фронта», – усмехнулся Валерка. Переживать он не стал: встали более насущные проблемы, чем сокрушение о синяках под глазами.
Валерка переоделся, выгреб из своей заначки деньги, дождался из душа Ленку. Велел ей не реветь, никого не бояться, есть и пить все, что найдет в холодильнике и вообще быть как дома. А сам отправился в ее квартиру с выбитой дверью – еще не хватало обнаружить потом факт мародерства.
Дорогой его штормило: в голове гудело, перед глазами все плыло, земля норовила уйти из-под ног, к горлу подкатывала тошнота, а мысли путались. Видимо, зря он водки накатил…
У Ленки он поставил чайник, включил телевизор, побродил по разоренной квартире. Собрал стекла, вернул на место вешалку, выбросил на балкон искалеченную табуретку. Выпил крепкого чаю, разболтав в нем две ложки сахара. Не помогло – тошнота не отпускала. Завесил вход покрывалом с кровати и улегся спать, положив рядом нож – на всякий случай…
Утром легче не стало. Плющило немилосердно, но он попытался разобраться в телефоне. Ковырялся в цветных проводках полчаса, потом телефон едва слышно подал признаки жизни. Валерка позвонил в справочную, выяснил, где делают двери. Позвонил и в мастерскую. Выяснил стоимость – наличности из заначки хватало с лихвой. Заказал – со стандартной рамой, железную, чтобы уж наверняка. Сказали – в течении суток установят…
Потом его опять сморил тяжелый сон.
– Охренеть! – сказал Костян. Валерка услышал это во сне, с трудом разлепил заплывшие веки. Костян стоял над ним и разглядывал пейзаж на его физиономии. Увидел, что Валерка проснулся, взял его за подбородок, заставил повернуться к окну.
– Нос вправил? – Валерка кивнул. Движение отдалось тяжелой болью в затылке.
– Хватило мозгов, – бросил Костян. – Придурок. Детский сад – джинсы на подтяжках…
Лена сидела поодаль, смотрела на Валерку, как на Илью Муромца, разогнавшего в одиночестве орду татар.
Валерка промолчал. Лег обратно. Ему было больно смотреть на свет. Костян, похоже, удивился, что Валерка на ругань не реагирует.
– Сотрясение мозга – констатировал врач, – Точнее могу сказать только после рентгена. Поехали?
Валерка представил себе тряску на колдобинах в неуютной «скорой», длинные больничные коридоры, мента, который всегда в таких случаях пытается выяснить обстоятельства произошедшего… Написал отказ. Дня три влежку лежал, не в силах лишний раз подняться. Голова была словно ватой набита, смысл происходящего доходил с трудом.
А когда оклемался, Костян, без сострадания глядя на расцвеченную сине-зелеными полутонами физиономию Валерки, высказался:
– Одно слово – придурок. Геройствовать захотелось… Мы с тобой наркоту возим! Нам с тобой светиться нельзя нигде и никак! Нам даже дорогу только на зеленый свет переходить! А ты в драку ввязываешься, в ментуру попадаешь, едва по статье не идешь… Отпечатки пальцев, опять же… Ну как есть придурок…
– Костян! А ты, наверное, телефон отключил бы. – равнодушно ответил Валерка. Выпады Костяна его не обидели. – И спать бы лег спокойно, да, Костян?
Костян посмотрел на него в упор, поинтересовался, блеснув своими очочками:
– Тебе, наверное, мало вломили. Тебе, наверное, не сотрясение мозга хочется, а трепанацию черепа.
– Костян, а Костян! – протянул Валерка на это, – ты мне брат. Но не зли меня, Костян. Я в гневе неприятен…
Больше они к этой теме не возвращались.
Что там у Костяна с Леной вышло – Валерка не в курсе был. Только вскоре вместо Лены брательник стал названивать какой-то Инне, потом Ксюше…
Лена тоже не рассказывала. Валерка порой забегал к ней – просто так, узнать, как жизнь. В кино разок сходили. А больше и не было ничего.
Только Лена однажды сказала:
– Валерик, ты же маленький еще. Совсем мальчишка. Думаешь, это любовь. А на самом деле любовь – когда обнимаешь человека и знаешь: я хочу от него ребенка…
Вскоре Лена вышла замуж. И родила ребенка. Порой Валерка сталкивался с ней на улицах города, здоровался и думал: она выглядит так, словно в браке счастлива…
… – Давай на Булус заедем? – спросил водила, когда они выруливали с причалившего парома на берег.
