Дорога, которой нет

Валерка разговор поддержал. Поспорил, посоглашался, повосхищался особо удачным финтом голландского голкипера. Обсудил с мужиками стратегию игры. Наконец, дальнобойщики поинтересовались, куда он едет. Валерка выдал им свою обычную побасенку.

Оказалось, что один из водителей едет в Нижний Бестях – в обратную сторону от пункта назначения Валерки. Зато другой гнал машину до Улуу. Не Бог весть, как далеко, всего-то двести пятьдесят километров, но когда перед тобой трасса почти в тысячу километров – хватаешься за любую передвижку.

Почти сразу вслед за этим подошли еще две фуры, один автобус и один уазик. Паром, приняв их на борт, неповоротливо отчалил.

Как обычно, народ вывалил из душных кабин и построился вдоль бортов, наблюдать за срезами островов, размытых в половодье, с торчащими наружу корнями деревьев. С одного берега реки другой казался размытой голубоватой полоской.

Валерке эти красоты были уже неинтересны.

А когда-то, когда он в первый раз пошел с братом на трассу, огромная река казалась ему живой границей между двумя мирами. Словно за ней, на другом берегу – совсем иная жизнь.

А оказалось – та же самая. Так же плачут от неразделенной любви девчонки. Так же пьют мужики. Так же бегают дети. «Там такое же синее небо… И такая же сложная жизнь…»

Валерка не помнил свою первую любовь. Да и была ли она – первая? Если любовь поддается этой нелепой нумерации, значит это уже и не совсем любовь. А то и совсем не любовь…

Лет до тринадцати Валерка был самым маленьким в классе. Даже на девчонок смотрел, задирая вихрастую голову вверх. Видимо, природа компенсировала это, наделив его дурным характером: упертым, непримиримым, обид не забывающим. Поссориться с ним было легко, а помириться – практически невозможно. Тем не менее, он все время был окружен компанией – а много ли надо, чтобы нравиться людям? У него это получалось само собой – острый на язык, неунывающий, шкодливый, он быстро обрастал приятелями везде, где появлялся…

Дрался, впрочем, часто. Его боялись. Если что-то было не по нему, он сначала спокойно предупреждал: не злите. А потом бил. Остервенело. Не оттащить.

К четырнадцати как-то в одночасье вытянулся, раздался в плечах. Голос сломался, став приятным баритоном. А характер остался все тот же.

– Ну, брат, – сказал как-то Костян, – теперь девок опасно в дом приводить. Уведешь…

Как-то были они с братом в гостях. Леной девушку звали. Голос у нее был ласковый, солнечный, улыбчивый, как у царевны Забавы из старого советского мультика про Летучий корабль. «Маленький домик, русская печка, пол деревянный, лавка и свечка, котик мурлыка, муж работящий – вооот оно, счастье… нет его слаще».

И глаза зеленые. И волосы – до попы яблочком. Красивая.

Но неважно это было. Костяна девушка была. К тому же – взрослая, студентка-первокурсница. Что ей пацан четырнадцатилетний?

Чаю попили, кино какое-то посмотрели и ушли.

А потом, дня три спустя, среди ночи – звонок. Валерка дома один был – у Костяна своих дел невпроворот – гитару мучал. Подлый флажолет все никак не давался ему.

И вдруг – Валерка даже подскочил от неожиданности – телефонный звонок. Чертыхнувшись, снял трубку. А там что-то непонятное: грохот, маты, хрипы… И сквозь все это Ленкин голос:

– Котя! Помоги! Кооо…

И гудки. Валерка уронил трубку, метнулся к двери. Прямо в тапочках. В домашней старенькой рубахе нараспашку. Спасибо, что в штанах…

Бежал по ночному городу – благо недалеко, всего-то три двора да дорогу пересечь – оскальзываясь в извечной осенней якутской грязи, а в голове газетными клоками на ветру метались обрывки мыслей: Ленка, Леночка, глаза зеленые, держись, девочка, я сейчас, я уже близко, все хорошо, черт, ну что за сволочи посмели, убью же, убью, убью…

Уже на лестнице к двери подъезда его догнала простая догадка: с чего он взял, что Ленка из дома звонила?

Не дал себе задуматься, некогда, разберемся, рванул на себя тяжелую, на толстой пружине дверь подъезда и с облегчением понял: угадал. Из дома.