– Давай заедем, – согласился Валерка. Булуус, чудо природы, стоил потери времени.
Пятнадцать минут вдоль алааса, еще пяток – мимо густого сосняка, миновали будочку смотрителя и выехали на берег Булууса.
В обрамлении стоящих частоколом зубочисток сосен, посреди заросшего темно-зеленой травой луга, в углублении лежала ровная, словно очерченная по циркулю окружность ледяного озера. В жару этот лед казался сюрреализмом. Окно в вечную мерзлоту, озеро не оттаивало никогда. С берега в ледяную чашу сбегал небольшой ручеек, прорывая во льду голубую широкую пещеру.
– Хорошо-то как! – жмурясь на лед, сверкающий под солнечными лучами, воскликнул водила. Валерка пригоршней зачерпнул прозрачной воды из ручья, напился, умылся. Вода была чистейшая и казалась святее, чем в церкви…
…За окнами машины замелькали Качикатцы. Исконным названием села было словечко Хачикас, но что оно означает – не знали даже старожилы. Село разбивалось трассой на две части – собственно, Качикатцы и ДСР. Они разительно отличались друг от друга – деревенские домики Качикатц с завалинками, наличниками и палисадничками казались совсем крохотными на фоне благоустроенных двухэтажек ДСРа.
…Неверская трасса тянулась через всю Центральную и Южную Якутию, то взбираясь на сопки, то сбегая с них резвящейся девчонкой. Редкие деревеньки, множество мелеющих после опавшего половодья речушек, густой частокол тайги по обеим сторонам дороги…
– Попылили! – усмехнулся Роман и вдавил в пол педаль газа. Это было самое верное обозначение передвижения на трассе – каждый автомобиль преследовало непроглядное облако пыли. Машины на трассе держали изрядную дистанцию, чтобы не попасть в чужое облако – в нем видимость была нулевая. Самым опасным маневром здесь был обгон: ширины трассы хватало на два автомобиля, и, обгоняя впереди идущего, можно было запросто лоб в лоб столкнуться с встречным.
– Теща задрала! – делился Роман, – все-то ей не так, все попрек горла. Не так встал, не так сел, не то сказал, денег мало принес… И вроде прямо не говорит, ехидина, исподтишка колет. Как мошка – не отмахнешься, мелкая, не страшная, а жалит больно и чешется долго… Зато жена у меня золотая! Умница, красавица, мне девушкой досталась… Ради нее и терплю. Все ж это теща мне такую родила и воспитала… А сколько девок у меня было – не сосчитать! Табуном за мной ходили, за первым парнем на деревне. Я и работящий, и во хмелю крепок, и постоять за себя сумею, и ухаживать мастак. А что за ними ухаживать-то, за бабами? Сбегал до свету за околицу, ромашек и прочего гербария надрал, на окошко сунул – она и довольна. Приобнял, пошептал в ушко чепухи разной – вся твоя. Я девственность знаешь, как потерял? – сделала Романова мысль неожиданный виток, – во прикол! Мне пятнадцать было, я еще девок за титьки только щупать начал. Пришел, значица, как-то раз из лесу – за грибами ходил… А грибы в наших краях, знаешь, какие? Огромные! Шляпки – с тарелку! И ни червячочка! Если собрать успеть, конечно… Так вот, я тогда мешок грибов набрал, насилу допер. Прихожу, глядь – банька топится. Ну, я сдуру да с усталы, бросил мешок в сенцах, да сразу в баньку. Разделся в предбаннике, заруливаю – и вижу: попа! От такая! – Роман бросил руль и очертил изрядные параметры попы широким махом рук, – я аж поперхнулся. А попа розовая с пару-то. Баба, знач, наклонилась, голову моет. Услышала, поди, шаги-то и говорит: «Ты, Зинуль?» А Зина – это мамаша моя. Я молчу, растележился. А она дальше базарит: «Набери ведерко, Зин!» Я ведерко ей набираю, подаю. Она разгибается, на себя это ведерко – хлобысь! А титьки у нее, доложу тебе, размера шестого! Огроменные! Я уставился на них и с места двинуться не могу, а сам кое-как сообразил, что-то ж мамина подруга из Владика приехала, они в школе вместе учились. Накануне ее все ждали… Она меня увидела и как расхохочется! А я красный, как рак, и все на титьки ее пялюсь! «Вот так парень! – говорит. – Ну, чего стоишь? Просто так посмотреть пришел, что ли?» И завалила меня тут же, на лавку… Мамаше потом ни я, ни она ничего не рассказали. – Роман захохотал, сверкая золотым зубом.