На весь подъезд невнятным эхом маты. И – пронзительный, словно ножевой удар, Ленкин вопль:

– Руки, сука, убери!!!!

Валерка рванул наверх, перескакивая через ступеньки, диким зверем взлетел на четвертый этаж, ярко, до детали, как на фотоснимке, увидел Ленкину дверь с выломанным косяком и в ней – мужскую широкую спину. Тут же, не глядя, подхватил с пола валявшуюся пивную бутылку и огрел ею квадратный затылок. Перескочил через рухнувшего мужика, в прихожей увидел еще одного, присевшего на край трюмо, крепко схватил его за стриженный под машинку череп и приложил об острое колено, пока тот не успел среагировать.

Покалеченный телефонный аппарат, свернутая набекрень вешалка, разбитый флакон духов, грязные следы ботинок на линолеуме.

Разбитое стекло на двери, ведущей в единственную комнату. Заломившая ножки табуретка, отшвырнутая в угол. Рассыпанная косметичка.

Мужская рука, накрутившая в кулак длинные Ленкины волосы.

Нож.

Валерка на уровне первобытных инстинктов, без участия мозга, с размаху грохнул бутылкой, все еще зажатой в руке, об стену. Стекло мелкими брызгами осыпалось на пол. В руке осталось горлышко, ощетинившееся неровными клыками.

Ленкин обидчик на шум обернулся. Похоть оползла с его лица, когда он увидел Валерку, сменившись удивлением.

– Это что за … детсад? – вымолвил он, выпуская из кулака Ленкины волосы. Все ее лицо было в крови, в крови и пухлые полудетские руки, которыми она пыталась запахнуть обрывки цветастого халатика.

Дальше Валерка не помнил ничего, кроме ухватившей за глотку глухой злобы.

…Откуда-то появилась милиция. Много позже до Валерки дошло, что ее вызвали, видимо, соседи, разбуженные шумом и побоявшиеся вмешаться.

Их, сцепившихся мертвой хваткой, растащили кое-как. Отвесили каждому по паре зуботычин, нацепили наручники. Зверски болела левая рука. С нее тонким ручейком сбегала кровь. Рана была насквозь – видать, Валерка подставил руку под удар ножом. Рукав быстро пропитался кровью и теперь казался липким и тяжелым. В правой руке Валерка так и сжимал горлышко бутылки, зубья которого тоже были в крови.

Ленка сквозь слезы пыталась что-то втолковать людям в форме, хватала за рукав какого-то сержанта, попыталась содрать с Валерки наручники…

Теперь, когда горячность, туманившая мозг, прошла, Валерка видел, что не совсем и мужики это, просто взрослые парни, каждому – едва ли двадцать. К тому же изрядно поддавшие – от них распространялось кисловатое этиловое амбре. С удовлетворением Валерка подумал, что сумел-таки изрядно их отделать, пользуясь эффектом неожиданности.

В отделении их развели по разным кабинетам. Уставший мент с почечными мешками под глазами глянул на Валерку, налил себе кофе, сделал потише звук телевизора и устало сказал:

– Еще не бреешься, а все туда же. Пиши с повинной, что ли…

Валерка не отреагировал. Ему было интересно, не зацепил ли нож сухожилия, – а то ведь прощай, гитара – но как это выяснить, он не знал. Тупо назвался, когда почечный стал заполнять бумаги. Не удивился, когда узнал, что недавние враги сказали: он с ними – в этом была закономерная подлая месть.

– За попытку группового ты, пацан, точно на малолетку загремишь, – сообщил почечный. – Плюс вооруженное нападение… Попытка причинения тяжкого… Ну и взлом квартиры. Пиши с повинной, срок скостят.

Валерка упрямо мотнул головой. И тогда почечный, не торопясь, врезал ему по лицу. Валерка затылком впечатался в стену и почувствовал, как от удара хрустнули в носу хрящи. В глазах потемнело. По губам потек ручеек крови.

– Пиши, – сказал почечный.

Ленка, Ленка, зеленые глаза…

– Как вы меня достали, – устало вздохнул почечный, – ну чего вам дома не сидится? Чего на подвиги тянет? А мне потом дело заводи, телевизор посмотреть не дают… Пиши с повинной, сказал – и тебе проще и мне премия.

И ударил Валерку еще раз. Тот успел вскинуть скованные руки, прикрывая лицо. Удар пришелся по взорвавшейся болью левой.